— Убирайся–ка, убирайся, старик, сам скорее прочь отсюда, а то и самого тебя стащим с лошади. Слышишь! Не твое дело, и ты ступай прочь отсюда.

 Нечего было тогда делать сему престарелому мужу, как действительно удалиться опять в кремль к своим командам; но по достижении до оных, не оставил он еще кричать и убеждать их всячески, говоря, чтоб они отходили прочь и не отваживались никак ломиться к воротам, сказывая им прямо, что буде не послушаются, то он по дуракам велит стрелять.

 Но они не хотели тому никак верить. И как по приближавшимся к Спасским воротам велел он выстрелить, для единого устрашения, одними пыжами и направив выше голов, и они увидели, что никто из них не был ни убит, ни ранен, то, возмечтав себе, что не берет их никакая пуля и пушка и что сама Богоматерь защищает и охраняет их, с великим воплем бросились и повалили прямо к воротам.

 Но несчастные того не знали, что тут готовы были уже и иные пушки, заряженные ядрами и картечами; и как из сих посыпались на них сии последние, а первые целые улицы между ими делать начали, перехватывая кого надвое, кого поперек и у кого руку, у кого ногу или голову отрывая, то увидели, но уже поздно, что с ними никак шутить были не намерены.

 И как таковая неожидаемая встреча была им весьма неприятна, и все злейшие заводчики, бежавшие впереди, почти наповал были побиты, и ядра, попадая в стремившуюся народную толпу и достигая до самой улицы Ильинки, одним выстрелом по нескольку десятков умерщвляли; то сие бывших назади так устрашило, что все бросились назад и разбежались в разные стороны, кто куда скорее успеть мог.

 А сие самое по особливому счастию и положило конец всей этой трагической сцене; ибо не успели все находившиеся перед прочими воротами толпы услышать пальбу и вопли раненых и увидеть бегущий прочь народ, как и сами начали разбегаться врознь, и на короткое время не видно было нигде во всей Москве ни малейшей кучки и скопища народного, и полиции оставалось только ловить и вытаскивать из винных погребов тех, кои в них пьющие были заперты.

 О сем–то страшном происшествии достиг до нас помянутый, 21–го числа сентября, первый слух, поразивший всех нас неизреченным образом.

 Но как письмо мое уже слишком увеличилось, то дозвольте мне на сем месте остановиться и кончить оное уверением, что я есмь, и прочее.


Декабря 23–го дня 1807 года.


ПРЕКРАЩЕНИЕ ЧУМЫ

ПИСЬМО 152–е


 Любезный приятель! Описав вам в последнем пред сим письме московский бунт и возмущение, в дополнение к тому скажу теперь, что хотя собственно мятеж помянутым насильственным средством и совершенно был разрушен и прекращен, но язва там нимало не прекратилась, но продолжала по–прежнему или еще более свирепствовать над несчастною Москвою и повергла оную в положение, достойное величайшего сожаления. Превеликое множество жителей похищаемо было ею ежедневно и доходило до того, что недоставало сил к вытаскиванию из домов и выволакиванию оных за город и зарыванию.

 Люди употребляемы были к тому из колодников и назначенных к отсылке на каторгу; и все они обшиты были кругом в черное смоляное и особое одеяние, в котором прорезаны были только отверстия для глаз, рта и ноздрей, и от самого того, несмотря, хотя имели они ежедневно дело с умирающими чумою, многие действительно спаслись от оной и остались живы.

 Что ж касается до прочих, заражающихся язвою людей, то немногим только удавалось спастись от смерти; но множайшие в самое короткое время погибали, и превеликое множество домов опустело совершенно, потому что все бывшие в них люди вымерли до единого.

 И особливо еще милость Господня была та, что чума сия не составляла собственного и такого морового поветрия, которым заражен был самый воздух и был губителен для всех, но размножалась наиболее от прикосновения до тел, до платья и до других вещей, бывших на зараженных и умерших чумою; а потому и заражались наиболее от пренебрежения и упущения нужных предосторожностей и излишней неблаговременной отваги. Из тех же, которые употребляли все нужные предосторожности и береглись от всякого к сумнительным вещам прикосновения, очень немногие заражались, а множайшие оставались целыми и невредимыми.