Жюль и здесь, видимо, не нашёл того, кто ему был нужен. Он заглянул в матросскую лавочку, где продавали табак, мыло, игральные карты и костяные шахматы. Учёный попугай в огромной круглой клетке, стоявшей на полу, пожелал счастливого пути, когда Жюль вышел из лавки.
Женский голосок окликнул его:
— Жюль! Куда ты бежишь? Я здесь!
Жюль обернулся и замер на месте. Тоненькая, высокая — выше Жюля на полголовы — длинноносая девушка с большими глазами порывисто кинулась к нему и капризно произнесла:
— Это называется ровно в два часа!..
— Здравствуй, Жанна! — обрадованно сказал Жюль и обнял её за талию. Он, наверное, поцеловал бы её, если бы она не отстранилась от него, но не с испугом, а с кокетливым лукавством. Большие глаза её стали ещё больше. Жюль взволнованно произнёс:
— Ты все ещё считаешь меня маленьким! Это хорошо только в том случае, если бы ты меня поцеловала. Маленьких при встрече целуют, Жанна!
И он потянулся к ней, но она с весёлым, звонким смехом откинула голову и сказала:
— Не тронь меня, Жюль! Я большая!
— А ты почему смеёшься, Жанна?
— Потому, что мне очень хорошо!
— Тебе хорошо потому, что ты встретила меня, не правда ли?
— Жюль, ты маленький!
— Тогда поцелуй меня, Жанна!
Они поцеловались бы, если бы не солнце, не люди, не десяток знакомых мужчин и дам, — почти каждому и каждой приходилось кланяться. Жюль взял Жанну под руку и шепнул на ухо:
— Помнишь?..
Она качнула головой, не отрицая и в те же время давая понять, что она отлично помнит то, о чём спрашивает Жюль. Она вспыхнула, и эта живая, горячая краска на её лице была лучшим ответом. Румянец говорил: помню, помню! Как забыть первый поцелуй на кладбищенской скамье под вязом! До этого поцелуя они знали только отрывистые, влажные прикосновения к своим щекам губ отца и матери, а этот первый поцелуй был похож на приступ боли во всём теле, на острый укол в сердце, на обморок, памятный на всю жизнь…
На берегу зарядили маленькую пушку, и, как только «Русалка» выкинула синий флаг благополучного прибытия, канонир поджёг фитиль и пушка выстрелила с таким оглушительным треском, что Жанна к Жюль вздрогнули всем телом.
— Куда мы идём, Жанна?
— Куда хочешь, Жюль!
Пьер Верн вчера выдал своему старшему сыну карманные деньги, а выдавая, прочёл длинную нотацию на тему «Вежливость и такт по отношению к учителям и наставникам». По окончании нотации Пьер Верн расчувствовался и добавил к пяти франкам двадцать су.
— Сходи в зверинец, — сказал он сыну. — Показывают льва, крокодила и слона. Развлекись! Ты худеешь. Влюбись. В математику, например. Приятная девушка! Кого она полюбит, того делает счастливым.
Жанна и Жюль отправились в зверинец. В самом деле, там показывали слона, льва и крокодила. Усатый месье дул в большую медную трубу, толстая напудренная мадам била в барабан. Хозяин собирал деньги и на ходу давал пояснения. И слон, и лев, и крокодил были такие несчастные на вид, что Жанна купила две булки для слона, а Жюль скормил животным целый килограмм галет, специально выпекаемых длл охотничьих собак.
— Мне скучно, — пожаловалась Жанна. — Бедный слон, несчастный лев! Крокодила мне не жаль, — так ему и надо! У тебя есть стихи, Жюль! Почитай мне.
Жюль прочёл стихи про моряков, прибывших в родную гавань. Он и не подозревал, что стихи эти через три года будут напечатаны в парижской газете, положены на музыку и станут любимой песней моряков Франции, а ещё через сорок лет войдут в сборник морского фольклора с особым примечанием: «Происхождение и автор этой песни неизвестны…»
Об очень многом не подозревали ни Жюль, ни Жанна. Жизнь ещё только открывалась перед ними, и им суждено было жить долго, интересно и, кажется, так, как того хотелось и ему и ей.
Нант — город большой, но для тех, кто в нём родился и хорошо знает его, он мал, ибо знание своего родного города означает, в сущности, любовь к памятным для тебя местам, а таких мест всегда и всюду очень немного. Жюлю в неполные семнадцать, а Жанне в восемнадцать лет (она была на год старше его) казалось, что их родной город ограничен кладбищем, школой и домом, где они родились, а так как жили они на одной улице, а кладбище и школа находились от них на расстоянии полутора километров, то естественно, что Нант представлялся им очень маленьким, уютным городком.
Они вышли за черту города, взялись за руки и молча, искоса поглядывая друг на друга, пошли по дороге. Дойдя до ветряной мельницы, они повернули обратно и через полчаса вошли в ту часть города, где находились банк, суд, консерватория и редакция газеты. Жюль сказал, что на прошлой неделе он отправил в «Воскресное приложение» крохотную — сорок строк — поэму, но зайти и узнать, принята она или нет, ему никак нельзя.
— Почему? — спросила Жанна.
— Так, нельзя. Секретарь редакции является моим кредитором, — ответил Жюль. — Я задолжал ему пять франков, вот почему я отправил поэму с посыльным. Жду ответа по почте.
— Ты делаешь долги, как это можно! — воскликнула Жанна. — Ты играешь в карты! Ты, может быть, пьёшь вино?
— О нет! — рассмеялся Жюль. — Секретарь редакции очень милый, очень образованный человек, и я не могу понять, чего это он сидит в «Воскресном приложении», когда…
— Какая-нибудь романтическая история, — сказала Жанна, — его покинула возлюбленная, и он подавлен, огорчён. Правда, Жюль?
— Ты начиталась парижских романов и говоришь глупости, — не по-юношески строго произнёс Жюль. — Просто-напросто почтенный Бенуа не умеет устроиться в жизни. Его перегоняют другие, и он, извиняясь, уступает им дорогу.
— Напрасно, — заметила Жанна.
— Такой характер, мне это по душе, — отозвался Жюль. — Бенуа хорошо знает астрономию, геологию, химию. Дома у него огромная картотека в сорок тысяч справочных номеров. Это целый университет, Жанна! Он переписал мне две тысячи карточек по воздухоплаванию и жизни моря. Я ему говорил: не надо торопиться, я подожду, мне не к спеху, я ещё не знаю, что буду делать в жизни, но он сказал, что ему очень приятно быть полезным сыну такого хорошего человека, как адвокат Пьер Верн. Пойдём, Жанна, обратно, мы рискуем встретиться с этим Бенуа.
