Остаток вечера после киносеанса многие из нас провели в размышлениях и предположениях. Но отличная погода, хорошая кинокартина, беседа с друзьями по дороге на ночлег как-то сгладили остроту несоответствия между тем, что мы успели увидеть, и тем, что сообщалось в опровержении ТАСС. Однако никто из нас не предполагал, что последующие события развернутся так быстро и трагично.
Уточнив программу завтрашнего воскресного дня, мы разошлись. Продолжать разговор с соседом в пансионате на служебные темы не полагалось. У стен даже такого скромного заведения могли быть уши. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы уснули…
Около пяти часов утра раздался стук в дверь. Мы с товарищем проснулись, предположив, что начинается проверка наших паспортов. Подобные проверки иногда бывали раньше, и нас об этом предупредили. Вошедшие, одетые в гражданские костюмы полицейские, предложили нам встать, умыться, позавтракать и быть готовыми к выходу. Обратите внимание: ничто не было забыто, даже завтрак. Мой товарищ, прилично владевший немецким языком, стал уточнять обстоятельства непрошеного визита, а я тем временем выглянул в открытое окно.
У подъезда дома стоял двухэтажный автобус, наполненный людьми. Присмотревшись, я узнал наших коллег, тоже, видимо, только что разбуженных теми же неизвестными лицами. Все это было странно, загадочно и тревожно. На вопрос, что произошло, ответа не последовало. В комнату вошла хозяйка со счетами за квартиру. Хозяйка была весьма взволнованна и плакала, не вытирая слез. Получив с нас деньги, предложила кофе. Но кто же в такой момент пьет кофе? Тем более что нас уже начали торопить. Мой сосед по пансионату попросил разрешения выйти умыться. Он пытался связаться по телефону с консулом, торгпредством или, наконец, посольством, но ни один телефон не отвечал. Наскоро собрав вещи, мы вышли на улицу и сели в автобус. На наши недоуменные вопросы никто из товарищей не мог ничего ответить. Высказанное кем-то предположение о войне большинству показалось неправдоподобным.
Тем временем автобус тронулся. Город еще спал, не было никаких признаков, что происходят какие-то важные события. Утреннее солнце ярко освещало пустынные улицы, на которых не было видно пешеходов и автомашин. Автобус выехал на Александрплац и остановился у ворот многоэтажного здания. Отворились массивные железные ворота, и машина вкатилась в довольно просторный, окаймленный высокими зданиями и напоминающий колодец двор тюрьмы. Он был заполнен советскими людьми, которых привезли еще раньше, чем нас. Здесь находился почти весь состав советской колонии, включая женщин и детей. Все были в подавленном состоянии. Гора тревоги навалилась на плечи советских людей, оказавшихся на чужбине.
Понемногу мы стали осматриваться и замечать в тюрьме устремленные на нас взгляды заключенных, прильнувших к решетчатым окнам. Некоторые из заключенных подавали нам какие-то знаки, но понять их было невозможно. Дальше, в глубине узкого двора, были видны массивные железные тоже решетчатые ворота, разделявшие тюремные корпуса между собой. Оттуда доносилась команда:
— Айн, цвай! Айн, цвай!
По-видимому, заключенных заставляли маршировать.
Все это казалось мне дурным, кошмарным сном. Мысли никак не могли смириться с тем, что нас, советских людей, кто-то посмел без суда и следствия, без предъявления обвинений арестовать и упрятать в тюрьму. Казалось, происходит какая-то чудовищная нелепость. Вот пройдет минута-другая, и появится какой-нибудь чиновник, вроде тех, что поднимали нас утром, и скажет, извинившись, что произошло досадное недоразумение. Но проходил час за часом, а мы все так же томились в неведении и недоумении. Детишки стали капризничать, хныкать. Кое-кто из женщин украдкой вытирал слезу.
Наконец нас стали вызывать небольшими группами, человек по десять — двенадцать, в тюремную канцелярию. В комнате на самом видном месте висел портрет фюрера. Одну из стен заполнял государственный штандарт с четырехлапой фашистской свастикой в центре. Нас ввели в соседнюю небольшую комнату, разделенную перегородкой из металлической сетки. За перегородкой стояла длинная деревянная скамья примерно такого типа, на которой во времена крепостного права истязали крестьян. Рядом с сеткой ходил охранник в полицейской форме и с аппетитом жевал бутерброд из черного хлеба со следами сливочного масла или маргарина. В это время по радио послышался голос диктора. Охранник приоткрыл дверь в соседнюю комнату. Передавали речь Гитлера.
Здесь, в берлинской тюрьме, мы и узнали, что фашистская Германия напала на Советский Союз. Наши самые страшные предположения и менее всего ожидаемые события стали жестокой действительностью. Так для нас началась война… Вскоре передача закончилась. Мы расслышали лишь конец крикливой демагогической речи фюрера.
