Старик на облучке сладко зевает — так, что скрипят челюсти.
Из дома, как пробка из бутылки, выскакивает парнишка лет пятнадцати и оглушительно захлопывает за собой дверь. Застёгивая на ходу пальто, он сбегает по ступенькам, подлетает к карете, становится справа от кучера и, кашлянув, отвешивает старику поклон.
— Доброй ночи, Хайрис, — говорит он звонким, ярким голосом, в котором сливаются светотени.
— Доброй ночи, господин Кари, — отвечает старик. — Доброй Тому, Кто Знает.
— Я Знаю, — парнишка подмигивает ему.
— Тогда садитесь.
Юное создание подходит к карете. По-правив воротник пальто, оно берётся за ручку дверцы. Вдыхает ароматы ночи и задерживает их в носу. Тянет ручку на себя.
— Шустрее, пожалуйста, — доносится из кареты.
Голос благодушен и густ, как тьма. Парнишка счастливо выдыхает и садится в карету.
— Привет, па, — говорит он.
Сидящий напротив высокий мужчина кивает. Глаза его — ночь, кожа — расписанный молниями камень. Багровый плащ на нём живёт своей жизнью — шевелится, шуршит, иногда вздыхает, но высокий мужчина не обращает на него никакого внимания. Взгляд его прикован к мальчику.
Большинство называют этого человека господин Хэйл. Единицы осведомлены, что он далеко не человек.
Карета трогается. Внутри уютно и хватает света, хотя не ясно, откуда он идёт.
— Как прошёл день? — спрашивает господин Хэйл.
— Полз, как раненая улитка! — с живостью отвечает его сын. — Я не мог дождаться вечера, а мама сказала, что ты сегодня задержишься. И ещё Расминн была не к месту болтлива, а Найтли — глух, как сова, и вечер у меня получился не самым лучшим. Было бы здорово, если бы сразу из колледжа я попал к тебе, и если ты скажешь, что в следующий раз я могу так поступить, то…
— Я не могу так сказать, Кари, ты же знаешь. Твоя мама не даёт на это согласия.
— Но ты можешь уговорить её! Убедить, что так будет лучше!
— Успокойся, не нужно сейчас это обсуждать. Ты заменяешь старшего брата, сидя в этой карете, и тебе известно, что будет, если ты не справишься. Ты говоришь, Найтли всё ещё ничего не слышит?
— Ни словечка. Па, а если он надолго оглох, я смогу ездить с тобой каждый день?
— Слышала бы тебя сейчас твоя мама.
— Смогу?
— У меня не будет выбора, — господин Хэйл пожимает плечами. — Мне нужен Тот, Кто Знает.
Глаза мальчика светятся надеждой.
Карета всё катится и катится, за окнами, на которых нет занавесок, виден спящий город. Сумерки уступают, наконец, место ночи, и на каждом повороте мгла выползает из-под чёрных каретных колёс и растекается по улицам. Если она медлит, её затягивает между спицами и дробит на множество длинных, сочащихся туманом полос. Луна бледнеет.
Господин Хэйл приоткрывает левую дверцу кареты и выпускает в ночь кого-то из-под полы. Глазастый Кари успевает заметить длинную мордочку и острые уши, прежде чем тварь, издав пронзительный писк, исчезает.
Мальчик Знает, Что Это За Тварь.
Его отец — Пастырь ночи.
Они едут дальше, и господин Хэйл время от времени выпускает в город всё новых существ. Ни одно из них не похоже на другое, но Кари знает их всех. Это его работа — Знать.
Когда карета делает полный круг, отдавая честь монументу короля, он спрашивает у отца:
— Сколько боязливых людей живёт в Нэшмиэле?
— Сколько? — взамен спрашивает господин Хэйл.
— Две тысячи?
— Мало.
— Двадцать тысяч?
— Перебор.
— Десять?
— В твоём возрасте надо бы уже иметь представление о числах, которые не делятся на два.
— Ну, па!
— Разве Тот, Кто Знает, может задавать мне такие вопросы? Вслушайся в себя, спроси у своего «я». Тебе известен ответ.
— Я не хочу размениваться на игры!
Глаза Кари полыхают — он хочет испытать ночь, хочет применить свои силы в деле, но в деле почётном, верном, в деле, которое принесёт ему уважение отца и доверие матери. Ему уже не пять лет, и им пора признать это.
— Но ведь игры, — медленно выговаривает господин Хэйл, — делают тебя сильнее.
— Они всего лишь тренируют память, — пренебрежительно фыркает мальчик. — А Тот, Кто Знает, должен быть, прежде всего, внимательным и аккуратным. И ловким. И осторожным.
— И не лепить синонимы раз за разом.
Кари смотрит на отца, пробуя на вкус интонацию его голоса. Но нет, Пастырь пребывает в благодушном настроении, он шутит, разыгрывает своего младшего отпрыска. Тот с облегчением забывает о ночах, когда дела обстояли не так хорошо, и надеется, что вот-вот в город вырвется особо крупная тварь. Тогда его отец увидит, на что Кари способен, и, вероятно, расскажет об этом матери. И тогда она, быть может, разрешит…
— Па, Расминн ведь не может стать твоей помощницей? — спрашивает он некоторое время спустя.
— Не может, потому что не хочет, — отвечает тот, глядя в окно.
— У нас в колледже все хотят стать актёрами, политиками или героями.
— Героями?
— А я хочу стать таким, как ты.
— Хм.
— Разве я не могу стать таким же просто потому, что хочу?
— А что на этот счёт говорит Тот, Кто Знает?
— Ну, па!
— Одного желания недостаточно, Кари. Иначе, знаешь ли, все стали бы актёрами, политиками и героями, и некому было бы грузить, продавать, прибирать и учить. Кстати, что с уроками?
Кари сникает. Разговоры об учёбе угнетают его. Как отец, господин Хэйл знает это, как Пастырь — Видит.
— Приготовься, друг мой, — говорит он, наклоняясь к сыну и ободряюще хлопая его по плечу. — Грядёт зверь покрупнее.
Освещение в карете словно умирает. Мгла заглядывает в окно, но очередной поворот отрезает ей любопытный нос. На весь квартал разливается туман.
Плащ Пастыря дрожит. Что-то в его недрах ворчит и пытается выбраться. Господин Хэйл снимает его и кидает в противоположный угол кареты, почти под ноги Кари. Мальчик поджимает одну ногу и смотрит на плащ с любопытством. Кто на этот раз? И к кому?
Плащ превращается в горб — так велика скрывающаяся под ним тварь. Стоит ей показаться, и Тот, Кто Знает, узнает её. И сможет обезвредить, если понадобится, хотя…
Таких великанов ему ещё не попадалось.
— Чтобы быть храбрецом, — говорит вдруг господин Хэйл, глядя сыну в лицо, — нужно хоть один раз победить собственный страх.
Тот смотрит на Пастыря серьёзно, но вскоре все его мысли занимает тварь.
Она огромна. Её лапы уже показываются из-под плаща — длинные, когтистые, кожа на них сухая, как бумага. Голос твари совершенно не похож на писк мелочи, что разбегается по городу каждую ночь — кажется, что она умеет говорить. Возможно, Пастырь и понимает её, но Тот, Кто Знает, слышит только рёв.
Кари смотрит во все глаза. Сейчас Нэшмиэл, возможно, получит свой самый невообразимый кошмар.
Плащ падает на пол. Чудовищная тварь, ростом выше Кари, выше даже самого господина Хэйла, кидает в пространство ненавидящий взгляд, отрывисто гаркает что-то на своём языке и, бросившись на дверцу, вываливается в ночь. Пастырь придерживает дверь и смотрит вслед исчезающей тени.
— Ну? — не оборачиваясь, спрашивает он у сына.
— Это господин Моди, — отвечает Кари. — Его страх. Он… он не справится, па.
— Это говоришь ты или твоё внутреннее «я»?
— Это говорит Тот, Кто Знает.
Пастырь кивает — отлично.
— Правь на Линейную, Хайрис! — велит он кучеру и закрывает дверь.
Внутри снова становится уютно. Господин Хэйл поднимает плащ, отряхивает, накидывает его на плечи и садиться на своё место.
Карета мчится по улицам тонущего во сне города. Мгла разлетается из-под колёс со скоростью ураганного ветра. Старик позёвывает, однако глаза его зорки: кнут несколько раз взлетает в воздух, но не для того, чтобы подбодрить лошадей.
Линейная. В самом её конце огромный дом с садом и длинной подъездной аллеей. В лунном свете он выглядит трогательно мирно, но это обман — тварь где-то рядом, и её слуга спит на втором этаже в кровати с балдахином. Тот, Кто Знает, отворачивается — он может, но не хочет видеть этого человека. Человека, которого ему предстоит спасти.
