И вдруг сзади слышу:
— Пан Юзаф!
Оборачиваюсь. А это возле печи стоит сам князь Мартын, тоже уже чисто выбрит, одет по-дорожному, и говорит:
— Все еще спят. Ты чего так рано поднялся?
Я отвечаю:
— Так нынче ж будем выступать в наезд. Или не так?
Он усмехнулся, усы подкрутил, говорит:
— Может, и так. Да только откуда ты это знаешь?
— Так как же мне не знать, когда этой ночью к тебе человек приезжал. Он тебе что-то говорил, а ты кивал ему, кивал, и все за саблю брался, и облизывался. Было такое, а?
— Ат! — говорит князь Мартын. — Ты, пан Юзаф, всегда все заметишь. А я было подумал, что ты тогда был пьян.
— Был, — говорю. — Только одно другому не мешает. А что это за человек такой?
— А! — отвечает князь. — Они там у него на воротах стоят. Ворота, говорят, примерзли накрепко. Вот я и дал им за труды. Обещали открыть.
— Когда?
— Да через две ночи на третью. Так что нам теперь только-только успеть и осталось.
И только он это сказал, как сразу грозно гикнул, кликнул, набежали его гайдуки, стали гостей будить, трясти да поднимать. После мы наскоро перекусили, выпили по маленькой, посели на коней и двинули на пана князя Федора. Было нас тогда тридцать семь сабель. Немного. Но если посчитать за правду то, что нам там ворота откроют, то дело получалось верное. Про ворота князь молчал, ему такое говорить негоже. Про ворота сказал я. Панам это сильно понравилось.
И вот едем мы, едем по пуще. Целый день едем и никого не встречаем. Даже следов нет никаких, даже волчьих. А потом, уже под вечер, смотрю, стоит при дороге дряхлая старуха-нищенка. Руку вперед протянула, чего-то гундосит, гундосит. Га! А кто ей подаст?! Все проезжают мимо, как будто не видят. А я, не первый ехал, но и не последний, подал. Немного подал — медный пятигрош. Есть такая примета, да вы не хуже меня знаете, зачем нужно нищим подавать, вот я и подал. Может, она мне потом чего вслед и говорила, только я того не слышал, я сразу дальше поехал.
Но только я еще совсем немного проехал, может, двадцать шагов, как нагоняет меня пан Богдан Лыска и говорит:
— Ты чего это гроши с дороги бросаешь?
Я сперва на него посмотрел, вижу, не шутит, потом назад поворотился, посмотрел. И точно — нет там никакой старухи! Ну ладно, думаю, пусть так. А Богдану говорю:
— Много денег у меня, вот я их и бросаю. Чтобы их еще больше развелось. Понятно?
Богдан молчит, кивает, что понятно. Дальше поехали. Князь Мартын начал нас поторапливать. Поторапливал, поторапливал, но только уже было совсем темно, когда мы наконец добрались до хатки полесовщика Авласа.
Авлас, как оказалось, нас давно уже ждал. В охотничьем флигеле, что стоял там рядом, на бугре, было уже чисто прибрано и жарко натоплено, окорока нарезаны, колбасы наломаны, и всякие горячие и крепкие напои уже были на столе. Авласиха — баба работящая. Да и Авласята тоже не из лайдаков. Пан князь похвалил полесовщика за добрую службу, и мы сели обогреться и закусить.
Когда пан князь Мартын немного насытился, он, продолжая есть и запивать, начал расспрашивать Авласа о делах. Авлас отвечал кратко и четко. Все у него было в порядке, все на учете. Просто приятно было слушать такого ловкого, рассудительного хлопа.
Но вот только я так о нем подумал, как он вдруг говорит:
— А плохо только одно то, что Цмок все никак не заснет.
— Чего-чего? — не понял князь.
И я тоже, признаюсь, не понял. Тогда Авлас опять:
— Цмок, говорю, еще не спит. Все ворочается да ворочается. Дрыгва так ходором и ходит.
— Э! — вскричал князь. — Ты мне это брось! — и бэмц кулаком по столу, да так, что кубки, келихи запрыгали.
Все сразу замолчали, повернулись к нам — а я там рядом сидел, — повернулись к нам и слушают, что будет дальше.
А дальше было так: князь покраснел от гнева, но говорит как только можно спокойнее:
— Какой тут еще Цмок? Ты мне свои хлопские байки забудь! Я тебя про хозяйство спрашиваю, про дороги.
Авлас, он тоже покраснел, отвечает:
— А я, ясновельможный князь, про то тебе как раз и говорю: про дороги. Так вот: дальше хорошей дороги не будет. Дрыгва там еще не замерзла, вот что.
— В такой мороз?! — не верит князь.
— Да, в такой, — отвечает Авлас. — А что?
— А то! — взъярился князь и аж подскочил за столом. — Так что же мне теперь, из-за вашего Цмока другой дорогой ехать, что ли?! А вы ведь здесь все прямо ездите! И вам всем ничего!
— Га! — говорит Авлас. — Так это мы. Что нам? Мы, васпане, люди не гордые, мы, когда в дрыгву к нему идем, шапки снимаем. А твоя милость разве когда перед кем шапку снимет?! Ведь нет же! Правильно?
А князь:
— Пшел вон, дурной хлоп! Вон, я сказал!
Авлас и вышел вон из флигеля. А мы остались.
Но кусок уже в горло не лезет. И вообще, молчим. Пан князь Мартын посидел, посидел среди нас, посмотрел по сторонам, потом кубок от себя отставил, говорит:
— Завтра дорога длинная, панове. Так что пора и честь знать! — Встал, закричал: — Митька, иди стелить! — и пошел из-за стола.
Митька-гайдук вперед князя забежал, пошел ему стелить ночлег.
А мы пока еще сидим. Ну, который чего из еды ковырнет, а который и выпьет чего. Еще, смотрю, там- сям паны промеж собой о чем-то шушукаются. Но общего веселья уже нет. Мне смешно. Но я молчу. А что! Тут шуми не шуми, смейся над ними не смейся, а никого же ты не переделаешь, не переубедишь. Человек, он, как говорится, какой в колыбельку, такой и в могилку. Упрям народ! Вот и сейчас: никто от стола не отходит, чую, все ждут, когда князь уляжется.
И вот уже Митька из угла от него вышел и пошел во двор, к своим. За столом сразу стало вольней, заговорило, зашумело панство, застучало кубками. Вдруг вижу, встает старый пан Ковдрыш, тот, который Иван, и говорит:
— Вы, панове, все как хотите, а я завтра шапку сниму. Голова не замерзнет. А Цмока дразнить незачем. Один раз уже дразнили, помню! — и сел.
Ему сразу налили, он, вижу, сразу пьет. Да, думаю, пан Ковдрыш, этот снимет. Пан Ковдрыш сильно Цмоком пуган. Он же был на той самой охоте, которую еще покойный князь Сымон лет десять или даже более тому на Цмока ладил. О той охоте всякое болтают. А Ковдрыш, тот, наоборот, никогда о ней ничего не рассказывает. Вот и сейчас молчит. Пьет, пьет… Потом кубок отставил и опять:
— Сниму, я говорю! И вам того же посоветую, панове. Снимайте завтра шапки, лучше будет!
А Януш Черный:
— Га! А хуже, это как? — и смотрит на Ковдрыша, ждет.
И все другие ждут, прямо не дышат. А Ковдрыш:
— А вот так! Гам — и нету! И это одной головой! А после гам второй, после гам третьей — и все! Даже костей не выплюнет! Потом чмяк, цмок — и занырнул в дрыгву. И тишина, Панове, тишина!
И он замолчал. И как его потом ни упрашивали, пан Ковдрыш больше ни словечка не сказал. Выпил еще три кубка, встал и ушел в угол — спать.
А мы еще посидели. Поговорили о том да о сем. Но о Цмоке больше уже никто ничего не говорил. Только однажды пан Януш Черный ни с того ни с сего вдруг сказал:
— А я вот шапку разве что только в церкви снимаю.
Пан Богдан тут же спросил:
— А когда ты в последний раз был в церкви?
Пан Януш промолчал, смутился. Больше он в общую беседу не встревал. Да и сама та беседа очень скоро закончилась. Повставали мы от стола и полегли по углам, благо соломы было много назапасено.
В ту ночь я крепко спал. Я ж говорил уже, что я в Цмока не верю. А утром встали мы, перекусили наскоро — пан князь всех сильно торопил — и вышли во двор, посели на коней. Смотрю, пан Ковдрыш и вправду без шапки сидит. Да и других таких простоволосых панов будет уже с десяток, не меньше. А князь, и я, и все остальные, нас больше, мы в шапках. Вышел Авлас. Пан князь у него еще раз про дорогу спросил, Авлас опять сказал, что дрыгва не замерзла, дорога плохая, и начал было опять про Цмока говорить… Но тут пан князь плетку выхватил, Авлас и замолчал. И мы поехали.
Дивное дело! Мороз тогда был ладный, зима настоящая, да и ночью перед тем оттепели не было, а дорога — хуже некуда: мокрый снег, а под ним грязь. Стали наши кони спотыкаться, стали по самые бабки в дрыгве увязать. И это зимой, представляете?! Как будто это не дрыгва, а такая квашня, которую все пучит да пучит, и не замерзает она, а пыхтит да пыхтит, а наши кони в ней, в этой квашне, все вязнут да вязнут, все глубже да глубже! А дальше было что? А то! Совсем немного мы еще проехали, смотрю по сторонам — а все паны уже простоволосые, даже пан Януш. А грязь кругом! Взбили дрыгву! А тут еще сверху посыпало! Снег мокрый, хлопья вот такие здоровенные, конь подо мной все глубже, глубже увязает. Эге, подумал я тогда, вот как это дело обернулось! Да это если что сейчас случится, тогда они все свалят на меня! Тогда я тоже, как и все они, снял шапку. Теперь уже только один князь Мартын у нас в шапке остался. А снег все гуще, гуще валит. Ох, думаю, Мартын, гляди! Теперь чуть что, будешь один за все в ответе! И только я так подумал…
Ш-шах! Конь под ним по самое брюхо в дрыгву провалился! Князь из седла чуть выскочил, аж даже шапку обронил, руками замахал, разъярился, кричит! На помощь ему кинулись, стали его коня вытаскивать. Тащат, тащат! А я шапку его подобрал. Потом, когда коня достали и почистили, когда князь снова на него садился, я ему шапку подаю и говорю… Ага! Как будто одному ему, но чтобы и другие слышали:
