Мытари, воины, простолюдины вопрошали его: «Что нам делать?» Мытарям он отвечал: «Ничего не требуйте более определенного вам», воинам: «Никого не обижайте». И, несомненно, их ревностные сердца не были удовлетворены. Сами того не ведая, они ждали неслыханного ответа, который вскоре даст им Другой: «Если хотите быть совершенны, оставьте все и следуйте за Мной».
Иоанн говорил об этом Незнакомце прямо: «Идущий за мною сильнее меня: лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое, а солому сожжет огнем неугасимым».
Последние дни укромной жизни. Работник уже более не работник. Он отказывается от всех заказов, в мастерской веет запустением. Молился Он всегда — но сейчас днем и ночью Мария застает Его повергнутым ниц. Возможно, Им уже владело нетерпение — скорее бы все свершилось, — нетерпение, которое нередко еще будет проявляться за время Его трехлетнего восхождения на Голгофу. О, как не терпелось услышать Ему потрескивание первых лучинок того пламени, которое предстояло Ему разжечь! До этого часа Господь настолько умалился в человеке, что даже Мать Его, хоть и посвященная в тайну, забывала о ней, отдыхая от тяжкого бремени знания. Это было Дитя, такое же, как все дети, и Она целовала Его, смотрела, как Он спит. Это был Юноша, которому Она чинила хитон; Он зарабатывал на хлеб, садился за стол, чтобы поесть, разговаривал с соседями; были и другие, похожие на Него набожные ремесленники, хорошо знавшие Писание. И, конечно, в эти последние дни это все тот же Человек; Он по-прежнему подходит к двери, молча, с отрешенным взглядом слушает разговоры соседей, внимательно прислушиваясь к доходящей со всех сторон молве об Иоанне. Но вот уже проявляется в Нем сила, и Мать Его единственная тому свидетельница. Да, человек, как человек, но вместе с тем и Тот, кого будут называть таинственными словами «Сын Человеческий».
Сейчас Он уже далек отсюда, полностью отдан тому, что любит, тому человечеству, которое надо будет отвоевать, — и у какого врага! Думая о Своих врагах, Иисус представляет Себе не фарисеев, первосвященников или воинов, которые будут бить Его по лицу. Взглянем правде в глаза: Он знает Своего противника — у того много имен на всех языках. Иисус есть свет, пришедший в мир, который отдан во власть тьмы. В этот пятнадцатый год правления Тиберия сатана открыто правит миром. Для кесаря, живущего на Капри, он изобретает гнусные игрища, о которых рассказывает Светоний. Он пользуется богами, чтобы развращать людей, он подменяет собою богов, обожествляет злодеяние, он — владыка мира.
Иисус знает его, но он еще не знает Иисуса: он не вводил бы Его в искушение, если б знал Его. Просто он ходит вокруг самой чистой и самой святой души, к какой когда-либо осмеливался приблизиться. Но какой святой непогрешим? Именно это всегда и ободряет сатану. Гордость, погубившая его самого, как язва обезображивает столько лиц, считающих себя ангельскими!
Сейчас Сын Человеческий подобен гладиатору, еще скрытому где-то во мраке, но уже готовому выйти на залитую ярким светом арену, где Его в страхе ждет зверь. «Я видел, — воскликнет Христос в один радостный день, — Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию!» Быть может, это падение Он увидел внутренним взором в последние часы Своей безвестной жизни. Видел ли Он (а как Он мог не видеть?), что побежденный ангел увлечет за собой миллионы душ, которых будет больше, чем хлопьев в снежной буре?
И Он взял плащ, завязал сандалии и сказал Своей Матери прощальные слова, которых никто никогда не узнает.
Иисус спешит в Иудею, Он идет в ту область Иордании, близ Вифании, где Его ждут первые друзья. Но это не та Вифания, в которой незадолго до смертного часа будут поклоняться Ему последние Его друзья.
Идет ли Он один или, быть может, с Ним идут и другие назаряне, прослышавшие об Иоанновом крещении? Сердцем Он уже знает учеников Крестителя, которые пришли из Вифсаиды в Вифанию и, едва завидя Иисуса, оставят Предтечу. А среди них самый любимый: сын Зеведеев…
Но Иоанн был один, когда Иисус приблизился к нему — он Его еще не знал. Позднее Иоанн воскликнет: «Вот Агнец Божий, который берет на Себя грехи мира».
Вместе с другими набожными иудеями Иисус идет совершить покаянное омовение, будто и у Него есть грехи, от которых требуется очиститься. Сыну Человеческому надо было сделать первый шаг, выделиться из той человеческой массы, в которую вот уже тридцать лет Он был погружен более, чем зерно в землю, где был сокрыт более, чем сегодня в Евхаристии. Но Ему не подобало выходить на подмостки и кричать: «Я Христос, Сын Божий». Он снимает одежду, входит в воду и, несмотря на отказ Иоанна, требует крещения. И Тогда Дух Святой явственно осеняет Его крыльями, тень которых тридцать лет назад трепетала на Деве, чтобы Она зачала. Иоанн Креститель (а может быть, и другие) слышит голос: «Ты есть Сын Мой возлюбленный И сын Человеческий уходит в пустыню, где рыщет дьявол, неотступно преследуя этого опасного Незнакомца».
После сорока дней поста и созерцания Иисус вернулся на место крещения. Он заранее знал, ради какой встречи. «Агнец Божий!» — воскликнул пророк (конечно, вполголоса), увидев Его. На этот раз рядом с Иоанном были двое его учеников: они взглянули на Иисуса, и взгляда этого было достаточно. Они пошли за Ним туда, где Он жил. Один из них был Андрей, брат Симона, другой — Иоанн, сын Зеведеев. «Иисус, взглянув на него, полюбил его…». Это сказано о богатом юноше, который отошел опечаленным, здесь же эти слова подразумеваются. Что делал Иисус, чтобы удержать их? — Увидев, как они последовали за Ним, Он спросил: «Что ищете вы?» Они ответили: «Равви, где живешь?» Иисус сказал им: «Пойдите и увидите». Они пошли и увидели, где Он живет; и пробыли у Него день тот. Было около десятого часа.
Эти слова так же волнуют, как и любая прямая речь Христа. Где Он живет? В пустыне, полной камней, которые сатана подстрекает превратить в хлеба. При этой первой встрече, предвещающей будущую Вифанию, свершается тайное чудо, чудо вспыхнувшей между ними сверхчеловеческой, невыразимой любви. Зажженный огонь уже разгорается, перебрасываясь с дерева на дерево, от души к душе: Андрей сообщает брату, что нашел Христа, и приводит в пустыню Симона, которого Иисус с того дня нарекает Кифой — «камнем».
