Осуществлению моего непритязательного плана мешало только одно — заунывный дождь, который моросил и моросил, а всё небо было затянуто серой студенистой массой туч до самого горизонта. Впрочем, дождь никогда не пугал меня, я люблю дождь. А красо́ты такого города как Штрабах несомненно только выигрывают, если ими любоваться вот в такую погоду. Воображение живо рисовало мне узкие улочки, мокрые мостовые, в лужах которых отражаются изящные фонари, свет в окнах, за которыми идёт своим чередом уютная размеренная жизнь провинциального городка: хозяйка хлопочет на кухне, готовя ростбиф и черничный пирог; хозяин сидит у жаркого камина с трубкой во рту и газетой в руках; их миловидная дочь–гимназистка штудирует в своей по–девичьи милой комнатке французские глаголы… Ах, как мне захотелось немедленно увидеть всё это!

И я отправился, несмотря даже на то, что зонт мой покинул Штрабах вместе с остальными вещами. Что ж, подумал я, куплю себе новый в ближайшем же магазинчике. Заодно познакомлюсь с его хозяйкой, которая наверняка пригожа, немного картавит, и несомненно захочет провести полчаса за ни к чему не обязывающей болтовнёй с заблудившимся проезжим.

Моим тихим, согревающим душу планам не суждено было сбыться, потому что буквально после второго поворота я заблудился. Это моя характерная черта — я совершенно не умею ориентироваться в пространстве. Ругая себя за то, что не сел в трамвай, излишне положившись на свои способности к блужданию по незнакомым городам, я петлял и петлял по однообразным улочкам, в которых уже загорались фонари, несмотря на то, что было ещё совсем светло, хотя и пасмурно. Дождь не переставал, а зонта у меня по–прежнему не было, как не видать было и ни одного открытого магазинчика, в котором ждала бы меня пригожая и утомлённая бездельем хозяйка с лёгкой картавинкой во рту. Вот так банально и обыденно разбиваются в прах самые даже непритязательные человеческие мечтания.

И тут в очередной узкой улочке, в которую я повернул, произошла неожиданная и в некотором роде судьбоносная встреча.

Господин пожилого возраста с трудом волочил по мостовой, держа его под мышки, другого господина, у которого я смог на первый взгляд рассмотреть только бородку, торчащую к небу, да покосившуюся шляпу на безвольно откинутой голове.

— Рановато же он напился, — улыбнулся я, приподнимая шляпу и стараясь придать голосу больше шутливости, чтобы меня не поняли неправильно. — Только не подумайте, что я говорю это в укоризну, — добавил я на всякий случай.

— Да я и не думаю, — пропыхтел господин, который, кажется, был рад возможности передохнуть, возникшей у него благодаря моему появлению. — К тому же он не напился.

— А что с ним? — полюбопытствовал я.

— Он мёртв, — отвечал господин и представился, приподняв шляпу: — Торф. Франц Иоахим Торф. С кем имею честь?

Я назвался. И поспешил выразить своё удивление:

— Мёртв, вы сказали? Мне не послышалось?

— Вам определённо не послышалось, — улыбнулся господин Торф. — Этот господин мёртв. Уже не менее двух часов кряду, я думаю.

— Вот как… — я не нашёлся, что сказать. Я впервые попадал в такую ситуацию и не знал, что принято говорить в подобных случаях.

— Вы только не подумайте, что это я убил его! — забеспокоился господин Торф.

— Что вы! — удивился я. — У меня нет никаких оснований подозревать вас в чём–либо.

— Да, это верно, — согласился он. — Не знаю, почему он пришёл умереть именно в моём доме.

— То есть… — опешил я. — То есть, вы хотите сказать, что он умер у вас в доме?

— Именно это я и сказал, молодой человек, — подтвердил господин Торф. — Когда я пришёл домой, он сидел в кресле у камина, совершенно мёртвый, вот как сейчас. Только тогда он был значительно суше. Дождь, — и господин Торф осуждающе покосился на небо. — Этот дождь льёт уже третий день почти без остановок, — посетовал он.

— Но… — растерялся я, — но вы уверены, что пришли в свой дом, а не, предположим, в его?

— Да что вы, молодой человек, — улыбнулся господин Торф. — Я же не умалишённый, как вы, похоже, подумали. Конечно я пришёл к себе домой. А он, — господин Торф кивнул на тело, — сидел в кресле у камина. Мёртвый. Наверное, незадолго до того он курил сигару, потому что у его ног валялся окурок, а брюки были усыпаны пеплом. «Эй, Марта, — спросил я жену, — ты что, давала ему мою сигару?» Марта — это моя жена, — добавил господин Торф, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений на этот счёт. — «Нет, — сказала она, — он курил свою».

— Но позвольте, — оживился я. — Значит, это ваша жена впустила этого господина?

— Ниппельмана? — господин Торф посмотрел на тело. — Ну да, а как бы ещё он мог войти ко мне в дом — ключа–то у него не было.

— Так вы его знали? — спросил я.

— Нет, с чего вы взяли, — пожал плечами господин Торф.

— Но вы только что сказали — Ниппельмана.

— Я совершенно его не знал, — покачал головой мой собеседник. — Но все звали его господин Ниппельман. Да, все именно так его и звали. Моя жена так и сказала, когда я пришёл: «Тебя дожидается господин Ниппельман». «Что ему надо?» — спросил я. «Не знаю, — ответила она. — Он сидит уже часа два, у камина». «Ты предложила ему выпить?» — спросил я. — «Он отказался», — отвечала супруга.

— Ах, вот как, — кивнул я. — Теперь понятно.

— Вам понятно? — произнёс господин Торф. — А мне вот совершенно непонятно, почему он пришёл умереть именно ко мне.

— Ну, может быть, у него это вышло непреднамеренно, — предположил я в оправдание господина Ниппельмана.

— Надеюсь, что так, — согласился мой собеседник. — Не хотелось бы думать о нём плохо.

Пока мы так беседовали, дождь не только не ослаб, но даже и набрал силу, так что я чувствовал себя совершенно промокшим и уже начинал жалеть о своей прогулке. Хотелось побыстрей сесть в тёплый и сухой трамвай, доехать обратно до вокзала и взять себе комнату в гостинице. А осмотр достопримечательностей города Штрабаха отложить на следующий раз. Быть может, на обратном пути я специально сойду в Штрабахе, чтобы ненадолго затеряться в его тихих улочках.