Но сначала надо было еще забраться внутрь ствола. Единственный способ сделать это — подняться в рост и, оттолкнувшись от последнего из поперечных ребер, одним движением бросить свое тело в пустоту так, чтобы руки уперлись в дальний от него край узкой шахты. Тогда он окажется распят, подвешен наискось между стенкой основной шахты и краем верхнего ствола. Росту в нем хватит — сто восемьдесят восемь, — но любая ошибка, и он тут же окажется на дне, рядом с Анной и Слейтером.
Потом ему предстоит перенести в узкую шахту ноги — одну, а за ней и вторую, ни на секунду не ослабляя рук, прижатых к противоположной стене, но если даже это удастся, пути назад больше не будет. Останется только дорога вверх. И в случае малейшего промаха — падение с тридцатиметровой высоты.
А что ждет его наверху? Что если ствол приведет к железной решетке, сквозь которую он не сможет пробиться? Он будет тогда висеть на этой решетке, не в силах привлечь внимания прохожих, висеть, пока руки не разожмутся и тело не рухнет вниз…
А если шахту венчает характерная для вентиляционных колодцев коническая крышка? Тогда схватиться будет просто не за что, — тогда выхода вообще не будет, вернее, путь будет только один — вниз…
Лучшее, на что он мог рассчитывать, — где-нибудь выше ему встретится изгиб, и если удастся заползти в горизонтальную часть ствола, то можно попытаться и пробить его. Металл проржавел и был не слишком прочен. Но что это даст? И если уж задумываться о толщине металла: не случится ли так, что вертикальная секция, не выдержав его веса, проломится, когда он вынужден будет давить на нее изо всех сил?
Он посмотрел вниз. К горлу подкатила тошнота.
Анна и Слейтер теперь сидели, привалившись друг к другу, свои факелы они сунули в трещины бетонного дна. Долго им так не продержаться. А если даже и продержатся, то кто и когда их найдет здесь? Нет, выбора у него не было — вверх, только вверх! Джеррард приготовился к самому рискованному броску в своей жизни.
Трижды он напрягался и трижды его охватывала волна слабости и нерешительности. Он понимал, что в таком состоянии его ноги просто не сообщат ему необходимого толчка. Он скорчился, припав к стене, его била дрожь, он ощущал себя таким бессильным, таким усталым — и вдруг лицо ему опалило чувство стыда, а на смену стыду пришел яростный гнев.
Все, что он помнил, все, о чем мог рассказать потом, — это то, что тело его вдруг словно само по себе напряглось, изготовилось и, будто пружина, распрямилось спиной вперед в пространство. Вытянутые за головой руки уперлись в края ствола, плечи глухо ударились о дальнюю его стенку, и ноги рванулись вверх. Какую-то долю секунды он, казалось, висел в пустоте, но вот его подошвы коснулись противоположной стены, он выпрямил ноги и замер.
Еще мгновение он отдыхал. Снизу до него донесся сдавленный крик, но он не мог себе позволить взглянуть туда. Даже мимолетный взгляд вниз — и он мог бы сорваться. Теперь он уже буквально не мог остановиться, он должен был двигаться беспрерывно, расклинивая собой стены ствола и сантиметр за сантиметром продвигаясь вверх, как альпинист в расщелине. Назад пути не было, и он собрал последние силы.
Несколько долгих минут он ничего не видел, не слышал, не воспринимал. Напряжение было таким, что он просто ослеп от пота. В ушах барабанным боем стучала кровь, рот и горло пересохли до окостенения. Как зверь, который отчаянно рвется на волю, к свету, он полз вверх, вверх и вверх, беспрерывно шаря руками по стенам в поисках вожделенной опоры.
