День выдался солнечным и жарким.
К моему большому сожалению, мне пришлось избавиться от плаща, который ночью защитил меня от холода. Однако сделать это было необходимо, поскольку он привлекал внимание и нес на себе слишком явные следы моих ночных приключений. Выбросив его, я превратился во вполне нормального, почти респектабельного джентльмена – правда, в изрядно перепачканной грязью одежде.
Серебристый автомобиль, который я видел ночью, прочесывал улицы поселка. Присев, я спрятался за каменной оградой и проводил взглядом дорогую, рокочущую мощным двигателем машину. Было очевидно, что мне пора покинуть Хоксли и спрятаться там, где вероятность встретить людей была бы минимальной.
Повинуясь спонтанному решению, я пошел на север и в течение нескольких часов чувствовал себя прекрасно, однако затем стал ощущать голод и жажду. Меня начал раздражать неприятный привкус во рту, и я вспомнил, что с утра не почистил зубы. Увидев неподалеку неглубокую лощину, густо заросшую деревьями, я спустился в нее и обнаружил, что по ее дну протекает небольшая речка, русло которой было усеяно круглыми плоскими камнями. Сполоснув водой лицо, руки и шею, я напился, воспользовался зубной щеткой и пастой. Затем пересчитал оставшиеся деньги и стал думать о том, насколько далеко может находиться ближайший населенный пункт и сколько человек будут меня там поджидать. Отдохнув еще немного, я продолжил свой путь.
До следующего поселка я добрался вскоре после полудня. Людей Фирсона там было, как мух на потной лошади. В поселке имелась пекарня, и от запаха горячего теста, распространяющегося по округе, у меня потекли слюнки. Дождавшись, пока мои преследователи, постоянно перемещавшиеся по территории поселка, отошли от пекарни на достаточно большое расстояние, я решительно вошел внутрь и весьма небрежным тоном произнес:
– Дайте мне, пожалуйста, булочку с маслом.
Огромный пекарь с величественной медлительностью обернулся ко мне.
– Не положить ли в нее кусок свиного сала, сэр? – спросил он.
Я ответил, что не возражаю – при условии, что это не займет много времени.
– Вы, видно, нездешний, сэр? – поинтересовался пекарь.
Верно, согласился я и пояснил, что прогуливаюсь по окрестностям с друзьями и теперь хочу как можно скорее снова присоединиться к ним.
– Хорошая сегодня погода, сэр.
Я кивнул и сказал, что было бы неплохо, если бы солнечные дни постояли подольше.
– Это ваши друзья приехали в поселок сегодня утром, сэр? Они говорят, что кого-то ищут. – Пекарь говорил так медленно, так любезно, что в его словах невозможно было различить ни малейшего оттенка подозрительности.
Я спросил, были ли люди, о которых он упомянул, одеты по-охотничьи. Пекарь ответил отрицательно.
Что ж, заключил я, значит, это не мои друзья. Затем поблагодарил радушного хозяина пекарни за хлеб и за сало и собрался уходить, как вдруг…
– Гарри! – окликнул меня знакомый голос.
Оказывается, Фирсон был не так прост, как я думал. Я застыл на месте, держа в руке булку с салом. Фирсон подошел ко мне и дружески обнял за плечи.
– Я так беспокоился, что мы с вами разминемся! – воскликнул он с плохо скрываемой радостью. – Вы появились очень вовремя.
Его машина, серебристый рычащий зверь, была припаркована в каких-нибудь двадцати ярдах от входа в пекарню. Задняя дверь была открыта. Ее предупредительно придерживал один из охранников – вполне возможно, тот самый, которого я совсем недавно обокрал. Я посмотрел на машину, а затем, повинуясь неожиданному порыву, выпустил из руки хлеб и согнутым локтем изо всех сил нанес стоящему прямо передо мной Фирсону удар в лицо. К моему удовольствию, я услышал хруст, а отведя руку, увидел на рукаве пятно крови. К сожалению, в этот момент от пекаря меня отделяло не более десяти ярдов. С неожиданной для человека таких крупных габаритов быстротой он бросился вперед, отработанным движением регбиста-защитника сбил меня с ног и уселся мне на голову.
Препараты.
Снова препараты, еще и еще.
Меня привязали к кровати, как при докторе Абеле. Однако в отличие от него мои новые мучители не слишком хорошо разбирались в лекарствах и потому сделали главный упор на ремни и веревки. Меня били, но лишь для того, чтобы заставить прийти к выводу, что у меня нет другого выхода, кроме полного и безоговорочного подчинения. Помню, как Фирсон сказал: «Мне жаль, что нам приходится прибегать к подобным методам, Гарри, искренне жаль. Я надеялся, что вы все поймете и без этого».
От скополамина я безудержно хохотал, от темазепама – забывался долгим тяжелым сном без сновидений. Когда мне ввели амитал натрия, я долго заливался слезами, хотя вроде бы не испытывал чувств, которые могли бы заставить меня заплакать. Потом мне дали слишком большую дозу барбитуратов, и от тахикардии сердце едва не выскочило у меня из горла. Дозу уменьшили, и Фирсон несколько часов просидел рядом со мной, внимательно слушая, как я безостановочно несу совершенно бессмысленную ахинею.
– Мы вовсе не хотим причинить вам вред, Гарри, – заявил он. – Я не из таких, можете мне поверить. Я один из хороших парней. Мы не хотим, чтобы вы страдали, но вы должны понять, что речь не обо мне и не о вас, а о гораздо более важных вещах. Об очень, очень важных вещах. – Потом из гаража принесли провода для зарядки аккумулятора, и Фирсон, приблизив свое лицо к моему, произнес: – Гарри, не заставляйте меня это делать. Давайте же, помогите мне. Вместе мы сможем сделать мир лучше, вы и я.
Когда я ничего на это не ответил, меня накачали нейролептиками и подключили провода к розетке. Однако один из парней, находившихся в комнате, сделав неловкое движение, задел оголенную часть проводов, и его тряхнуло током. Он взвыл, словно персонаж мульфильма про Тома и Джерри, и подскочил в воздух на добрый фут. Его увели вниз, чтобы приложить лед к руке, на которой проступил ожог, и больше в тот вечер меня не пытались лечить электричеством.
