В животе заурчало.
Грушевый пирог придется в тему. А Земляной погодит со своими кладбищами. Его очередь следить за зоопарком, Глеб же в благодарность так и быть, захватит с собой и пирога, и этого самого карпа.
…готовили здесь и вправду неплохо.
И даже девица — ее звали Адель — не слишком раздражала. Она устроилась по другую сторону стола, подперев ладонью подбородок, и изо всех сил старалась понравиться. Она щебетала.
Трогала пальчиками щечки, будто желая взбить их, словно перину.
Но щечки и без того были пухлы.
Она то наклонялась, заговаривая громким шепотом, то вдруг начинала смеяться, то замолкала, притворяясь заинтересованной.
Это утомляло.
Но карп в сметане и вправду удался, а хмурая женщина, появившаяся с кухни, взмахом руки заставила Адель замолкнуть.
— Кухарка, стало быть? — у женщины было круглое лицо, распаренное, раскрасневшееся. От нее несло кухней, в том ее многообразии запахов, которое одновременно пробуждает и аппетит, и отвращение. — В старый дом?
— Именно.
— И сколько?
— Двое взрослых, восемь детей… не маленьких, — на всякий случай уточнил Глеб, потому что женщина нахмурилась. — Вот таких примерно. Неприхотливые, но прожорливые.
В этом он успел убедиться, обнаружив, что от трех ящиков консервированной фасоли осталось две жалких банки. И главное, никто не признается, что взял.
— Наставники, стало быть, — лицо женщины разгладилось. — Маги?
— Да. А…
— Пакостить станут. Дети всегда пакостят. А уж когда маги…
С этим нельзя было не согласиться. И главное, что пакостей стоило ждать весьма специфического толку.
Девица, явно прислушивавшаяся к беседе, вдруг зарделась.
— А платить сколько станете?
— Пять рублей в неделю.
Гладкие руки скомкали передник, а женщина поинтересовалась:
— С чего такая щедрость?
Глеб же молча повернул кольцо. Почему-то показалось, что эта женщина поймет.
— Вот как, стало быть… — произнесла она задумчиво, потирая одну красную ладонь о другую. Ее руки, слегка опухшие, с покрасневшею распаренной кожей, больше походили на клешни. — Надолго в наши края?
И сама же себе ответила.
— Надолго… мой-то говорил, что старое училище продали. Вам, значится?
— Нам. Не продали. Передали.
— Школу будете делать?
— Будем.
— У темных нету.
— Знаю.
Она не боялась. И это, пожалуй, было хорошо.
— Что ж… тут подумать надобно… хотела к вам Адельку поставить…
…вот уж не было печали. Глеб смутно подозревал, что в его доме милую Адель меньше всего будет интересовать кухня.
— …но уж больно она вас глазами облизывает. Ишь, бесстыжая…
Бесстыжая сделала вид, что слышать не слышит, и вовсе интересует ее чучело совы, пристроенное на подоконнике.
— А все романчики эти, преглупые, о любви… нет, пусть уж мой сам с нею разбирается, я к вам пойду. Только семь платить станете.
— Хорошо.
Цену Глеб мог бы поднять и до десяти, впрочем, обычно кухарки обходились куда дешевле. Правда, и надолго не задерживались.
— На продукты отдельно. Рыбу будем у местных брать, так оно дешевле, чем на рынке. Прочее… поглядим сперва, что вам надобно.
— Просто. Сытно. Много.
— Это-то да… завтра с утреца, стало быть… с молочником договорились?
Глеб покачал головой.
— Ага… молока вам надобно, еще сливки взять, масло, творог… сырнички любите?
— Я все люблю.
— Оно и видно, тощий больно… и холостой. Это вы зазря. Холостой мужик для здешних дамочек, что майский жук для жереха.
Адель в своем углу вздохнула и наградила Глеба многообещающим взглядом. Он тронул кольцо.
— Не надейтесь даже… женщину, которая твердо решила выйти замуж, некромантией не остановить.
Мальчишка прятался в ветвях.
Сперва Анна ощутила взгляд, а следом — скрытое неудовольствие молоденького дуба, который хоть и вымахал едва ли не вровень с крышей, но все же не настолько закостенел, чтобы без ущерба для себя держать всяких тут.
— Привет, — сказала Анна, разглядывая гостя.
Не Миклош.
И даже не человек. Не совсем человек. У людей не бывает таких узких, широко расставленных глаз совершенно неестественного ярко-зеленого цвета. Острые скулы. Длинный узкий нос с вывернутыми ноздрями. Тонкая линия губы и слегка выглядывающие из-под верхней клыки.
Поняв, что замечен, мальчишка зашипел.
…а рубашка на нем серая, как и на Миклоше.
— Не бойся.
— Не боюс-сь, — он отцепил руку от ветки, и Анна заметила темные когти. — Есть? П-ечень.
Последнее слово он произнес с явным трудом, вытягивая каждый звук.
— Печенье?
— Да.
Мальчишка по-прежнему разглядывал ее, а она — его, отметив, что и рубашка измята, а на боку вовсе продрана, а вот штаны он где-то потерял и теперь обнимал ветку дуба тонкими босыми ногами.
— Есть. Спустишься?
— Дай.
— Я принесу, — она оперлась на трость. В последние дни боль, если и напоминала о себе, то редко. — Но тебе там будет неудобно.
Печенье она испекла еще тем вечером, сама не зная, для кого, но… пригодилась. И пусть банка была другой, расписанной цветами циннии, но Анна улыбнулась.
Почему бы и нет?
Этим гостям она была не то, чтобы рада. Скорее… от них не стоило ждать удара.
— Вот, — она поставила на столик печенье и кувшинчик с молоком, выложила перчатки, соломинку. Подвинула стакан и отступила. — Спускайся.
Мальчишка зашипел.
…радужный народ?
Кто из них?
Иль-ши, лисье племя, владеющее Словом осени и способное остановить время? Их шаман приходил к Анне еще тогда, когда Никанор пытался найти выход. Он ступал бесшумно, и босые ноги не оставляли следа на белых коврах. Он принес запах сентября и золотой кленовый лист, который положил на макушку.
Он придавил этот лист ладонью и долго стоял, прислушиваясь к чему-то кроме.
— Нет, — сказал он. — Кровь не пустит.
— Вы обещали.
— Взглянуть, — голос у иль-ши был тягучий. В нем Анне слышалось дыхание ветра, того осеннего, коварно теплого, который заставляет поверить, что лето еще продлится. — Я смотрел. Мне жаль. Хорошая женщина. Плохая кровь.
Его пальцы скользнули по шее.
— Дар, — сказал шаман, наклоняясь к этой шее, и холодные губы его обожгли кожу. — Ты не умрешь… не вижу смерти. Не сейчас. Ты сможешь слышать…
Этот чуждый поцелуй, заставивший сестер милосердия — а тогда Анну не оставляли наедине с собой ни на минуту — отвернуться, долго еще ощущался на коже. Он был подобен клейму.
Но иль-ши, сколь она знала, — а позже, получив возможность двигаться, она позволила своему любопытству ожить и отыскала все, что писали о радужном народе — не бросают свою кровь. Даже ту, которая сильно разбавлена чужой.
Полукровки редкость.
Иль-ши не считают людей красивыми. Да и люди…
Мальчишка ел, склонившись над коробкой, выставив острые локти, то и дело озираясь, будто зная, что стоит расслабиться хоть на мгновенье, и еду отберут.
…Анна и вправду научилась слышать ветер.
Пожалуй, именно этот дар и сделал ее невыносимую жизнь чуточку более… выносимой? Ветер прилетал осенью, рассказывая о городе и людях.
О старых вязах на окраине, которые не спешили расставаться с листвой.
И о пруде, чьи воды невероятно тяжелы, неподъемны.
Ветер приносил дымы и запахи осеннего сада, он перебирал ароматы людей, выплетая удивительные истории. И исчезал, отступая перед зимой.
…у иль-ши волосы рыжие, всех оттенков осенней листвы. А мальчишка седой.
Кахри?
Дети зимы? Они обретаются где-то на далеком севере и держатся обособленно. О них известно лишь, что людям в своих владениях они не рады. И тот единственный раз, когда Его императорское Величество, ныне покойное, попытались установить на территории кахри имперские порядки, закончился весьма печально…
…а есть еще говорящие-с-водой и зеленоволосые вельди с заповедным их лесом, куда заказан путь смертным. Впрочем, и они смертны, что бы там ни говорили.
— Сука, — сказал мальчишка, облизывая пальцы, когти его прорвали перчатки. — Тварь.
— Кто?
— Вкусно.
— Я рада, что тебе понравилось. Посидишь?
Ветер не всегда откликался на зов Анны, тем более в последние года она почти и не говорила с ним. Но сейчас, стоило потянуться, и он обнял, коснулся волос, лизнул щеку предвестником холода.
…ветер говорит не только с Анной. И быть может, он найдет того, чье имя ей было неизвестно, но она прекрасно запомнила его запах.
Мальчишка застыл.
И острые уши его дрогнули.
— Блядь, — он прижался к столу, но ветер уже коснулся макушки, заставив его замереть. Кажется, он и дышать-то боялся.
— Он не причинит вреда.
Просто взглянет.
Украдет толику запаха, того исходного, который свойственен любому живому существу, и отнесет… и быть может, в этом совершенно нет смысла, но почему бы и нет?
Ветер зазвенел полевыми колокольчиками.
Он шептал о дальнем луге и пчелах, которые его заполонили. О реке. И лесе. О солнце, что с каждым днем разгоралось все ярче и ярче.
— Хо-р-ро-шо, — мальчишка прикрыл глаза и качнулся, и ветер ласковым зверем потерся о шею его. — Нра-а-вится…
А когда ветер исчез, мальчишка взглянул на Анну.
— Анна, — она коснулась груди.
— Сдохнешь.
— Да. К сожалению. Как тебя зовут?
Он молчал.
Смотрел и молчал. И держался обеими руками за коробку с печеньем.
— Если хочешь, забери себе.
Он задумался, но покачал головой. Вздохнул.
— Заберут.
— Кто?
— Суки.
Что ж, следовало признать, что словарный запас мальчика оставлял желать лучшего.
— Тогда… оставь здесь. Здесь никто не заберет. А забор тебе, как понимаю, не преграда. Идем, — Анна поднялась и не сдержала стона. Ветер был всем хорош, но вот проклятье его недолюбливало. А может, не в нем дело, но в том, что сила амулета почти иссякла.
Ничего.
До оранжереи она дойдет.
И мальчишка беззвучно выскользнул из-за стола. Он двигался медленно, сгорбившись, почти касаясь руками земли. И уши подрагивали, выдавая напряжение.
— Здесь немного… жарко.
И влажно.
Влага собиралась каплями на огромных листьях монстеры, она стекала по воздушным корням, уходя в подстилку из разросшегося мха. Из него поднимались тонкие плети ванили.
Мальчишка замер.
— Не бойся, это просто растения. Смотри, — Анна присела у кривоватой коряги. — Видишь? Это дримода. Ее привезли мне с юга, она совсем крошечная. И цветки у нее похожи на насекомых. А вот здесь драконья орхидея. Не знаю, почему ее так назвали, но… видишь? Она почти черная.
Он сделал первый шаг.
— Только, пожалуйста, сдерживай силу. Здесь не все любят темную.
Впрочем, к хрупким анемонам, которым достался дальний угол, Анна его не поведет. Ее цель — кружевной столик, скрытый под пологом той же ванили. Разрослась она просто неимоверно, и где-то в глубине уже виднелись шары бутонов.
В нынешнем году цветение обещало быть особенно пышным.
— Вот, — Анна поставила банку с печеньем на столик. — Оно будет здесь. Приходи, когда захочешь. Дверь в оранжерею я не закрываю, но… дашь мне руку?
Он колебался недолго.
Протянул.
И Анна коснулась прохладной кожи, закрыла глаза, призывая сеть сторожевых заклятий. Они откликнулись не сразу, впрочем, эта конструкция изначально отличалась некоторой медлительностью.
…Никанор хотел и на дом установить подобную, но Анна отказалась.
К чему ей?
— Теперь тебя запомнят, — магия скользнула по мальчишке, снимая отпечаток тонкого тела, и отступила, успокоилась. — Тебя пустят. Но пока лишь тебя.
Он кивнул.
И выдернув руку отступил.
— Это ананас, — Анна указала на невзрачного вида куст. — Мне интересно было, получится его укоренить или нет. Как видишь, получилось, но что с ним делать дальше, я не знаю. А вот это, видишь? Сидит в камнях? Это опунция. Трогать не стоит, она лишь выглядит милой, но на самом деле эти бархатистые пятна — колючки. Стоит прикоснуться, и они вопьются в кожу… нет.
Ей удалось перехватить руку.
— Дрянь.
— Не дрянь. Она просто защищается. И тебе ничего не грозит, если ты не будешь ее трогать.
Кажется, мальчишку она не убедила.
— Не обижай их. Здесь много разных растений. Хочешь, я покажу тебе ледяную лилию? Она растет на краю мира. Говоря по правде, ко мне она попала случайно.
Мысль вдруг показалось удачной.
Если он и вправду из кахри… то это ничего не значит. Мальчик долго жил среди людей, правда, похоже, что жизнь эта была не слишком приятной.
— Здесь несколько секторов. Ближе к двери — тропический. Я держу здесь растения, которым нужны тепло, солнце и повышенная влажность. Он занимает больше половины оранжереи. Внутри сектор разбит на несколько зон. Далеко не всем нужны одинаковые условия. К примеру, та же опунция требует в разы меньше влаги, чем ваниль…
Вдоль дорожки разросся белотравник. Тонкие полупрозрачные стебельки его казались стеклянными. И мальчишка присел, разглядывая их.
— Я продаю его целителям. Он входит в состав многих зелий. Не смотри, что невзрачный, но он способен остановить кровь, унять жар, зарастить рану. С ним делают мази, спасающие от многих кожных болезней…
— А ты?
— К сожалению, мне травы не помогут, — Анна погладила живой побег визейской лианы, который доверчиво лег на плечо. — Но это не значит, что они не помогут другим.
— Насрать.
— Тебе говорили, что ругаться плохо?
— Глеб.
Стало быть, говорили.
— Он твой наставник?
— Не тварь.
Что ж, это могло, пожалуй, считаться комплиментом.
— А твои родители?
— Сдохли. Давно. Не знать, — мальчишка поморщился и, ткнув себя пальцем в грудь, сказал. — Арвис. Не трогать твое.
— Спасибо. Но, идем… растения, привычные к условиям средней полосы, я выращиваю вне оранжереи. Иногда проще помочь силой, чем держать под колпаком. Осторожно…
Кровавник черный сплелся ковром, перекрыв дорожку. На темных стебельках уже набухли ярко-алые капли ягод.
— Он ядовит, — предупредила Анна. — Но опять же нужен. Он обладает удивительным свойством останавливать гниение плоти, а потому его берут как целители, так и мастера големов.
Арвис опустился на корточки. Растопыренные пальцы уперлись в влажноватый мох, спина изогнулась и он вытянул шею, сделал вдох и качнул головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями.
— Вам тоже пригодится. Ты ведь будешь учиться?
— Глеб… хотеть.
— А ты?
Он раскрыл ладонь, и веточки шелохнулись, ощущая слабое эхо силы.
— Сними перчатку. Не бойся, он любит тьму. И если поделишься, будет благодарен.
Арвис стянул перчатку зубами.
И кровавник с готовностью потянулся к коже, он приник к ней, дрожа крохотными листочками, а бусины ягод стали ярче, больше, налились опасной силой.
— Хватит. А то осыплются и утратят часть свойств. Спасибо…
…те два накопителя, которые еще остались, пригодятся. Что ж, стоило признать, что в новом соседстве пока были лишь плюсы.
Анна толкнула дверь и вдохнула разреженный ледяной воздух.
И мальчишка вскочил.
— Здесь живут те, кто привык к зиме. Знаешь, мне никогда не случалось бывать на Севере. Когда-то я хотела, но не вышло. Сначала муж, потом… проклятье. Вот и пришлось… создать себе. Проходи. Щит, конечно, разделяет секции, но все же не стоит держать его открытым.
Она первой шагнула на хрупкий хрустальный снег.
Здесь всегда было тихо.
Будто звуки и те замерзали.
— Возьми, — Анна сняла полушубок с вешалки, но мальчишка покачал головой. Присев на колени, он трогал снег пальцами, будто не способный поверить, что тот существует. — Все же возьми. Если ты простынешь, ваш мастер будет недоволен.
— Хорошо, — Арвис зачерпнул полные горсти и прижал к щекам.
Он закрыл глаза.
— Холод. Хорошо. Свет. Лето. Дрянь.
— Плохо, — поправила Анна. — Следует говорить, плохо… вот там, смотри, розовый мох. Точнее он не совсем мох, это сложный организм, несколько видов мха, в клетках которого живут крохотные водоросли. Им вне мха не хватает влаги, а ему самому — питания, вот они и объединились.
