Полюбил он жену сеньора своего, виконтессу Вентадорнскую. Бог же, по причине его привлекательности и вежества, и веселого искусства слагать кансоны, дал ему такую удачу, что и она полюбила его сверх всякой меры[74], позабыв про свою высокородность, и честь, и разум, и злоречие людей, и поддалась своим желаниям, как сказал об этом Арнаут де Марейль:
За радостью я от безумства мчусь[75],
И покидаю разум ради чувств...
а также и Ги д’Юссель:
Ведь кто любил, тот знает по себе[76]:
Бессилен ум с желанием в борьбе[77]
Бернарт же и сам пользовался среди хорошего общества уважением, и песни его повсюду любили. Все с превеликой охотой встречались с ним, принимали его и слушали. Великие почести и дары получал он от могущественных сеньоров и важных господ, и всюду появлялся он в пышности и окруженный почетом.
Любовь их длилась немало времени, пока не проведал о ней виконт, супруг дамы. Узнав же обо всем, он весьма огорчился и опечалился. И виконтессу поверг он в великую скорбь, ибо Бернарта де Вентадорна от себя отстранил и попросил его покинуть его владения. И вот тот уехал и направился в Нормандию к герцогине, бывшей в то время владычицей нормандцев. Была она юной, веселой, одаренной доблестью, честью и могуществом, и умела ценить людей доблестных и достойных. И приняла она его с радостью и превеликим почетом, ибо прибытие его причинило ей немало удовольствия, и сделала его главным лицом и распорядителем при своем дворе. И как до того полюбил он жену своего сеньора, так теперь влюбился он в герцогиню, а она в него. Долгое время имел он от нее великую радость и счастье, пока не вышла она замуж за короля Генриха Английского, который и увез ее за море в Англию. И Бернарт больше никогда ее не видел, ни весточки от нее не получил.
И потому от горя и тоски о ней постригся он в монахи в Далонском аббатстве, где и оставался до конца своих дней.
...Бернарт же прозвал ее[79] "Жаворонком" из-за того, что был некий рыцарь, влюбленный в нее, которого она называла "Луч"[80]. И вот однажды рыцарь этот явился к герцогине и прямо прошел в ее покои. Дама же, завидев его, подняла подол своего платья, обернула им его шею и повалилась на постель. Бернарт все это увидел, ибо служанка дамы тайком дала ему подсмотреть, и по этому случаю сложил он такую кансону, в каковой говорится:
Люблю на жаворонка взлет[81]
В лучах полуденных глядеть:
Все ввысь и ввысь – и вдруг падет,
Не в силах свои восторг стерпеть.
Ах, как завидую ему,
Когда гляжу под облака!
Как тесно сердцу моему,
Как эта грудь ему узка!
Любовь меня к себе зовет,
Но за мечтами не поспеть.
Я не познал любви щедрот,
Познать и не придется впредь.
У Донны навсегда в дому
Весь мир, все думы чудака, –
Ему ж остались самому
Лишь боль желаний да тоска.
Я сам виновен, сумасброд,
Что мне скорбей не одолеть, –
В глаза ей заглянул, и вот
Не мог я не оторопеть;
Таит в себе и свет и тьму
И тянет вглубь игра зрачка!
Нарцисса гибель я пойму[82]:
Манит зеркальная река.
Прекрасных донн неверный род
С тех пор не буду больше петь:
Я чтил их, но, наоборот,
Теперь всех донн готов презреть.
И я открою, почему:
Их воспевал я, лишь пока
Обманут не был той, к кому
Моя любовь так велика.
Коварных не хочу тенёт,
Довольно Донну лицезреть,
Терпеть томленья тяжкий гнет,
Безжалостных запретов плеть.
Ужели – в толк я не возьму –
Разлука будет ей легка?
А каково теперь тому,
Кто был отвергнут свысока!
Надежда больше не блеснет, –
Да, впрочем, и о чем жалеть!
Ведь Донна холодна, как лед, –
Не может сердце мне согреть.
Зачем узнал ее? К чему?
Одно скажу наверняка:
Теперь легко и смерть приму,
Коль так судьба моя тяжка!
Для Донны, знаю, все не в счет,
Сколь к ней любовью ни гореть.
Что ж, значит, время настает
В груди мне чувства запереть!
Холодность Донны перейму –
Лишь поклонюсь я ей слегка.
Пожитки уложу в суму –
И в путь! Дорога далека.
Понять Тристану одному[83],
Сколь та дорога далека.
Конец любви, мечте – всему!
Прощай, певучая строка![84]
Бернарт Вентадорнский любил некую даму, прекрасную и благородную, и так служил ей и так чтил ее, что и словами и делами своими жаловала она ему все, чего только он желал. Долгое время жили они в радости и наслаждении, храня друг другу верность. Но затем желания дамы изменились, и она захотела другого возлюбленного. Бернарт, узнав об этом, опечалился, закручинился и хотел было расстаться с ней, ибо уж очень тяжко было ему присутствие другого. Однако, побежденный своей любовью, рассудил он, что лучше ему делить даму с другим[86], чем совсем потерять ее. И к тому же, когда он находился в ее обществе и при том были новый ее друг и всякий иной люд, казалось ему, что она глядит на него больше, чем на кого-либо другого. И зачастую он даже переставал верить тому, во что сначала поверил, как и должны чувствовать все истинно влюбленные, коим надлежит не верить глазам своим, если то, что они видят, поношение для их дамы. И по этому случаю сложил Бернарт кансону, в каковой говорится:
Дайте, сеньоры, совет[87],
Вы ходите в мудрецах:
Ко мне после стольких лет
Успех в любовных делах
Пришел – я дамой любим
Но вместе, увы, с другим,
Ничье мне не тяжело
Так общество, как его.
Рассматривая предмет
И так, и сяк, я исчах,
Не знаю, в чем больший вред,
Любить ли с ним на паях,
Иль с ней делиться своим
Горем – вопрос нерешим:
Хоть это делай, хоть то –
Все будет нехорошо.
Любовь мою – станет свет
Позорить на всех углах,
С презреньем украсив портрет
Короной о двух рогах;
А буду дамой гоним –
Нищ стану, как пилигрим,
Лишиться б тогда всего,
И дара петь самого.
Вся жизнь моя – темный бред,
И ждет ее полный крах,
Не выбери из двух бед
Я меньшей: или в руках
Иметь, что не взято им,
Иль все упустить, как дым, –
Любовь утверждает, что
Неверным в ней не везло.
Что для нее мой запрет,
Когда ей мил вертопрах;
Но в снятье запрета нет
Причины иной, как страх.
Служа столько лет и зим,
Усердьем горжусь таким;
Было б вознаграждено
Прощенное мною зло.
Жар, коим был я согрет,
И ныне в ее глазах,
Но льется другому вслед,
Я предан, брожу впотьмах;
И все ж в толпе отличим
Я ею: взглядом пустым
На меня смотрит – но
Не так, как на большинство.
Шлю за приветом привет
(Перо омочив в слезах)
Той, пред которой весь свет
И вся красота – лишь прах.
Я памятью злой томим –
Как мы, прощаясь, стоим
И прячет она лицо,
Чтоб не сказать ничего.
Дама, мы связь утаим
От всех; а на людях с ним
Будьте – храня для него
Лишь куртуазное мо.
Гарсьо, давай сочиним[88]
И Вестнику отдадим[89]
Песнь, чтобы что суждено
Скорее произошло.
Арнаут де Марейль происходил из епископата Перигорского, из замка под названием Марейль. Был он клирик, а роду простого. И так как наукой своей прожить он не мог, то и пошел по белу свету. Он хорошо владел трубадурским художеством и знал в нем толк. По воле судьбы и предназначению звезд попал он ко двору графини де Бурлац, дочери доблестного графа Раймона и супруги виконта де Безье, прозванного Тайлафер[91].
Этот эн Арнаут внешностью был весьма приятен, хорошо пел и умел вслух читать романы[92]. Графиня весьма благоволила к нему и окружала его почетом. Он же полюбил ее и посвящал ей свои кансоны, но не осмелился ни ей, ни кому-либо другому признаться, что сам сочинял их, а говорил, что сложены они другим[93].
