В полночь показывается несгоревший хутор, и звучит команда:
— Привал!
Я вхожу в ближайший дом и, пока не набилась полная комната бойцов, ложусь на лавку. Хозяева только выбрались из погребов и еще не успели натопить. Холодно. Сквозь полуопущенные веки я вижу, как в комнату входят старший лейтенант, а с ним Красов, Земляк и Кузьмин. Эта тройка — из числа привилегированных во взводе. Они берут у хозяйки стакан, наливают водку и сетуют, что нечем закусить. Я молча лежу на лавке и жду — пригласят меня выпить или нет. Я устал, у меня плохое настроение, и все люди кажутся мне сейчас эгоистами. Я уверен, что меня не заметят, и обида охватывает меня все сильнее и сильнее. Когда надо послать самого грамотного — тогда меня… Но старший лейтенант поворачивается в мою сторону и спрашивает:
— Почему не подходишь к столу?
— Устал, — говорю я громко, а мысленно возмущаюсь: «Вам по двадцать пять, а мне — сорок! Могу я устать или нет?»
— Поднесите стакан старику, — улыбается лейтенант, и я в который уже раз убеждаюсь, как много весит теплое слово…
Вынимаю свои шпроты и кладу на стол. За пазухой они успели оттаять и теперь вполне пригодны к употреблению.
Когда мы выходим из дома, холод не кажется уже таким обжигающим, а степь такой неуютной. Бодрым шагом я иду километров пять, но постепенно чувствую, что шагать становится все тяжелее и тяжелее. Ремень винтовки врезается в плечо, как нож, вещевой мешок оттягивает спину. Все становится безразлично, и я едва волочу ноги. Неожиданно полк останавливается. Звучит тревожная команда:
— Разведка, вперед!
Куда только подевалась усталость, — вприпрыжку, по колено в снегу, я бегу к голове колонны.
Перед офицером, который сегодня ведет полк, подняв руки стоит немецкий автоматчик. Очевидно, он отбился от своих и оказался в тылу. Обыскав пленного, мы отправляем его в штаб дивизии.
Теперь разведка возглавляет колонну. Напряженно вглядываемся мы в серую пелену, среди которой раз за разом вырастают стога прошлогоднего хлеба. Внезапно перед нами возникают две темные фигуры.
— Хенде хох! — звучит наш окрик, и они послушно поднимают руки — снова немецкие автоматчики.
Мы отбираем у них оружие, документы и направляем пленных в колонну. Не проходит и четверти часа, как мы встречаем еще двух немцев. Колонна останавливается, и старший лейтенант вызывает охотников, желающих идти вперед и проверить дорогу, ведущую в село, к которому направляется наш полк. Идем втроем — я, Саша и лейтенант Чернышов.
Чернышов был первым командиром нашего взвода пешей полковой разведки. Мы все очень любили этого славного восемнадцатилетнего мальчика, легендарного храбреца, дважды побывавшего на фронте. Но у нас ему не повезло. Когда наша дивизия уже подошла к передовой, бойцам выдали валенки, а ботинки не отобрали. Солдаты, в надежде, что «война все спишет», неосторожно сменяли ботинки на различные вещи, которые казались им более нужными; когда же неожиданно нагрянула ревизия, во всем взводе не оказалось ни одной пары кожаной обуви. Чернышову грозил военный трибунал, но, учитывая его молодость и заслуги, лейтенанта лишь сняли с должности командира взвода. Теперь он числился при штабе. Заядлый разведчик, он присоединился к нам, соскучившись по делу.
Чернышов в полушубке значительно заметнее, чем мы в наших белых халатах, он идет впереди, и опасность ему грозит больше, чем нам. Саша, очевидно, подумал о том же, потому что мы одновременно обогнали лейтенанта.
Хотя лейтенант и был моим бывшим «отцом-командиром», но испытывал я к нему чувства не сыновние, а отцовские.
— Идите сзади, — сказал я строго, когда он попытался обогнать меня.
— У нас новый командир, — рассмеялся Чернышов.
— Нет, серьезно, товарищ лейтенант, — заговорил я извиняющимся тоном. — У вас слишком заметная одежда. Я очень прошу вас.
Он, верно, угадал мое настроение, ибо только вздохнул и послушно замедлил шаг.
Оружие мы держали наготове. Стога, которые, пока мы шли вместе с полком, были просто стогами, казались теперь зловещими призраками. Требовалось большое напряжение воли, чтобы обойти стог вокруг и потыкать штыком во все подозрительные впадины… Иногда мы давали несколько выстрелов по стогу: Саша и Чернышов — из автоматов, я — из винтовки, и, не получив ответа, двигались дальше. Но если стог даже проверен штыком, от него все равно трудно отойти, не оглянувшись несколько раз.
Мы доходим до развилки и решаем идти направо. Чем дальше мы двигаемся, тем неприметнее становится колея, а стога попадаются все чаще. В сером сумраке все видится не таким, как на самом деле. Бурьян становится лесом, высокие снежные сугробы — околицами села. Потом дорога становится едва заметной тропкой.
Вдруг мы замечаем черное пятно и, присев, зорко вглядываемся в него.
Движется ли оно?
Как будто движется.
Лейтенант вырывается вперед, но я и Саша обгоняем его, и мы с трех сторон подходим к пятну. С каждым нашим шагом оно все увеличивается и увеличивается, и наконец мы видим, что это… сани. Сани и рядом с ними хомут.
Чернышов осмотрел их и сказал:
— Это сани старшины третьего батальона.
А где же лошадь? Куда девался сам старшина? На санях остались боеприпасы, продукты. Третий батальон стоит в Субботине, именно там, куда движется наш полк. Может быть, старшина нарвался на немецких автоматчиков?
Мы вернулись к колонне, доложили о находке и о том, что пути дальше нет.
Теперь надо проверить дорогу, идущую влево от развилки. Обстреляв десятка два стогов, наша группа очутилась в балке, за которой должно было лежать Субботино. Мы решили не терять времени, вернуться к колонне, не заходя в село.
— Знаете что, товарищи, — предложил я, — вы молодые, идите-ка в полк, а я подожду вас здесь.
— Правильно, старик, отдыхай! — И Саша с лейтенантом скрылись в темноте.
Я уселся под стогом и с наслаждением вытянул ноги. Хорошо!
Вокруг царила тишина. Вдруг где-то впереди прозвучал одинокий выстрел.
Я насторожился. Кто мог стрелять? Прошло несколько минут, и снова выстрел, — кажется, ближе…
Я почувствовал себя вдруг одиноким среди степи, полной враждебной таинственности, и вспомнил, что мы не обстреляли стога́ вокруг. Встал и обошел стог, под которым сидел. Нет, здесь нет никого. А рядом? Мой белый халат отчетливо виден на фоне желтой соломы. Возможно, меня уже засекли? Надо сесть и не двигаться.
Еще выстрел. Кажется, совсем недалеко. Может, под необстрелянными стогами прячутся фашистские автоматчики? А может, третий батальон не в Субботине? А может, и село за оврагом вовсе не Субботино? Куда девался старшина третьего батальона?
У меня замерзли ноги, но встать боюсь. Вынимаю гранаты, вставляю в них запалы и кладу рядом с собой, то страх не только не уменьшается, а все растет и растет. Я лишь перевожу взгляд с правого стога на левый.
Вдруг у меня холодеет сердце. Прямо на меня ползет что-то серое. Оно неслышно вынырнуло из темноты и теперь быстро приближается ко мне. Стремительным движением поворачиваю винтовку, но не успеваю выстрелить: серый призрак бешено подпрыгивает и скрывается из глаз.
