– Подозрительно, – рассудительная Лона чувствовала подвох. – Что это на нас нашло, сестрицы, что мы сами лезем в логово к ведьме?
Айя сверкнула голубыми глазами:
– Не будь занудой и не хмурься, а то, глядя на твое скукоженное лицо, можно подумать, что ты и сама ведьма!
Экипаж, следуя за верховым, свернул с центральной дороги. Кончился пригород с редкими фермами. Редкий перелесок сплелся над каретой кронами. Лиственный лес сменился сумрачными елями.
– Что это мне напоминает? – морщила лоб Лона.
В окружающей чаще было что-то необычное, пугающее. Так бывает, когда кто-то стоит за спиной, а ты не можешь обернуться и проверить, не держит ли он кинжал.
– Брось, Лона! – легкомысленно отозвалась Айя и, высунув руку, на ходу сорвала неспелую шишку, серо-зеленую, с плотно сжатыми чешуйками. – То-то намучишься чистить такую рыбешку!
Айя попыталась расковырять чешуйки у самого основания, но лишь перемазала смолой пальцы.
Лона уставилась на шишку, как на невиданное диво, толкнула задремавшую Флоринду в бок:
– Сестрицы!..
И словно пелена спала с глаз фей. Ни свежий смолистый воздух, ни быстрая езда не радовали. Феи уменьшались и прижимались друг к другу. Сомнений не оставалось – каким-то чудом из подводного царства злая сила перенесла сестер в верхний мир, мир злобных двуногих людей.
Лона в панике рванула на себя дверцу экипажа. Флоринда выпрыгнула на дорогу. Айя, вцепившись в атласную обивку кареты, расширенными от ужаса зрачками смотрела, как без дороги несутся по земному лесу кони.
О верхнем мире ходили жуткие слухи. Люди не верили в фей, не верили, что в море живут не только рыбы. Люди не умели собирать в лукошки ни лунный, ни солнечный свет. Но хуже всего, что они не верили в свои силы. Говорят, когда-то, давным-давно, и верхний, и морской миры были одним целым. И не было различий между людьми и подданными Нептуна. И правила миром фея Фантазия, юная и всемогущая повелительница с одним-единственным недостатком: фея больше любила лежать в зарослях одуванчиков и дремать между створок раковины-жемчужницы, чем управлять своими владениями. Да и как ее осудить? Стоило ей подумать: «Хорошо бы, чтобы начался дождь» – и небо тут же затягивало тучами. Вообрази она стайку дельфинов на морском побережье – и десятки дельфинов с отливающей атласом кожей выбрасывались на берег и гибли. Поэтому Фантазия обленилась и совсем отошла от дел. Однажды, устроив случайно извержение вулкана, сожравшее целый земной континент, Фантазия нырнула в раковину, пожелав напоследок:
– Пусть я буду в каждой капле росы и в отбитом бутылочном горлышке, в перистом облаке и в виноградной улитке. Только сумей меня разглядеть, и ты узнаешь мое могущество!
Морской народец, поэтичный от природы, и впрямь оживил Фантазию, прибегая к ее помощи всякий раз, когда не хватало силенок. Вообрази себя могучим – и своротишь скалы.
Мир людей принял слова повелительницы буквально – десятки мужчин и женщин часами глядят на облака. Ребенок, по колено замочив ноги, лезет в лужу за блестящей на солнце стекляшкой. И всякий раз надеется, что придуманный мир станет реальным. Это как бы игра в поддавки – каждый хочет попасть в такое место, где до сих пор не был. Но стоит Фантазии проснуться – и человек поспешит поглядеть через плечо: на дом, работу, семью. И Фантазия в бессилии опускает крылья.
Более того, стоит выйти за рамки дозволенного, попробовать быть не таким, как все, и имя былой повелительницы мира становится злобным ругательством.
– Бредни! Пустые фантазии! – самое мягкое, чем наградят чудака.
Разве что художники да поэты не боятся Фантазии, но какой солидный банкир или уважаемый всем селом кузнец пожелает, чтобы его сын стал поэтом?
И еще в царстве Нептуна говорили, будто каждый подводный житель может утратить способность оживлять собственные фантазии, как только попадется на глаза человеку.
Люди верхнего мира только и могли, что есть, пить, говорить да работать, чтобы снова есть и пить. Феи чуть ли не плакали от ужаса, сидя на усыпанной хвоей лесной дороге.
– Как вы думаете, – сквозь всхлипывания спросила Айя, – нас кто-нибудь видел? Или... – договорить она побоялась, опасаясь вспугнуть надежду.
Если никто из людей их не заметил, то можно попробовать попросить заступничества у Фантазии.
Сестры давно бы рискнули, но всех троих останавливала мысль: в если вдруг не получится? Мир подводный, родной, отделенный лишь тонкой пленкой между мечтой и явью, исчезнет навсегда, если какой-нибудь фермер или ленивый пастух бросит взгляд на экипаж и возницу.
– Попробуем, если не отыщем другой выход, – Флоринда отряхнула с платья иголки.
Сестры пошли по лесной дороге. Заслышав стук топоров, свернули на звериную тропу. Лапы елей сомкнулись у них за спиной.
Вначале идти было просто. Но солнце все припекало, особенно на опушках. Над травой курилось плотное марево. Феи помалкивали, боясь высказать вслух что-нибудь лишнее, что тут же лишит надежды.
Айя, точно пробуя силы, время от времени подпрыгивала, но воздух не удерживал тело.
– Пахнет йодом, – осторожно заметила Флоринда.
– И прибоем, – как можно равнодушнее подхватила Айя.
Лона бросилась вперед и поскользнулась.
– Прибои не пахнут, – Лона пыталась отцепить острый сучок, порвавший край платья, но тут же привстала на цыпочки – ей показалось, что синим лоскутом мелькнул залив Русалок.
Феи бегом бросились вниз с холма. Печали как не бывало. И даже весь верхний мир не казался таким уж кошмаром.
Айя сосредоточилась и попыталась подтянуть к побережью край леса. Через минуту морские волны лизали стволы сосен.
– Получилось! Все получилось! – ликовали феи.
Флоринда забавлялась тем, что рассаживала на песке у самой воды семейки грибов. Лона хотела скорее домой, но сестер не торопила. Неизвестно, когда доведется снова увидеть грань двух миров.
Будь феи не столь беспечны, они бы так легко не успокоились. Самая безумная фантазия подчиняется ее величеству Логике. Боровики не растут на песке, а рыбешки не парят в воздухе. Ведьма Грубэ задержала волшебниц в пути, подманив миражом – колдунья заканчивала последние приготовления.
Темно-зеленый краб по имени Крабс, гордый тем, что он единственный в царстве Нептуна посвящен в тайну ведьмы, наблюдал. Правда, Крабсу было непонятно, на кой черт воровать чужого младенца. Соперничая в богатстве с Нептуном, в выкупе Грубэ не нуждалась, любви к детям в грузном теле колдуньи не найти и под микроскопом.
«Женское сердце – загадка», – решил Крабс да на том и успокоился. Его куда больше интересовали диковинные приготовления колдуньи. Ведьма притащила откуда-то проржавевший до дна медный таз и водрузила над сложенным из грубо отесанных камней очагом. Кривым кинжалом ведьма вскрыла себе вену на левой руке. Густая жидкость стекала и капала в таз, тут же выкипая и наполняя помещение зловонным запахом и зеленым светом. Ведьма внимательно следила, чтобы капли падали точно на оставленные ржавчиной пятна. Потом подула на рану. Края надреза сошлись и сомкнулись, не оставив и следа.
Крабс зашмыгал носом. Ему бы такую живучесть! Долог ли век у краба, да и отпущенную малость тебя подстерегают то котелок с кипящей водой, то банка с уксусом.
Ведьма пошарила за пазухой и извлекла золоченый ключ. Затем откинула сложенный в углу хворост. Под ним оказалась плетеная из ивовых прутьев корзинка. В такие корзинки осенью укладывают виноградные гроздья. Из корзины явственно доносилось шипение. Ведьма отперла замок, и тотчас высунулась плоская голова с немигающими глазами.
«Кобра!»
Крабс в панике искал пятый угол – вряд ли змеи питаются крабами, но, в сущности, кто толком знает повадки змеи?
«Может, это какая-нибудь неправильная змея, – пытался оправдать свой страх Крабс, прижимаясь к стене и стараясь казаться совсем неаппетитным. – Может, ее не учили, что у змей рацион особый?»
Старуха сжала голову кобры. Узорчатый хвост тотчас обернулся вокруг руки колдуньи. Крабс с омерзением следил, как змея распахнула пасть и с единственного кривого зуба в чан закапала желтая прозрачная слюна.
Крабс содрогнулся – по покоям клубился ядовито-зеленый туман, смешиваясь с бледно-голубым свечением стен. Черные каменные плиты пола заметно накалялись. Бормотание ведьмы переросло в дикий вой. Чан раскалился докрасна, изнутри взметывались язычки пламени. Кобра в руке колдуньи шипела и раздувала зловещий капюшон.
