Нас стали поочередно вызывать в другую комнату. Там стояло несколько столов. За каждым восседали пожилые, до приторности вежливые мужчины в темных гражданских костюмах со значком свастики в петлице. Один из чиновников пригласил меня сесть к столу и заполнить анкету. Вопросы были самые разные: кто, кем работал, откуда прибыл и пр. Кроме того, задавались устные вопросы. Мне задали два:
— Вы работали на Коломенском заводе?
Ни в одном документе, а их в Берлине и на границе заполнялось немало, мною не указывалась работа на Коломенском заводе, хотя я приехал именно оттуда, проработав на нем несколько лет, в том числе некоторое время начальником чугунолитейного цеха. Видно, о каждом из нас было многое известно гестапо, а вопросы и анкета — все это делалось для формы.
— Не желаете ли вы остаться работать и жить в великой Германии?
Ага, вот оно что! Ради этого вопроса гестаповцы, очевидно, и затеяли эту инсценировку. И в первом, и во втором случае ответ мой был краток:
— Нет!
Сколько мог, я добавил в это слово злости и возмущения. Как он смеет предлагать подобное мне, коммунисту, гражданину Советского Союза! Кровь до сих пор вскипает во мне, когда я вспоминаю это подлое предложение предать свою Родину. Как потом оказалось, такие же вопросы задавались и моим товарищам. В большой советской колонии не нашлось ни одного человека, кто изъявил бы желание остаться в Германии или хоть чуточку заколебался в ответах.
По окончании описываемой процедуры нас вновь посадили на те же автобусы и из тюрьмы перевезли в лагерь, где располагались французские военнопленные. Женщин с детьми поместили отдельно. Лагерь был обнесен проволочным заграждением в три ряда, со специальной охраной, вооруженной автоматами и сопровождаемой собаками. Начальник лагеря, отставной немецкий офицер, сразу же приказал выстроить нас и произнес речь. Ее содержание сводилось к тому, что к проволочному заграждению не разрешается подходить ближе шести метров. В противном случае часовыми будет открыт огонь из автоматов без предупреждения. Затем начальник объявил распорядок дня и приказал разойтись по баракам.
Бараки — сборные из деревянных щитов помещения на каменном фундаменте, — как нам рассказывали, были построены за несколько дней до начала войны с Советским Союзом. В них имелись канализация, водопровод и электроосвещение. На деревянных двухэтажных нарах — матрацы и подушки, набитые обрезками бумаги. Все это, видимо, уже побывало в многократном пользовании и напоминало затвердевшую глину. Но нам было не до этого. Администрация лагеря позаботилась, чтобы мы услышали радиопередачу об успехах немецкой армии на фронте. Мысли одна за другой пронзали мозг, сжимали сердце: началась война, там, на полях сражений, гибнут наши люди, военные и гражданские, старые и молодые, взрослые и дети. Лавина горя, слез и крови хлынула на нашу Родину. Думалось о родных, которые теперь озабочены еще и нашей судьбой.
Фашисты есть фашисты, и от них можно было ждать любую провокацию, любое издевательство, а то и просто физическое уничтожение, хотя нам стало известно, что немецкая колония в Москве тоже подверглась интернированию. Но она была по численности значительно меньше, чем наша в Берлине, насчитывающая около полутора тысяч человек. Никто не сомневался, что Советское правительство не оставит нас на чужбине. Очевидно, найдут способ, с помощью которого мы окажемся на Родине и сумеем быть полезными, сможем оборонять свою землю, свою социалистическую страну от фашистских разбойников… И хотя мы еще лишь вчера обменивались улыбками с немцами, еще вчера щедро награждали чаевыми услужливых и исполнительных официантов, и хотя мы еще не слышали вражеских выстрелов и взрывов, не видели разрушений, которые творили на нашей земле фашисты, сегодня все стронулось в душе каждого из советских людей, отчетливая грань отделила вчера от сегодня, и каждый из нас всем нутром ощутил ненависть к коварному и злобному врагу.
Между тем лагерная жизнь вступила в свои права. То нас выстраивали для проверки, то вызывали для специального медицинского осмотра. Чтобы последний казался солидным и объективным, его производила комиссия в составе трех врачей, в том числе двух французских. Врачи сидели за столом, а рядом с ними располагался немецкий офицер. Мы по очереди подходили к этому столу.
Осмотр происходил тщательно и унизительно. Раздевали донага. Искали признаки, удостоверяющие принадлежность к иудейскому племени. И как только находили, в ведомости делалась соответствующая отметка. К вечеру все евреи оказались на левом фланге, и впредь нас выстраивали только по этому признаку. Евреям поручалась уборка помещения и туалета, остальные подобную работу выполняли только по собственному желанию. Об этом громко распорядился начальник лагеря, поведавший, кстати говоря, о том, что в 1915 году он был в плену в России.
Одна из самых первых операций, которую провели с нами в лагере, — отобрали продовольственные карточки, хотя, естественно, мы никак не могли их использовать. Видимо, администрация опасалась, как бы мы не подкупили охрану этими карточками, в которых, как я уже говорил, немцы нуждались и которые ценились ими куда больше денег. С немецкой пунктуальностью были осмотрены наши личные вещи. Впрочем, их было немного. Лишь некоторым удалось прихватить чемоданчики или баулы, у других весь багаж состоял из зубной щетки, бритвы, мыла и полотенца.
