После окончания училища мне предложили стипендию в Университете штата Пенсильвания при условии, что я получу степень в Колледже Сельскохозяйственных Наук. Я не мог упустить такую возможность, и, хотя не намеревался посвящать свою жизнь работе на ферме, было бы глупо отказываться от предложения университета. В качестве основных предметов я выбрал философию и аграрные науки. Философия помогла развить мои аналитические способности, в то время как аграрные науки отвечали за мои практические навыки и позволили применить полученный в училище опыт. Как студенту, выбравшему сельскохозяйственную специализацию, мне снова пришлось посещать занятия по множеству дисциплин. Изучать растениеводство было просто и увлекательно, но я тянул с прохождением обязательных курсов, связанных с животными. Я пренебрегал занятиями по животноводству, но в итоге наступил момент, когда я уже не мог их больше откладывать, если хотел получить диплом, так что я записался на курс по молочному производству, чтобы выполнить требования учебной программы.
Эти занятия посещали в основном деревенские парни из разбросанных по всему штату хозяйств, и на самом деле многие из них уже имели опыт работы с собственным стадом крупного рогатого скота на семейной ферме. Они пришли на этот курс, уже зная о процентном содержании жира в молоке, ценах за центнер и стадиях лактации. Я же был тощим городским пареньком с непереносимостью лактозы, который, по сути, не сталкивался с вещами такого рода, если не считать времени, проведённого в профтехучилище, где располагалось самое большое в стране отделение организации «Будущие фермеры Америки» (Future Farmers of America) [23]. Однако на занятиях я начал узнавать всё об экономике молочного производства. Меня учили смотреть на коров как на производителей. Эти производители требовали вложений, и моя задача как потенциального молочного фермера заключалась в сокращении затрат на производство молока. Сокращение производственных затрат предполагало понимание коэффициента питания, выбор поставщиков максимально дешёвых кормов с максимальным содержанием белка и знание работы систем механической дойки, использующих радиометки для отслеживания производительности каждой коровы. Мы узнали, как много (или мало) места требуется одной молочной корове, и чем больше коров на квадратный метр, тем больше прибыль (до определённых пределов). Мы также узнали, что единственный принцип достижения успеха в сельхозпроизводстве — это «расширяйся или умри». Даже тогда мне было интересно: как эти деревенские парни относились к подобному правилу, учитывая, что их собственные мелкие семейные фермы находились ближе к части «умри» этого уравнения? Тем не менее, уроки были предельно ясны: обращайся с животными как с производителями, вкладывай в них минимум и выжимай из них всё до последней капли — иное было бы экономическим самоубийством в отрасли с чрезвычайно ограниченным доходом. Это не только экономически обосновано, напоминал нам наш профессор, но и крайне необходимо в наши времена конкурентной экономики, особенно учитывая быстрое падение цен на молоко.
Мне показалось интересным, что экономическая логика животноводства поразительно похожа на логику производства, о которой я недавно читал в «Манифесте коммунистической партии» на занятиях по политфилософии. Полагаю, что немногие студенты сельскохозяйственного колледжа добрались до гуманитарных наук, но я принадлежал обоим этим мирам, и для меня всё очевиднее становилась связь между ними. Животных использовали в качестве производственных машин, и меня учили, как эффективно их эксплуатировать. Да я был просто буржуем по отношению к четвероногому рогатому пролетарию!
Наверно, это был один из первых моментов, когда я начал серьёзно задумываться об эксплуатации животных. До занятий по сельхозпроизводству я имел идеалистические представления о животных, живущих в пасторальном блаженстве, резвясь в полях, жуя свою жвачку и неспешно посещая доильную станцию дважды в день, чтобы с радостью поделиться своими дарами. Это представление быстро разбилось о мои занятия по эксплуатации животных и извлечению максимальной прибыли — прибыли, заработанной в буквальном смысле на их горбу. Я увидел властные отношения, стоящие за такими обыденными вещами, как стакан молока, отбивная или даже кусок курицы. Разоблачение экономики сельхозпроизводства для меня разрушило миф о том, что продукты животноводства — просто ещё один товар. Молоко больше не было просто напитком или добавкой к моему кофе, оно стало плодом труда животных — принудительного труда в невыносимых условиях. Я узнал, что животные одновременно производят товары (как в случае с молоком, яйцами, кожей, шерстью и прочим) и сами являются товаром (когда их забивают на мясо). Вдобавок то, что с ними происходит, весьма похоже на нечто, что мы называем рабством. Животные — не рабочие, которые по окончании смены могут пойти домой; вместо этого они прямо и непосредственно принадлежат кому-то как одноразовая заменимая вещь, сравнимая с любым другим неодушевлённым имуществом.
Как и в случае со многими другими видами несправедливости, казалось, никто не подвергал это сомнению, и никого это особо не заботило. Но, опять же, как и в случае с другими видами несправедливости, нам может потребоваться время для того, чтобы распознать окружающие нас формы угнетения, особенно если нас учат, что это угнетение — «нормально» или даже желательно. Хуже, если мы наслаждаемся и извлекаем выгоду из самого угнетения, или если оно так глубоко проникло в нашу повседневную жизнь, что практически незаметно. Есть большая вероятность, что, если вы ещё не веган, то наверняка носите одежду, сделанную из животных — кожу или мех, или ели сегодня куски какого-нибудь животного или продукты животного происхождения. Многократно умножьте ваше личное потребление продуктов животноводства, и вы осознаете, насколько важную роль играют животные в нашей экономике. Продукты животного происхождения окружают нас постоянно и всюду (яйца, молоко, мясо, кожа, молочные продукты и так далее), но есть также и неочевидные способы использования продуктов животноводства в промышленности. Наш экономический уклад тесно сопряжён с эксплуатацией животных. И хотя легко отмахнуться от заботы о братьях наших меньших как от глупого умозрительного онанизма людей, которые вообще не понимают угнетение и реальную глубину настоящего человеческого отчаянья, надеюсь, я смогу заставить вас иначе отнестись к страданиям и боли и убедить, что животные важны, и любой, кто всерьёз настроен покончить с угнетением и иерархией, должен обратить внимание и на них тоже. Это меньшее, что мы можем сделать, если хотим честно сказать, что мы действительно заботимся о животных.
В книге Introduction to Animal Rights: Your Child or the Dog? («Введение в права животных: ваш ребёнок или собака?») Гэри Франсион рассматривает гипотетическую ситуацию, которая стоит того, чтобы привести её здесь. Допустим, есть парень по имени Саймон, который — сугубо ради собственного удовольствия — любит жечь свою собаку паяльной лампой. Если спросить Саймона, зачем он мучает свою собаку, он просто ответит, что ему это нравится — это доставляет ему удовольствие, Саймон считает, что это хороший способ скоротать день. Теперь предположим, что соседи Саймона жалуются на него за то, что он делает. Поведение Саймона привлекает внимание полиции и целой нации, шокированной ужасной и чрезмерной жестокостью. (Подобные случаи плохого обращения с животными — не новость для обывателей; пока я работал над этой главой, два брата-подростка в Атланте были приговорены к 10 годам лишения свободы за то, что заживо сварили щенка). Велика вероятность, что многие узнают об этом деле, глядя вечерние новости во время ужина. Также велика вероятность, что на ужин будет подано что-то из продуктов животноводства. Несомненно, американцы будут возмущаться чрезмерной жестокостью над тарелками с куриными окорочками, ростбифом из огузка и поросячьими рёбрышками. В конце концов, единственное оправдание Саймона состоит в том, что он просто развлекался.
В этой ситуации мы можем увидеть то, что Франсион называет «моральной шизофренией» по отношению к животным. В то время как мы практически единогласны в том, что не следует причинять живым существам ненужные страдания, как общество мы также причиняем вред животным по причинам, далёким от настоящей необходимости. В случае Саймона мы все (я надеюсь) видим, что жечь собаку паяльной лампой ради развлечения — занятие попросту ненужное и жестокое. Никто, считаем мы, не должен причинять столько страданий животному просто ради собственного удовольствия. Более того, мы против причинения таких мучений собаке, потому что понимаем на элементарном уровне, что собака обладает чувствами: мы осознаём, что наш долг, наша обязанность заключается в том, чтобы положить конец пыткам, и мы все сходимся во мнении, что одно только удовольствие Саймона просто не может быть веской причиной, чтобы заставлять бедное животное так страдать.
Если говорить о типичных американцах, ужинающих за просмотром новостей, они, скорее всего, оправдывают моральный вред, причиняемый животным, «необходимостью» нас кормить. Многие считают, что животные должны умирать, чтобы мы могли есть. Некоторые даже находят такое положение вещей печальным, но всё равно расценивают как необходимое зло и даже покупают мясо с абсурдной маркировкой «выращенное гуманно», чтобы успокоить свою совесть. И многие из нас — когда мы вообще задумываемся об этом — станут утверждать, что мы находимся на вершине пищевой пирамиды, и что у природы всё равно все зубы и когти в крови. Можно даже думать, что таков уж мир, и, грустно это или нет, мы не можем этого изменить.
Но действительно ли нам нужно есть мясо и другие продукты животного происхождения, чтобы хорошо жить? Конечно нет: растущая база доказательств — многие из которых подкрепляются многолетними эпидемиологическими и клиническими исследованиями [24] — подтверждает, что исключение из рациона продуктов животного происхождения более благотворно сказывается на здоровье человека в долгосрочной перспективе. Имея клинически доказанные факты, что нам не нужны продукты животного происхождения для поддержания здоровья, то как тогда нам оправдать их потребление? Большинство людей, включая людей очень умных и интеллигентных, сошлются на то, что «так было всегда», такова наша «культура», таковы наши «традиции», и, кроме того, им нравится вкус продуктов животного происхождения. Но если нам не нужны продукты животного происхождения для здоровой жизни, и если мы легко можем получать еду, не причиняя кому-либо страданий, то встаёт следующий вопрос: чем отличается Саймон с паяльной лампой, пытающий собаку ради удовольствия, от нас, эксплуатирующих миллиарды животных в год ради еды? В обоих случаях причинение страданий не является необходимым, и в конечном счёте оба они связаны с удовольствием. При этом первое кажется нам ужасающим, в то время как второе — вполне обыденным. Если вы честны с собой, то это должно вызвать хотя бы лёгкий когнитивный диссонанс.
