— Там они, наверху, и Вася и Лидушка, — ответила девушка.
На столике горела крошечная лампочка под абажуром.
Полковник попросил разрешения и присел на диван.
Несмотря на присутствие всех этих Степанов, Потапов и Лидушек, а может быть, именно благодаря им в купе была удивительная тишина, так что и полковник все время разговаривал шепотом.
Зиночка вышла. Полковник разделся, лег на свой верхний диван, и странно, в первый раз за долгие и тяжкие месяцы войны он вдруг почувствовал уют семьи и незаметно для себя заснул крепким и даже сладким сном.
На другой день полковник проснулся поздно от громкого лая Степана.
Поезд стоял у станции, и Степан увидел из окна на заборе кошку.
Вася унимал Степана, тянул его за ошейник от окна, но Степан вставал на задние лапы, запрокидывал голову и продолжал с негодованием лаять.
— Разбудил вас Степан, — извиняясь, сказала девушка.
— И прекрасно сделал, — ответил полковник, — а то я проспал бы до самого вечера.
Он быстро оглядел детей. Потап и Лидушка сидели в трусиках на диване. Зиночка кормила их по очереди манной кашей, которую Вася получил на станции.
— Мы детей раздели, — продолжала Зиночка, — жарко очень, да и платьев мало.
Потап весело глядел на полковника блестящими темными глазами, а Лидушка, насупясь, пряталась за спину Зиночки.
— Она у нас спуганная, — объяснил Вася.
Он уже забрался наверх и починял крошечный башмачок Потапа.
Полковник опять заметил, как проворно и ловко ходила толстая игла в его умных пальцах.
«Хороший выйдет из него красноармеец», подумал полковник.
Он встал, привел себя в порядок и опять ушел из купе. Вернулся он только вечером. Дети, как и вчера, уже спали, а Зиночка сидела у окна. С лугов опять тянуло сеном, и падали звезды. Полковнику хотелось тоже посидеть одному в тишине. Он подошел к открытому окну.
Но легкие ночные тени, безмолвие полей, сладкий запах травы, торжественное сияние безлунного неба, по которому падали звезды, все обаяние дороги и летней ночи спустилось на душу полковника, и он сам первый заговорил с Зиночкой.
— Сегодня десятое августа, — сказал он. — В эту пору падает много звезд. Народ называет их «слезами святого Лаврентия»… А что же вы не ложитесь?
— Очень сеном пахнет, — сказала Зиночка и вздохнула. — Хорошие были у нас в станице луга!
— Луга везде хороши, — сказал полковник, заметив в голосе Зинаиды печаль, и, чтобы доставить ей радость, весело добавил:
— Вот приедете домой, встретят родные вас. И луга увидите снова.
— Нет, — сказала Зиночка, — нас теперь никто уж больше не встретит.
— Так разве это не ваша семья… — начал было полковник и вдруг остановился. Он помолчал и внимательно посмотрел ей в лицо.
Зиночка медленно покачала головой и потом торопливо, точно хотела устранить какую-то неловкость, сказала:
— Мы только сейчас родные, а еще недавно были совсем, совсем чужие.
— Так… — в раздумье сказал полковник и быстро вынул из кармана портсигар. Он уже понял, что эта большая семья, начиная с крошечного Потапа, сейчас мирно спящего на диване, не совсем обычная семья. Как же это случилось?
Стояло жаркое лето, от нестерпимого зноя трескалась земля. Немцы сбросили на станицу, где жила Зина, бомбы, и станица запылала, как свеча. Но немцам этого было мало. Летая над горящим селом, они расстреливали народ из пулеметов. Погиб отец Зины, старый уже человек, агроном, погибла мать — они были убиты одной бомбой. Зины в ту пору не было дома.
Когда забушевал пожар, она работала на колхозном поле, убирала хлеб. Все бросились с поля в станицу, но даже близко к ней подойти было невозможно. От колхозников она узнала о страшной смерти матери и отца. Целый день Зина бродила вокруг пылающей станицы, а к вечеру упала без сил на землю возле каменной стены колхозного амбара.
Она очнулась утром. Кто-то пытался ее поднять. Зина открыла глаза. Перед ней стоял красноармеец.
— Что вы тут лежите? — говорил он, поднимая ее с земли. — Вы не ранены? Вся станица уже ушла. Идите вон туда.
Он указал ей на проселок, где в облаке черной гари и пыли смутно можно было увидеть обоз, тянувшийся по дороге на восток.
Боец поднял Зину, поставил ее на ноги и как будто даже немного тряхнул и подтолкнул вперед.
И Зина пошла вперед, сама не зная куда, сама не зная зачем.
Облако пыли, черневшее на востоке, все удалялось. Зина шла проселком между буйно зреющими полями, где она еще так недавно гуляла с матерью и отцом. И оттого, что травы и цветы росли, как и прежде, мирно и безмятежно, Зине в полях стало еще безотраднее. Уже давно скрылись телеги и облако горькой пыли растаяло вдалеке, а девушка все шла.
Она остановилась, увидев на дороге спящую женщину. Возле нее тихо сидел ребенок. Зина устало опустилась рядом, закрыла лицо руками и точно провалилась куда-то в бездну.
Ее разбудил плач ребенка. С трудом вспомнив, где она, Зина протянула руку к спящей женщине и тотчас же ее опустила. Женщина была неподвижна.
Чистая звезда загорелась на вечернем небе. С реки понесло влагой. А Зина, сидела все в том же положении. Она не оглянулась даже и тогда, когда к ней подошел человек. Это был мальчик. Он сел рядом с Зиной. Прошло несколько минут. Ребенок перестал плакать.
— Это что же, ваш братишка, тетя? — спросил мальчик.
— Нет, — отвечала, не глядя на него, Зина.
— А что же вы здесь сидите?
— Скоро пойду, — нехотя отвечала Зина.
— Куда же вы пойдете?
— Не знаю, может быть тут буду сидеть.
— Тут сидеть нельзя, дорогу немцы простреливают, — сказал серьезно мальчик.
— Мне все равно. — Зина медленно поднялась и пошла вперед.
— Тетя, а тетя! — окликнул ее мальчик, когда она прошла несколько шагов.
Зина остановилась.
— Вы, тетя, надеюсь, никогда не были пионервожатой? — спросил мальчик.
— Не была.
— Вот то-то и видно. Как же это вы Потапа-то бросили?
— Какого Потапа?
— Да вот его. — Мальчик показал на ребенка, который уже улыбался.
— А почему ты знаешь, что он Потап? — спросила Зина.
— У нас тоже такой был маленький, веселый и глаза, как смородина, Потапом звали.
Они помолчали.
— А то, может, пойдем ко мне, — предложил мальчик, — у меня и переночуете. А Потапа я все равно возьму и буду нести.
— А где ты живешь? — спросила Зина.
— Да вот за подсолнухами, у речки. Пойдемте!
— Мне все равно, — согласилась Зина. — Пойдем.
Ей все же было очень одиноко и страшно оставаться одной в степи.
— Вот хорошо-то! — сказал мальчик. — Меня Васей зовут, а вас, тетя?
— Меня Зиной.
— Ну что ж, имя красивое, — одобрил Вася. — Пойдем, Потап!
И он легко и ловко поднял его на руки.
— А узелок ты возьми, — сказал он Зине, обращаясь к ней уже на «ты».
Возле женщины валялась разбитая бутылка из-под молока и лежал большой узел в клетчатом платке. Зина взяла узел и молча пошла за Васей через поле подсолнухов.
Они вышли к реке. Там в песчаном откосе чернела вырытая пещерка. Возле нее к колышку были привязаны веревкой, сплетенной из травы, девочка лет четырех и лохматый черный пес. Девочка плакала, а пес восторженно заливался лаем.
— Вот мы и дома, — запыхавшись, сказал Вася, — а это Лидушка и Степан.
— Кто Степан? — удивилась Зина.
— Степан — пудель, мой товарищ, — гордо заявил Вася.
— Это хорошо! — заметила Зина.
— Что хорошо? — в свою очередь удивился Вася.
— Хорошо, что он Степан, все как будто людей больше, а то ведь все умерли, убиты, сгорели.
— Все померли, — тихо повторил Вася, — а живые все равно должны помогать друг другу. Ну, вот что, — сказал он, передавая Зине Потапа, — ты подержи его или положи в блиндажик на траву — там сухо и мягко.
Вася отвязал Лидушку и пса. Пес принялся скакать возле мальчика, потом подбежал, обнюхал Потапа и Зину и наконец угомонился, растянувшись у костра.
Лидушка, прихрамывая, заковыляла в пещерку.
— Ты, Лидушка, достань-ка харч, — сказал Вася.
Лидушка приподняла клок сена возле пещерки и вытащила из-под него завернутую в лопух жареную в золе рыбу и двух крупных неощипанных птиц, похожих на ворон.
— Это грачи, — сказал Вася. — Они сейчас жирные. Я их из лука убил. А картошки в золе у костра. Ты, Зина, их сама разрой, они горячие.
Степан что-то проворчал: он на всякий случай напомнил о себе, когда заговорили о грачах и картошке.
— Ты, Степан, посиди, мы с тобой после поужинаем. Мне пойти надо. Зиночка, покорми ребят и сама покушай, а ребят уложи спать.
— А ты куда? — забеспокоилась девушка.
— Женщину надо принести, Потапову мамку. Неужто мы ее там на дороге бросим! Сейчас скоро луна поднимется, я мигом обернусь. А потом мы ее тут недалеко под бережком похороним.
— Иди, — сказала девушка и стала разгребать золу.
Потом она накормила детей и Степана и уложила ребят спать в пещерке, покрыв их сначала большим клетчатым платком, поверх которого она наложила пушистого сена.
Уже и луна поднялась высоко, а Васи все не было.
Но вот Степан поднялся и побежал вперед. Стало слышно, как зашуршала трава и близко где-то заскрипел песок. Это полз Вася. На спине у него лежала убитая женщина. Степан попятился от Васи, а Зина поспешила на помощь. Дети поднесли женщину к берегу и положили ее у тихо плескавшейся волны.
— Зиночка, обмой ей руки и лицо, а я под откосом могилу буду копать. Здесь земля рыхлая, копать легко.
Когда могилка была готова, дети осторожно опустили в нее убитую.
— Вот и похоронили ее одну за всех, — сказал Вася: — за Лидушкину маму, за твою, за мою и за Степанову хозяйку.
— Значит, Лидушка тебе тоже не сестра? — тихо спросила Зина.
— Нет, она соседская. И Степана я тоже подобрал у учительницы. Рядом с нами жила. Я раньше все хотел сманить от нее Степана, колбасой его прикармливал, а теперь вот даром достался.
Вася бросил в могилу несколько горстей, а потом стал быстро засыпать неглубокую яму.
— Да, — продолжал он как бы сам с собой, — взял я Степана, как все стали уходить из станицы, и пошел с ним, а Лидушка одна стоит и плачет. У них всю семью засыпало, а ее отрыли, видишь ты, живая осталась, только спуганная и нога на пятке повредилась. Поглядел я на нее и думаю: «Что же это я, Степана беру, а кто же девчонке поможет? Ведь пропадет!» Ну и взял ее да и пошел с ними из станицы. Только мы отстали. Нога у Лидушки разболелась. Да ничего, мы догоним наших в городке, — успокоил он Зину.
А холмик все рос и рос. Ярко и щедро светила луна, и торжественно смотрели с неба высокие звезды.
— А отец твой где? — спросила Зина.
— Убит на фронте. А твой?
— Сгорел в пожаре.
Дети опять помолчали.
— Вот и все! — сказал Вася, убирая могилу у основания крупными камнями. — Теперь надо бы слова сказать, только хорошие слова.
Но он ничего не сказал, а вместо этого поднялся, потом опустился на колени и отдал могиле последний глубокий поклон.
Сейчас, рассказывая все это полковнику, Зина плакала.
Полковник встал с дивана и, чтобы скрыть свое волнение, заглянул в окно. В душе у него с прежней силой поднималась ненависть к врагу.
А за окном на землю с неба спускалась тихая ночь и, как слезы, падали звезды.
Застонал во сне Потап. Зиночка, еще вздрагивая, сейчас же встала и взяла на руки ребенка.
Мокрые колечки прилипли у мальчика на лбу, на крохотном носу блестели капельки пота.
— Как такого не пожалеть, — как бы в раздумье сказала Зина, — с ручками, с ножками, на тебя похожего…
— Ну, и что же дальше было? — спросил полковник.
— Мы долго шли степью до нашего районного городка, — продолжала рассказывать Зина. — У Лидушки болела нога. Шли только по зорям. Собирали пшеницу, рыли в полях картошку. Вася ловил рыбу. Хлеба у нас не было. Пройдем немного и опять есть хотим. Близко от дороги стреляли. А Вася все меня успокаивал: «Мне отец писал, что на земле и жить хорошо и умирать не страшно. Ты люби ее, свою землю, она, земля-то, всегда тебе поможет, и от пули и от бомбы спасет, и накормят тебя и напоит». Но мне без Васи было страшно.
Чем ближе мы подходили к городку, тем скучнее становился Вася. Вошли мы в городок. Нехорошо там: тесно, шумно, неуютно. Пошли в РОНО. Вдруг Вася и говорит:
— Ты, Зина, как хочешь, а я в РОНО не пойду. Не могу я бросить Потапа и Лидушку. Скучно мне будет без них. Я и дома-то за хозяина был без отца. Он, когда уходил на войну, сказал: «Ты, Василий, береги семью и государству помогай». А я, видишь, и семью не сберег да еще сам повисну на шее у государства. Нет. Буду в колхозе работать, сам буду кормиться и ребят прокормлю. Вот и будет опять у меня своя семья. А государству подмога.
