— До чего интересно!
Алексей повернул голову. Рядом с ним, оказывается, сидит девушка и наблюдает от нечего делать, как он драит пуговицы. Смуглая, с темными, очень густыми даже на вид волосами. Так себе девушка — толстопятенькая.
Алексей, конечно, ей ничего не ответил, только яростней деранул щеткой по пуговице. Пуговица оторвалась и покатилась.
Девушка тихо засмеялась. Первая успела нагнуться, подала пуговицу Алексею.
Но Алексей не смутился. Солдата ничем не смутишь: он тут же перевернул фуражку вверх дном и оттуда извлек иголку с ниткой. И стал пришивать.
Пуговица как на грех отскочила от рукава, и пришивать ее, не снимая гимнастерки, было несподручно. А снимать гимнастерку в такой обстановке Алексей не решился.
— Дай-ка, — сказала маленькая девушка и отняла у Алексея иголку вместе с ниткой. От нитки она тут же оторвала кусочек и стала совать его Алексею в зубы.
— Зачем это? — удивился Алексей.
— Чтобы память не зашить, — объяснила ему девушка. — Примета такая, когда на человеке зашиваешь.
«Вот еще ерунда», — подумал Алексей. Но нитку она ему все же в зубы затолкала. Так он и сидел с ниткой во рту, пока эта толстопятенькая пришивала ему пуговицу.
А тут как раз подходит его черед беседовать с уполномоченным.
— Я вас приветствую! — приветствует Алексея товарищ Сугубов, отрадно улыбается и даже слегка отделяется от стула — тянет совочком ладонь: — Если не ошибаюсь, демобилизованный воин?
— Так точно.
Алексей отвечает по-военному. Но уже без той армейской звонкости, а с той штатской глуховатостью, с которой говорят «так точно» или «здравия желаю» уволенные в запас. Долго еще говорят.
— Рад, рад, — говорит товарищ Сугубов. — Наш золотой фонд! Позвольте документик…
Изучает. Вроде нравятся ему бумаги Алексея Деннова. Спрашивает сладостно:
— Что же вы пожелаете? Может быть, «Севергаз»?
— Дело вот в чем, — говорит ему Алексей. — Куда — это мне неважно. Я служил в танковых войсках, механиком по ремонту. Дизеля… Мне главное, чтобы по этой же специальности. Или мотористом.
— Тогда вам есть прямой смысл ехать в «Севергаз», — восклицает товарищ Сугубов. — Это же целый комбинат, там всяких моторов — боже ты мой!..
— Мало ли что — комбинат, — замечает Алексей. — Бывает и хлебокомбинат. А вы мне толком скажите, если вас посадили тут людей нанимать, какая работа? Например, есть ли там дизельные установки?
Сугубов чешет пониже затылка, лезет в ящик, где лежит у него специальное письмо из комбината «Севергаз»: нет ли там чего на этот счет? Но затем передумывает и ящик запихивает обратно.
— Ну, если не хотите в Коми АССР, — говорит он Алексею, — могу вам предложить Красноярский край.
В это время рыжий парень Степан Бобро, который сидит неподалеку и излагает в анкете свою запятнанную биографию, отрывается от этого скучного дела и вмешивается в разговор:
— На что тебе, солдат, Краснодарский край? Если ты дизелист по профессии, то тебе самое место в комбинате «Севергаз», который помещается в Коми республике. Потому что там газ добывают из-под земли. Землю для этого насквозь буровят. А чем? Турбиной. А турбину чем? Насосом. А насос благодаря чему — смекаешь?.. Там такие, солдат, дизеля — «Шкода», в Чехословакии их покупают. Сила!
Алексей удовлетворенно кивает головой. Сугубову же говорит:
— Ладно. Оформляйте в «Севергаз». Только в бумаге прямо запишите: дизелистом. Чтобы без всяких недоразумений было.
Тогда товарищ Сугубов кидает карандаш в стаканчик, страдальчески кривится:
— Дорогой вы мой человек! Я бы вас со всей душой и дизелистом назначил, и токарем, и даже начальником отдела кадров. Но я же, поймите, не имею таких прав: я набираю людей для предприятия, а кого куда и по каким должностям — это на месте разберутся… Вам только что человек все объяснил, как и почему, и насчет дизелей коснулся. А мы тут будем рядиться, как на базаре, заниматься несвойственными функциями… Прямо даже стыдно так поступать демобилизованному воину Советской Армии.
Не то, чтобы Алексею становится очень стыдно, но он замечает, что все в комнате этому разговору уделяют внимание.
И, может, ему, этому уполномоченному, на самом деле не дано такого права — разбираться кого на какую работу.
Главное, что рыжему парню известно — дизеля там имеются.
— Давайте пишите, — говорит Алексей Деннов уполномоченному.
Уполномоченный пишет. Левой рукой. Левша, наверное.
После Алексея к столу подходит та самая девушка, толстопятенькая, с очень густыми волосами, которая сидела рядом с ним и пришивала пуговицу.
— Ворошиловградская, Евдокия Климентовна, — заявляет она.
Алексей даже глаза выпучил, услышав эту фамилию. Он как-то не представлял себе, что у такой маленькой девушки может быть такая большая и такая торжественная, как строевой марш, фамилия. И что такие фамилии вообще бывают на свете.
Еще сильнее он удивляется, когда эта девушка, не дав уполномоченному даже рта раскрыть, говорит:
— В «Севергаз».
И при этом она слегка поворачивает голову в сторону Алексея, улыбается ему…
Бывает, конечно.
— Прошу внимания, — говорит товарищ Сугубов, постучав карандашиком по графину с желтой водой. — Тем, кто оформляется в «Севергаз», необходимо пройти медицинскую комиссию, согласно правилам оргнабора, подвергнуться авансированию, получить проездные билеты… Минуточку, товарищи, вопросы потом!
В поте лица своего трудился в этот день товарищ Сугубов.
Правда, без пяти минут шесть, уже намереваясь идти домой, он вдруг вспомнил, что позабыл ознакомить нанимавшихся людей со специальным письмом комбината «Севергаз» об условиях найма.
Однако в этакой горячке всего, конечно, не упомнишь.
Зато на листе бумаги, который товарищ Сугубов кладет в папку, выстроились столбиком двадцать четыре фамилии. Возле каждой фамилии — птичка.
Им всем выпала дальняя дорога. Они уже были попутчиками. А попутчики, как известно, быстро знакомятся друг с другом.
Так что на медицинскую комиссию отправились вчетвером — Алексей Деннов, Борис Гогот, Степан Бобро и Марка Кирюшкин. У Марки — жемчужные зубы. Он цыган.
Только до комиссии решили сходить в баню. Собираясь к врачам, люди всегда ходят в баню, и врачи должны это ценить.
Баня в городе была единственная и поэтому именовалась во множественном числе — «Бани». А может, так и положено.
Еще не в предбаннике, а там, где торгуют билетами и мылом, произошел инцидент.
Алексей, Гогот и Марка купили билеты по рублю. А Бобро Степан пригнулся к окошечку, протянул десятку и сказал:
— Давайте самый дорогой…
— Душ? Ванну? — спросила кассирша.
— Мне, чтобы… отдельный кабинет.
Пораженные Деннов, Гогот и Марка разинули рты. А Степан, червонный, как вареный рак или будто уже из бани, прикупил кусок мыла и пошел налево. Им же было направо.
— Артист! — ругнулся Гогот.
Мылись обстоятельно. С вениками. В просветах между клубами пара сверкали жемчужные зубы Марки-цыгана:
— А, как хорошо… — с акцентом восхищался он. — Первый раз так хорошо. Я в бане первый раз.
— Ну? — удивился Алексей. — А раньше как же мылся?
— А я не мылся. В таборе не моются. Так живут.
Зубы Марки улыбались (они всегда улыбались), а глаза тосковали. Тосковали они, однако, не из-за того, что жалко стало Марке покинутого табора.
— Все равно найдет меня Барон. Найдет… Обязательно убьет. Он уже убивал, когда уходили.
— В Коми АССР не найдет. Далеко, — успокоил Алексей.
— Далеко? — сияли зубы Марки. — Мы там уже сто раз бывали. Ковры продавать ездили. Там ковры любят, деньги есть. Там на коврах заработать можно.
— А ты зарабатывал? — спросил Гогот, глазея сквозь клочья мыла.
— Много зарабатывал.
— Зачем же ушел? Закона испугался?
— Я не испугался. У Барона нож — страшнее закона… Я везде ездил, видел, как живут люди. Я тоже как люди жить хочу. В школе не учился — буду, в баню не ходил — каждый день буду ходить…
Снова сверкнула тоскливая улыбка Марки:
— Не люблю табора. Наверное, я не цыган… Наверное, украли меня.
— Отмоешься — посмотрим, — захохотал Гогот.
В поликлинике их разлучили, выдав номерки к разным врачам, чтобы не стоять в очереди друг за другом.
Сначала по спине Алексея стучал терапевт, потом по коленке — невропатолог, а глазник заставил читать на плакате разные буквы, сперва большие, потом маленькие. Алексей все угадал, а напоследок через всю комнату прочел глазнику, в какой типографии отпечатали ему эту хитрую грамоту для очкариков.
В кабинете рентгеноскопии была непроглядная темень.
— А вы раздевайтесь, молодой человек, — веселым тенорком сказала темень Алексею.
Когда Алексей разделся, она же, эта темень, взяла его вежливо за локоток и запихнула промеж двух железных досок, будто в бутерброд.
— Так. Посмотрим, чем вы дышите… Вздохните…
Потом уже, когда Алексей оттуда вылез, в углу зажегся малиновый фонарик, и он увидел, как малиновая рука, шутя-играя, нарисовала на листочке бумаги типовые легкие, а сбоку разъяснение — что и как.
— Одевайтесь. Следующий…
Пока Алексей одевался, следующего тоже запихали в бутерброд. Бело засветился экран, а на экране показались солидно отдувающиеся ребра, весело трепещущее сердце.
— Так… Так… — сказал тенорок. — Так, так… Странно… Послушайте, больной, у вас там ничего не висит — ниже левой ключицы?
— Я не больной, — обиженно ответили из бутерброда. — И нигде у меня не висит.
— Странно… Не понимаю! — воскликнул тенорок и шагнул куда-то к стене.
Вспыхнул верхний, обыкновенный свет. Алексей, сожмурившись от этого света, увидел тонкого старичка с белыми волосиками над ушами — доктора.
А из бутерброда, потрясая механизмы, вылез Степан Бобро. Голый по пояс.
Но голый или нет — сказать было трудно, поскольку от шеи до пупа он был сплошь разрисован синевато-черными изображениями. Там был огромный орел, уносящий в облака женщину. Был просто женский портрет с косыми глазами. Затем заходящее солнце, трехтрубный крейсер и буханка хлеба — на уровне желудка. Между картинками вкось и вкривь — различные надписи, в частности «Не забуду мать родную» и «Мне в жизни счастья нет».
— Да-а… — тихо, с уважением протянул доктор. — Изумительно. Скажите, пожалуйста, а где это вас так?
— Знаете, папаша, вас тут назначили людей изнутри смотреть. Верно? А не снаружи. Вот и смотрите, что у меня внутри…
Степан уже заметил, кроме доктора, еще и Алексея, и наливался краской. В краске тонуло заходящее солнце, трехтрубный крейсер и орел со своей добычей.
— Извините, — сказал доктор. — Но это поразительно… Вам не доводилось читать «Илиаду»? Там есть отличная глава, посвященная щиту Ахилла. Целая глава перечисляет все, что изображено на щите. Однако Гомер…
— Вы, папаша, — перебил его Степан Бобро, — лучше бы объяснили как врач: снимается это чем-нибудь или уже в гроб так ложиться?
— Право, боюсь утверждать, — доктор взял себя одной рукой за подбородок, а другой эту руку подпер. — Разве только врачебная косметика, если и она не отступит… А вы, молодой человек, почему до сих пор здесь?
Это уже относилось к Алексею, и он послушно вышел. На скамейке, у двери кабинета, сидели человек десять, и все они враз загалдели:
— Один выкарабкался… Три часа сидел… А второй еще сидит…
— Там особенный случай, — объяснил Алексей. — Редкий очень в медицине. Изучают.
И стал дожидаться Степана Бобро.
Вскоре дверь отворилась, оттуда вышел Степан, а за ним показался тонкий доктор. Он, почтительно кланяюсь, стал пожимать Степану руку:
— «Илиаду» вы все-таки прочтите. Непременно.
— Ладно, — пообещал Степан.
— Желаю вам всего наилучшего. Следующий…
— Пойдем, что ли, — сказал Степан Алексею.
Там, у выхода из поликлиники, в скверике, сидела та самая девушка, с очень густыми волосами, которая пришивала пуговицу. Сидела, покачивая смуглой ногой в желтом носочке. Она улыбнулась Алексею, как только его увидела, издали. Ему одному, как будто не видела, что Алексей не один, а со Степаном Бобро.
— Только отмучились? А я уже давно…
И, как ни в чем не бывало, пошла рядом. С Алексеевой стороны.
Они уже были попутчиками. А попутчики, как известно, быстро знакомятся друг с другом.
— Вы, извиняюсь, здешняя или с района? — заинтересовался Степан, высматривая сбоку девушку.
Но девушка обернулась к Алексею:
— У тебя билет в какой вагон?
— Так ведь всем в третий выдали, — ответил он.
Степан же шумно понюхал воздух и сказал:
— Тепло. Бабье лето. На Севере оно тоже, между прочим, бывает.
— А ты валенки купил? — спросила Алексея девушка. — Надо купить. Там, говорят, за зиму две пары сносишь.
— Ну, до свиданья, — сказал Степан Бобро. — Мне в этот переулок сворачивать.
И свернул в тупик.
— Не спрашиваешь, а меня зовут Дусей, — сказала девушка. — Тебя, знаю, Алешей.
— Фамилия у тебя какая-то удивительная, — усмехнулся Алексей. — Ворошиловградская!
— Ничего удивительного, — сказала Дуся. — Я же детдомовская. Меня в детдом из Ворошиловграда привезли: война была. Что меня Дусей звать, я тогда уже знала. А фамилию не знала. Никто не знал — у меня погибли все. Мне и записали в метрику — Ворошиловградская. А отчество — Климентовна, по Клименту Ефремовичу. Понял?
— Все равно удивительная, — сказал Алексей. Но уже не усмехнулся.
Они теперь шли по той самой Кооперативной улице, где позавчера еще Алексей шел с Татьяной. С Таней.
Шли мимо витрин с помидорами и тыквами, мимо окон и подворотен. Только на улице было не темно, как тогда, а светло, и не было гуляющих: рабочее время.
«Вот как. Оказывается — очень просто, — подумал вдруг Алексей. — То с одной шел по этой улице, а теперь с другой. И ничего страшного».
Они поравнялись с кинотеатром. Окошко кассы было открыто, вход тоже открыт, никто не спрашивал лишнего билетика. Только несколько мальчишек при портфелях сидели на ступеньках с разочарованным видом.
— Зайдем? Напоследок? — предложила Дуся.
Будто они уже много раз вместе ходили в это кино. Или как будто там, куда они едут, не видать им больше ни одной кинокартины.
В почти пустом зале, с красными пожарными табличками над дверьми, они сперва смотрели журнал.
Показывали электростанцию, буровые вышки в тайге (может быть, те самые, где придется им работать?), а потом колхозную ферму: множество мордастых свиней, обрадованных тем, что их будут показывать в кино, ринулись к длинным корытам и, толкаясь, тряся ушами, стали поедать комбинированные корма.
— Кушать хочется, — вздохнула Дуся. — Надо было в столовую зайти…
Картина оказалась интересной. Про милицию. Они сначала подумали не на того парня, на которого следует, а потом разобрались, выпустили и посадили другого, какого следует. Первый же парень тогда записался в бригадмильцы. И женился на одной хорошей девушке.