— Айда!
Под насыпью собирали теплые, пахнувшие гарью куски шлака с узорными острыми краями, уславливались, что это — редкие камни; набрав их полные пазухи, бежали к реке купаться. Купаясь, подплывали к устоям моста; камень у самого берега был выдолблен водой, и сюда, в круглую выбоину, Карыш прятал банку с червяками для рыбной ловли.
Теперь на мосту стояли немецкие солдаты. Чтобы подойти к мосту с той стороны, где у самого берега густо рос ивняк, надо было перейти насыпь.
Карыш решил отойти от моста подальше и тогда уж подняться к железной дороге.
А Кузнецов выбрал куст и устроился за ним: лег на животе, положив перед собой автомат. Отсюда мост был виден, как на ладони.
— Смотри, сынок, вернись целым, а то рассержусь, — сказал Кузнецов и попробовал улыбнуться.
— Вернусь, — ответил Карыш, щелкнул кнутом по кусту и пошел вперед.
Он шел опушкой леса, прячась за березами и кустарником.
Поравнявшись со старой путевой будкой, которая уже несколько лет стояла пустой, он подошел к насыпи и поднялся наверх.
И тут услышал вдруг хриплый протяжный возглас:
— Ха-альт!
Карыш остановился, из будки вышел немец в мешковатой зеленой шинели и погрозил ему пальцем. Карыш заныл, как и собирался:
— Я корову ищу… Корова потерялась…
— Короф-ф, — проворчал немец, разглядывая мальчика. Потом повернулся к будке. Но на ходу остановился и закричал Карышу что-то по-своему, махнув рукой в сторону. Карыш понял: велит итти подальше от моста.
— Хорошо, хорошо, — торопливо заговорил он, — гут, — вспомнил он немецкое слово.
Фашист опять хрипло пролаял что-то, открыл в будку дверь, шагнул за порог. Карыш не вытерпел, побежал. Перескочив через рельсы, он скатился вниз и кинулся к ивняку.
Немец вернулся из будки с винтовкой. Должно быть, за ней он и ходил. Держа дуло книзу, он пробовал затвор, потом вскинул винтовку и оглянулся: где же мальчишка?
А Карыш уже полз в зарослях ивняка, прижимаясь к самой земле. Немец выругался и выстрелил — наугад.
Карыш полз дальше, сбивая коленки в кровь об острые сучки. Скоро тяжелый полотняный мешочек у него на шее стал мокнуть от пота. Карыш осторожно придерживал пальцем шнур, вставленный во взрывчатку, ему все казалось, что шнур может выпасть, а как вправить обратно, неизвестно. Забота о шнуре успокоила его. Теперь он пополз уже не так торопливо, выбирая дорогу — обходя сухие сучья.
Через некоторое время он решился выглянуть, раздвинул ивняк и приподнял голову. Путевая будка осталась далеко позади. Зато немцы на мосту были теперь видны уже совсем ясно. Они стояли парами, по-двое у каждого края перил. Винтовки с широкими штыками они держали у плеча прямо, как на ученье. Один из солдат слегка повернулся — штык его вспыхнул на солнце и погас.
Карыш пригнулся, пополз дальше. Скоро он услышал шелест воды. Река в этом месте поворачивала, и даже в ясную погоду волна с тихим ропотом забегала на песок.
Ивняк кончился там, где начиналась размытая рекой полоса песку.
И здесь Карыш остановился. Он еще раз нащупал мешочек со взрывчаткой, вынул из кармана и проверил спички. Спички были сухие. Он опять поднял голову и глянул на мост. Кроме солдат, теперь у самых перил стоял еще один немец с какими-то бесчисленными нашивками: на рукаве, на воротнике, на левом кармане мундира. Должно быть, это был их начальник — фельдфебель или ефрейтор.
Лениво щурясь, разукрашенный нашивками фашист глядел прямо перед собой — на кусты ивняка. Карыш приник к земле. Прошло несколько минут. Карыш снова выглянул: немец по-прежнему щурился и глядел на берег.
И вдруг Карышу стало ясно: даже если немец отвернется, если даже он отойдет куда-нибудь в сторону, все равно к мосту не добраться. Как бы тихо он ни вышел из ивняка, солдаты заметят. Двое из них стоят лицом в эту сторону, двое — в противоположную. Им видны все подступы к мосту.
В первый раз за весь день Карышу стало по-настоящему страшно.
Ползти назад — невозможно. Он лежал, в двух шагах от него равнодушно шептала река, сквозь ивовые прутья виден был мирный ее блеск, он лежал и думал, что теперь делать.
Будь у него граната, он мог бы бросить ее с размаху. Правда, такой мост гранатой не взорвешь.
Ждать здесь, пока стемнеет?
Далекий гул, похожий на шум ветра в хвойном лесу, донесся из-за реки, стал нарастать, и Карыш понял — это шумят, еще очень далеко, колеса вагонов: шел к мосту немецкий поезд, впервые по этой земле.
Солдаты на мосту подтянулись, выровняли у плеч винтовки. Впереди их стал ефрейтор с нашивками. Это ведь шла им подмога — снаряды или войска.
Ефрейтор в нетерпении шагнул вперед. Четверю солдат глядели ему вслед — в сторону далекого поезда. Теперь-то уж им — было не до ивняка! Карыш выскочил из кустов. Пробежать надо было всего несколько шагов. Еще на бегу он вытащил из кармана спички и держал их в левой руке, в правой была взрывчатка. Под мостом он сразу же кинулся к знакомой выбоине и сунул туда взрывчатку. Сердце у него колотилось гулко, где то у самого горла. Мост стал гудеть — сперва еле заметно, потом все сильней. Карыш чиркнул спичку, она сломалась. Тогда он выхватил из коробки сразу несколько штук, зажег и поднес к шнуру желтенький огонек. Шнур затлелся сразу, запахло горелой тряпкой. Дольше оставаться нельзя было ни одной секунды. Мост уже подрагивал от гула приближающегося поезда. Карыш выглянул из-под моста. По-прежнему перед ним, переливаясь на солнце, сверкала река и кивали на берегу ивовые прутья.
Карыш кинулся к ивняку. Короткий крик раздался где-то над ним, и всей кожей своей он почувствовал: сейчас в него выстрелят. Он споткнулся и упал. Это его спасло: пуля о противной вкрадчивостью пропела неподалеку.
Он вскочил. К нему уже бежали с моста немцы — двое. Они целились в него, но не стреляли: видно, надеялись взять живым. Впереди был ефрейтор. Карыш еще успел разглядеть его вытаращенные глаза и рыжеватые, должно быть небритые щеки.
В это время со стороны леса застучал автомат.
«Кузнецов», подумал Карыш. Нестерпимый белый огонь рванулся к небу с оглушающим грохотом. Карыш мельком увидал падающий в реку красный пролет моста, — и сразу все кругом начало звенеть и тихо меркнуть, пока совсем не стало темно.
Еще не открывая глаз, он услышал:
— Будет жить!
Он поглядел, кто это говорит, и сразу же опять закрыл глаза — больно было смотреть на снежно-белые стены и ослепительный халат наклонившегося над ним седого человека.
До отхода поезда оставалось пять минут, когда полковник вошел в купе спального вагона и занял свое место.
В купе было пусто. Оно было двухместное, спутников, очевидно, не предвиделось, и полковник был этому рад.
Он только что вышел из госпиталя после тяжелой контузии головы и совсем недавно узнал о том, что в Ленинграде во время, жестокого налета погибла его жена. Теперь он ехал надолго в отпуск, далеко, в Среднюю Азию, куда еще в начале войны отправил своего сына Сергея, мальчика двенадцати лет.
«Хорошо, что никого нет», подумал он и плотно закрыл дверь.
Вдруг послышался легкий стук, медная ручка двери шевельнулась, и детский ясный голос отчетливо, но негромко сказал:
— Зиночка, сюда, я нашел наше место.
В купе вошел мальчик лет тринадцати и с мальчиком на руках. У него было загорелое лицо, а выцветшие волосы казались совсем белыми.
Его одежда была основательно поношена, но опытный взгляд полковника сразу отметил, как складно выглядела на нем — защитная гимнастерка и как любовно был завязан пионерский галстук.
— Здравствуйте, — приветливо обратился мальчик к полковнику и усадил ребенка в уголок дивана, заботливо придвинув его к стенке тяжелой вагонной подушкой. Поймав недовольный взгляд полковника, мальчик так же приветливо сказал:
— Вы не опасайтесь. Он у нас, Потап, веселый. Посмотри-ка, Потап, какой дядя красивый, — добавил он, окинув взглядом статную фигуру, лицо и грудь полковника, увешанную многими орденами. — Ну и дядя! А мама сейчас придет.
Мальчик шагнул к двери.
— А ты сам куда? — спросил, хмурясь, полковник.
— Я — Зиночке помочь. Она замаялась со Степаном. Мы уж тут с утра на вокзале. А вот из-за Степана вся загвоздка. Да еще Лидушку привести надо.
Мальчик быстро вышел.
«Потап, Степан, Лидушка, — пронеслось в голове полковника, — мальчик, который принес Потапа, ведь тоже имеет какое-то имя…»
У полковника зазвенело в ушах.
Из коридора доносился все тот же ясный голос мальчика:
— Скорее, скорее, сейчас поезд пойдет. Лидушка, да отцепись же ты от тети. Зиночка, я возьму Степана!
«Надо сейчас же переменить купе, — решил полковник. — Мать, тетка, Зиночка — трое, — считал он. — Степан, Потап, мальчишка да еще Лидушка».
Вагон дернуло. Поезд отходил. Потап звонко стукнулся затылком о стенку и упал набок.
«Сейчас заплачет», подумал полковник, болезненно морщась, точно от зубной боли.
Все же он подошел к ребенку и усадил его опять в угол.
— Ты, черноглазый, — погрозил он ему пальцем, — не падать у меня и не реветь.
Но малыш и не собирался плакать. Он улыбался. Вернулся мальчик и привел с собой девочку лет четырех, должно быть Лидушку. Он усадил ее на диван рядом с Потапом и опять вышел.
Девочка испуганно моргала глазами, которые еле были видны над толстыми щеками.
Дверь опять открылась. Но на этот раз в купе ворвался черный лохматый пес, весь в репьях. Он вскочил на диван, лизнул в нос Потапа, потом Лидушкину правую щеку, обнюхал блестящие сапоги полковника и наконец уселся рядом с детьми.
Это был пудель. Он тяжело дышал, и на всей его лохматой морде розовел высунутый кончик языка. Пудель озабоченно и деятельно заглядывал то в окно, то вытягивал вниз шею и громко тянул воздух из дверной щели. Он часто вздыхал, как будто вся тяжесть поездки падала именно на него.
Вернулся и мальчик с пионерским галстуком. Теперь он внес увесистый серый мешок с вещами, и было удивительно, как ловко и без суеты он водворил его наверху в нишу.
Пес стремительно кинулся к мальчику, и в то же самое время в дверях появилась стройная девушка, с открытым лицом, которое даже сквозь утомление освещалось доброй улыбкой, как будто она думала о чем-то очень хорошем.
Ей было лет пятнадцать на вид. Голова ее была не покрыта, и легкое платье из ситца казалось просторным на ее хрупкой фигуре.
«Зиночка», догадался полковник.
Он встал и вежливо поклонился девушке. Вид этой здоровой, согласной семьи острее напомнил полковнику его утрату.
Девушка застенчиво поздоровалась. Ее черные, как у Потапа, глаза устало и немного растерянно оглядели стены купе.
Она села рядом с Лидушкой и взяла на руки Потапа. Ребенок доверчиво положил свою черную кудрявую головку на ее плечо и сбоку, весело улыбаясь, поглядывал на красивые ордена полковника.
— А где же остальные? — спросил полковник, пытаясь не без труда сдержать свою досаду и раздражение. — Мамаша и тетушка со Степаном?
— Мы все здесь, — как-то особенно кротко ответила девушка.
— Ну, а все-таки, где же мама? — спросил полковник, втайне радуясь, что, может быть, и в самом деле дети едут одни. Все-таки меньше народу. Неужели отстали? Или в другом купе?
— Мама — это я, — смущаясь, сказала девушка.
Полковник с большим удивлением посмотрел на нее и помолчал секунду.
— А тети? — спросил он уже не без любопытства.
— Да это все она же — Зиночка, — раздался сверху, из ниши, голос мальчика.
Он развязывал мешок и доставал оттуда хлеб и чашки, аккуратно завернутые в бумагу.
— Потап ее зовет мамой, Лидушка — тетей, а я — Зиночкой.
— А, вот оно что!
Полковник вздохнул с облегчением.
— Не хватает, выходит, только Степана, — сказал он.
В это время пудель, который до этого деловито и с ожесточением вырывал зубами колючки из длинной шерсти, быстро подбежал к полковнику, сел против него и поднял услужливо свою лохматую морду.
— Погоди, погоди, пес, дойдет очередь и до тебя, — сказал полковник, лаская его кудрявую, как шапка, голову.
— А Степан рядом с вами, — отозвался мальчик сверху.
Полковник огляделся.
— Где же? Какой я все-таки стал рассеянный!
— Да говорю же, рядом с вами! Пудель наш — он и есть Степан, — сказал весело мальчик.
— Ах вы, чудаки! — воскликнул полковник и вдруг неожиданно для себя засмеялся добрым смехом. А он давно уже не смеялся.
— А тебя как зовут? — спросил полковник у мальчика.
— Меня просто — Вася.
— Ну, а я Поленов, Иван Федорович Поленов, полковник.
— Видим, что полковник, — не без гордости сказал Вася.
Он наконец устроил наверху все вещи и вытер пот с лица платком, который лежал в боковом кармане его гимнастерки.
Степан улегся на отведенное ему место у самой двери и опять занялся своими колючками.
— Располагайтесь, — сказал полковник, — а я пойду покурю.
И он пошел к проводнику, чтобы все-таки переменить купе.
Когда он вернулся, Зиночка еще не спала. Она сидела у окна. В углу дивана, раскидавшись, безмятежно спал Потап, слышно было его тихое дыхание.
— А где же Вася с Лидушкой, Степан? — спросил полковник.
Вверху, в нише, где обычно лежат вещи, что-то завозилось. Полковник поднял голову и увидел черную морду без глаз. Степан выжидательно посмотрел и, убедившись, что его зря побеспокоили, глубоко вздохнул, совсем как человек, снова улегся и сразу захрапел.
