Хотяновский глянул в ту сторону, не подымая бороды от скрипки. Мне помнится, что я тогда заметил этот взгляд и понял, что музыкант не очень рад такому помощнику, который заглушает его игру и делает ее почти ненужной. Танцуют же в других странах только под один бубен — об этом Богдан знал.
Играть с бубном становилось будто бы легче: вольнее ходили руки, иной раз скрипка не слышалась даже самому. Но — что толку от такой игры? Зачем она, если все могут плясать и без нее? А те, что не пляшут, видно, тоже слушают только звон бубна.
То ли по этой причине, то ли от усталости, или оттого, что человек почти не слышал, как играет, пальцы его снова начинали сбиваться и ложиться на струны не на то место, где надо. Скрипка издавала чужие звуки. Наверно, никто не обращал на это внимания, а мне снова становилось больно за моего доброго соседа.
Дядька Ничипор тем временем с еще большим азартом выявлял свои способности. Он любил порисоваться не только с бубном. У него одного на всю деревню были бубенцы, которые он иногда надевал на шею своему шустрому и довольно тяговитому коню по кличке Дружок. На пасху он умел выиграть целое решето яиц-биток, потом показывал их всем, раздавал соседским детям, так как своей семьей все съесть не мог.
Дядька Ничипор на этой вечеринке даже не присел ни на минуту, хотя Богдан играл все время сидя. Ничипор стоял, чтоб всем видно было, как ходят его руки: одна с колотушкой, другая с бубном, в ободке которого было отверстие для большого пальца. Мало того, что Ничипор стоял и притопывал ногами, следя за Ромацком да и другими наиболее озорными парами, он еще и выставлял руки вперед, ближе к плясунам, наверно, чтоб оглушить их своим необыкновенным выстукиванием. Ромацка немного глуховат. Никто об этом ему особенно не говорил, как не говорили и Марфе о ее хромоте. Однако при случае напоминали то каким-то знаком, то кивком, то кривой усмешкой.
Ничипор сегодня был немного под парами своей собственной медовухи и потому особенно подчеркивал глухоту Ромацки бубном. Как только тот приближался к «красному» углу, Ничипор протягивал к нему бубен, звенел «тарелками», как бубенчиками, и во всю силу бил колотушкой.
Ромацка неожиданно споткнулся возле Ничипора и уткнулся головой прямо в бубен. Ничипор не ожидал этого — бубен упал на пол, зазвенел, покатился и угодил под Ромацковы лапти. Или умышленно, или ненароком, с разгону, тот наступил на самую середину бубна. Ничипор с колотушкой в руке бросился в круг, оттолкнул Ромацку вместе с Алексой, поднял бубен, ударил, но звона не получилось, только брызги грязи от Ромацкиных лаптей покрыли рябью ему лицо и чуть не залепили глаза.
Богдан перестал играть и быстро, но осторожно поставил скрипку на лавку, как икону — распятие Иисуса Христа, что висело в углу. Расслабленно опустив руки, подступил к Ничипору.
— Раз взяли, то это самое… надо держать, — тихо сказал он.
Танец прекратился, почти все пары и не пары подошли к красному углу.
— И собачья кожа, а не выдержала, — сказал кто-то сочувственно, с сожалением.
— Разве выдержит, так ляпнул!
Это сказала Марфа, она хоть и смотрела все время на свет, но видела, кто растоптал бубен.
— Черт тебя понес на инструмент! — зло сказал Ничипор, когда Ромацка тоже подошел к музыкантам.
— А зацем вы кидаете его мне под ноги?! — огрызнулся Гнеденький. — Нецего оцень бросаться, я тоже могу наброситься! Не хузе Гугеля! (Это намек на то, что когда-то Ничипор запустил осколком в соседа, а тот был намного богаче и посадил Ничипора на полтора года в тюрьму.)
— Какой дьявол в тебя бросал! — уже на всю хату закричал Ничипор. — Ты сам своей мозговней выбил его у меня из рук! Всунулся!.. В шерсточесалку свою всунься дурной головой, так хоть колтуны повыдирает!
Богдан взял из рук своего такого незадачливого помощника сначала бубен с треугольной дырой, потом колотушку и начал медленно надевать свой кожух. Все поняли, что он больше играть не будет.
— Так заплатили ж ему! — произнес кто-то из девчат.
Сказано было тихо, но все услышали, так как в хате стояла молчаливая настороженность. Услышал это и Хотяновский. Распахнув полы своего длинного кожуха, он немного пригнулся, чтоб добраться пальцами до самого дна кармана своих штанов. Наскреб там несколько медяков, два-три гривенника (те или вместо тех, что ему давали), сложил их столбиком в красном углу, затем начал, укладывать в футляр скрипку. Вскоре он вышел из хаты, не сказав никому ни слова.
