Ниже тянулись бараки квартала бедняков.
Не торопясь, дон Хулио миновал поля. Здесь его тоже узнавали многие мужчины и женщины; они здоровались с ним еле слышно, как-то боязливо. Для каждого у дона Хулио находилась приветливая улыбка. Иногда он жестом останавливал кого-нибудь и заводил разговор.
– Ну что?… Как поживаете?
– Да как видите, дон Хулио… Понемногу…
– А семья?… Все здоровы?
– Да, слава богу. Малыш вот простудился…
– Скажите…
– Пройдет… Лакричные таблетки и микстура…
– На днях я видел вашего старшего, Паулино.
– Он в меня, дон Хулио… Крепыш от рождения.
– Это хорошо. Когда есть здоровье…
– Что вы хотите… Простым людям, вроде нас, болеть некогда.
– Всем некогда, Хосе. И бедным, и богатым. И тем, кто наверху, и тем, кто внизу. Каждый на своем посту. Каждый должен быть стойким.
– Да, это верно… Вы правы.
– Ладно, не буду вас больше задерживать… До свидания, Хосе… Увидите жену, передайте от меня привет.
– Благослови вас бог, дон Хулио… Большое спасибо.
Обходя зловонные кучи мусора, он добрался до залитой известкой площадки, раскинувшейся перед входом на завод. Цыган у ворот читал какую-то книжку; завидев его, он поспешил ему навстречу.
– Добрый вам день, дон Хулио.
– Добрый день, парень.
Эредиа преданно смотрел на него. Когда он был ребенком, дон Хулио платил за него в школу.
– Есть какие-нибудь новости?
– Никаких.
Эредиа распахнул ворота и отступил, давая хозяину дорогу.
– Нет, я не пойду туда. Я хотел только взглянуть.
Прислонившись к решетке, цыган сунул руки в карманы.
– Значит, гуляете.
Дон Хулио скользнул взглядом по растрескавшейся штукатурке стен.
– Да, гуляю.
Он, не торопясь, раскурил сигару из отборного табака и пустился в обратный путь той же дорогой, что пришел. Часы показывали без двадцати десять. Колокол приходской церкви уже давно звонил, созывая верующих на богослужение.
Кубинская улица. Улица Сан-Пабло. Улица Сантьяго. Выйдя на площадь перед церковью, дон Хулио свернул * на Главную улицу и вошел в цветочный магазин.
– Добрый день, – сказал он, протягивая девушке карточку и двадцать дуро. – Мне букет, такой же, как и вчера… Две дюжины красных роз… До полудня, будьте добры.
Затем, предупреждая ее вопросительный взгляд, прибавил:
– Адрес написан на конверте… Тот же, что и всегда.
– Видела? – спросила мать, тыча пальцем в сторону Главной улицы. – Дон Хулио вошел в цветочный магазин.
Викки не дала себе труда ответить и только нетерпеливо пристукнула каблуками. Солнце, ударяя в витрину магазина, превращало ее в зеркало, в котором Викки могла видеть свое отражение.
– Как странно!.. Мама Монтсе сказала мне на днях, что он ухаживает за вашей преподавательницей английского языка.
Лента, которая перехватывала «лошадиный хвост» Викки, была завязана слабо. Непокорные пряди волос падали на спину.
– Мама.
– Что…
– Уже поздно.
– Подожди. Я на минутку зайду в лавку купить что-нибудь к ужину.
Мать вошла с решительным видом. Поколебавшись несколько секунд, Викки последовала за ней. Панчо, гордясь своим ковбойским костюмом, предпочел подождать их на улице.
– Добрый день.
– Добрый, добрый день, сеньора Олано.
Мать говорила сладким тоненьким голоском. Делая покупки, она притворялась, будто никак не может решить, что взять. Она любила, чтобы продавец ей советовал. Истощив его терпение, она со вздохом делала выбор:
– Хорошо… Положите мне полфунта этих…
До крайности раздраженная, Викки демонстративно повернулась к ней спиной и стала у двери. Когда она ходила куда-нибудь с матерью, ей постоянно чудился укор в глазах людей. Викки скрестила руки, давая понять, что она тут ни при чем, хоть и приходится сеньоре Олано дочерью.
– Мама…
– Иду, дочка, иду!.. Только расплачусь и пойдем…
На улипле Панчо целился в прохожих из своих блестящих револьверов. Некоторые шутливо поднимали руки вверх. Один пожилой господин схватился за сердце, притворяясь убитым.
– Я убил двух индейцев и еще двух ранил, – объявил Панчо, когда они вышли.
Часы на колокольне пробили десять. Викки шла впереди, нагруженная разноцветными пакетами. Служба начиналась через полчаса, а ей понадобится больше двадцати минут, чтобы привести в порядок волосы. Однако мама, легкомысленная, как птичка, казалось, не замечала, что она торопится.
Когда они подошли к дому, было десять минут одиннадцатого. В последний момент мать ухитрилась завязать разговор с сеньоритой Рехиной, которая с требником в руке шла по противоположному тротуару.
– Мама, – сказала разъяренная Викки.
Схватившись за косяк двери, она смотрела, как женщины целуются. Затем сеньорита Рехина, видимо, спросила о ней, потому что обе обернулись и посмотрели в ее сторону. Чтобы выразить свое возмущение, Викки сделала вид, что вошла в дом, но, полная любопытства, остановилась за дверью, прислушиваясь. Правда, ей не удавалось разобрать слов сеньориты Рехины, но до нее ясно доносился голос матери, говорившей о surprise-party.
– Да, Соня позвонила и пригласила ее. Мать Сони как-то говорила мне, что девочка буквально не может жить без Викки… У Викки такой характер, что все ее любят… Вот уже год, как она берет уроки танца у мадам Жозетт, а теперь будет учиться играть на пианино, не говоря уже о французском и английском… Я хочу, чтобы в будущем году она поехала в Англию… Мне рассказывали об одной школе в старинном замке, где учатся дети знатных людей; им дают уроки гольфа и тенниса, обучают верховой езде…
Легкий скрип за спиной предупредил ее, что за ней кто-то следит. Стоя посреди вестибюля, Панчо целился в нее из своих игрушечных револьверов:
– Шпионка… Ты шпионишь…
Не обращая на него внимания, она поднялась наверх. Дверь в спальню Хуаны была полуоткрыта. Викки осторожно сунула туда нос и отважилась бросить в комнату быстрый взгляд. Хуана еще лежала в постели; увидев сестру, она с пренебрежением отвернулась.
– Как? – сказала Викки. – Ты не встаешь?
– Нет. Я устала.
– Это меня не удивляет. Твой образ жизни…
– Мой образ жизни – это мое личное дело, – ответила Хуана. – Нечего тебе вмешиваться.
– Это ты так считаешь, дорогая… Если раскроются твои шашни с этим цыганом, меня тоже запрут и ни в какую Англию я не поеду.
Хуана поднесла к губам дымившуюся на ночном столике недокуренную сигарету.
– Цыган… Шашни… Право, не знаю, о чем ты говоришь…
– Брось, не прикидывайся наивной!.. Мне очень хорошо известно, что ты уходишь по вечерам, и известно, когда ты возвращаешься. Тебе бы следовало поблагодарить меня за то, что я так долго молчала.
– Ты настоящий ангел, – сказала Хуана с гримасой.
Викки дважды повернулась на каблуках, но не тронулась с места.
– Будь осторожна, – сказала она, скрестив руки. – Ты можешь нарваться на сюрприз в тот момент, когда меньше всего будешь ожидать этого.
– Мне следует расценивать твои слова как угрозу? – спросила Хуана.
– Расценивай, как тебе угодно.
Она собиралась выйти из спальни, но передумала.
– Да! – прибавила она. – И торопись. Служба начинается в половине одиннадцатого.
– Не утруждай себя. Я не собираюсь идти.
– В прошлое воскресенье падре сказал, что все в этот день обязаны идти к мессе.
– Мне это безразлично.
– Ладно, – сказала рассерженная Викки. – Поступай как знаешь.
Дверь в ванную была плотно притворена. Там, стоя на коленях, Хасинта вытирала полотенцем Нану.
– Ну вот, красавица моя, теперь все в порядке. Сейчас я расчешу твои волосики, и ты будешь настоящая королева.
Викки подошла к зеркалу и начала прихорашиваться. Голубой костюм идет к ее глазам, но ленту в волосах надо сменить. Муаровая лента гранатового цвета подойдет больше. Лицо было немного бледновато, и она пощипала себя за щеки. Тайком от матери она купила розовую губную помаду. Улучив момент, когда никто на нее не смотрел, Викки боязливо подвела губы.
Между тем Хасинта усердно начесывала кудряшки Наны на уши и укладывала их в локончики. Девочка с гордостью смотрела на себя в зеркало и подняла крик, когда служанка сочла свою задачу выполненной.
– Ладно, ладно, – вздохнула Хасинта. – Я уложу тебе еще и здесь…
Пока она этим занималась, малышка вылезла из ванны и вскарабкалась на пластмассовый табурет, чтобы увидеть себя в зеркале с головы до ног. Викки кончила причесываться и обернулась. У девочки была ослепительно белая кожа, словно фарфор или целлулоид, от солнечного света, лившегося в окно, в ее волосах вспыхивали золотые искры. В своей голубой рубашонке сестренка походила на дорогую куклу, золотисто-бело-голубую куклу, которая чудесным образом вертела головкой в колечках кудрей, скакала, как коза, и улыбалась своему восхитительному двойнику в зеркале.
Затем вошла мама, держа в руках платьице с воланами; застегивая на ходу пиджак, появился и папа. Они долго любовались Наной, которая, бдительно следя за Хасинтой, казалось, совсем не замечала их. Наконец мама помогла ей надеть платье, Хасинта обула ее ножки в башмачки, а Викки повязала лентой волосы.
