— Послушай, допусти на минуту, что Веника этого убили бы на пару часов раньше, в перестрелке, — продолжал Юра. — Ты бы и тогда ругался?
— Ты Костю пытаешься выгородить или себя? — Опалин в свойственной ему манере поставил вопрос ребром.
— Я никого не выгораживаю, — уже сердито ответил Юра. — Но я не понимаю, почему мы должны ссориться из-за какого-то… паршивого уголовника! И я, и Антон почти месяц работали с Елагиным. Он хороший парень! Не знаю, почему он убил Веника, но уверен, без причины он бы так не поступил…
— Объяснительные должны быть у меня на столе не позже двенадцати ноль-ноль, — сказал Опалин после паузы. Он поглядел на часы. — Пятый час утра… Ладно, ребята, по домам. На сегодня точно хватит.
Когда за Антоном и Юрой закрылась дверь, Опалин, хмурясь, несколько мгновений размышлял. Потом достал ключ, отпер дверцу сейфа и вынул объемное досье. Листы, втиснутые в папку, которую даже взрослому мужчине было непросто удержать на весу, казалось, вот-вот вырвутся на волю. В папке были материалы по банде Храповицкого.
— Петрович, — буркнул Опалин, листая страницы. — Оставь бумаги. Завтра продолжишь…
— Его ведь могут турнуть, — негромко заметил Петрович, аккуратно складывая исписанные листы. — За превышение полномочий. А если всерьез прицепятся, вообще может сесть… Ты дашь делу ход?
— Доложу Николаю Леонтьевичу, — ответил Иван хмуро, — пусть он решает. — Опалин откинулся на спинку стула, и по блеску его глаз Петрович понял, что отгадку Иван уже нашел. — Кассирша, которую Веник убил в Ростове, была рыжей.
Петрович ничего не сказал. Он ждал.
— Вот ведь незадача, — продолжал Опалин, ероша волосы, — она два раза замужем была, и вместо девичьей тут указана фамилия по первому мужу. По возрасту получается на десять лет старше Кости. Помню, он рассказывал, как вся их семья погибла в Гражданскую, а сам он не пропал только благодаря старшей сестре. Надо было мне раньше догадаться, что это дело для него — не просто работа, а личное.
Петрович поднялся с места и положил исписанные бумаги на стол Опалина.
— Если тебя интересует мое мнение, — негромко сказал Логинов, — он был в своем праве.
— Убить беззащитного человека?
— Ты, Ваня, не сердись, — усмехнулся Петрович, — но есть в тебе эта черта — излишняя принципиальность. Ты за принципами не видишь конкретики. А конкретика такая — Костя Маслов не беззащитную старушку пришил, а мерзавца, убившего его сестру. Единственного близкого человека, который у него оставался. Ты хочешь его осуждать? Пожалуйста, Ваня, но — без меня.
— Но если так рассуждать…
— Нет, рассуждать надо совсем просто, — перебил его Петрович. — Спроси у своей совести: лучше стал мир без Веника или хуже? А я, пожалуй, домой. Эх, влетит мне опять от моей Егоровны за позднее возвращение… Ну, до завтра… то есть до сегодня, Ваня. Будь здоров.
И вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. Опалин некоторое время смотрел вслед, потом, пробурчав нечто невнятное, спрятал все документы в сейф, запер входную дверь и прошел за большой шкаф, который как будто стоял у стены, но на самом деле закрывал от посторонних взоров крошечный проход в небольшую нишу, в которую можно было протиснуться только боком. В нише стояла узкая старая тахта и стул, очевидно, замещавший стол, для которого тут не нашлось места. Над стулом висел осколок зеркала, а на сиденье были разложены бритвенные принадлежности, зубная щетка, зубной порошок, алюминиевая мыльница с обмылком, расческа и кувшин с водой. Умывался Опалин над тазом, стоявшим в углу. Полотенце, за неимением крючка, было переброшено через спинку стула. Будильника не было — вместо него утром Опалину звонил по телефону дежурный. Раздевшись, Иван устроился на тахте, натянул на себя одеяло и провалился в сон.
Примем за аксиому: без жилища человек существовать не может.
Утром Иван проснулся за несколько минут до звонка дежурного. Первая мысль была — Соколов. Вторая явилась картинкой, в виде нелепо лежащего человека с простреленной головой, кровь из которой текла на ступени лестницы.
«Ах, Костя, Костя, черт тебя дери…»
Опалин страдальчески поморщился, заворочался на постели, приподнялся и сел. Новый день вступал в свои права. Затрещал телефон. Иван привычным движением сунул ноги в ботинки и прошел в кабинет, к аппарату.
— Опалин слушает.
— Вы просили позвонить, Иван Григорьич…
— От Бергмана не было вестей?
— Он только приехал на работу. Я ему передал вашу просьбу.
— Хорошо, спасибо.
Он повесил трубку. Позвонить Горюнову сейчас или сначала одеться и привести себя в порядок? И потом, неудобно получается — вчера эксперт и фотограф полночи работали, потом Иван их отпустил, велев отдыхать, тотчас же выдернул обратно, уже из-за Веника, и теперь опять будет дергать, когда им банально надо выспаться. Пока он так размышлял, телефон зазвонил снова.
— Твердовский. — Хотя Николая Леонтьевича все и так узнавали по глуховатому, лишенному эмоций голосу, он всегда представлялся. — Как ты, Ваня? Мне вчера доложили, что́ у тебя стряслось.
По интонации, как обычно бесстрастной, было невозможно понять, как начальник относится к случившемуся. Впрочем, и Иван был не из тех подчиненных, которые ловят нюансы голосов вышестоящих.
— Это моя вина, — сказал он с досадой. — Костя… оперуполномоченный Маслов оказался связан с одной из жертв, а я проморгал это обстоятельство.
— Но банду-то взяли?
— Да.
— Что ж, хорошо, — заключил Николай Леонтьевич. — Жду тебя через двадцать пять минут.
— У меня еще нет протокола вскрытия Веника… то есть Анатолия Храповицкого.
— Неважно. Приходи.
В трубке загудели гудки. Опалин положил ее на рычаг и провел рукой по лицу, собираясь с мыслями. В окно глядел весенний день, хмурившийся, впрочем, совсем по-осеннему. Низко висели облака, по асфальту шаркали шинами пролетающие по Петровке машины. Соколов уже вернулся из Ленинграда, и теперь он вместо Фриновского. Если следователь вчера позвонил, значит, исполнил просьбу Опалина. Значит, у него что-то есть. Но что?
Иван вернулся в тайную нишу за шкафом, чтобы привести себя в порядок и одеться. После всех манипуляций с бритвой, мылом, водой и полотенцем в зеркале отразился гражданин, о котором нипочем нельзя было сказать, что он ночует на рабочем месте. Немного повеселев, Опалин мысленно срифмовал: «Если рожа не побрита, то похож ты на бандита» и стал одеваться.
