Наступила ночь. Антек улегся на жесткой лавке, но не мог уснуть. Приподняв голову, он глядел на догорающие угли, слушал отдаленный лай собак и наполнявшее хату чириканье сверчка, который стрекотал над ним так, как стрекочут кузнечики над заброшенной могилой его маленькой сестры Розалии.
Вдруг он услышал какой-то шорох в углу. Это мать его тоже не могла уснуть и тихонько всхлипывала.
Антек укрылся с головой сермягой.
Когда он проснулся, солнце уже высоко поднялось. Мать, видно, давно встала и дрожащими руками ставила горшки в печку.
Потом все вместе сели за стол завтракать и, перекусив, отправились в костел.
После обедни мать вернулась домой с обоими сыновьями. Не успели они поесть картофельной похлебки и немного клецок, как явился кум Анджей и, поздоровавшись, сказал:
— Ну, Антек, собирайся! Кому в путь, тому пора.
Антек подпоясался ремнем, закинул мешок с инструментами на одно плечо, а котомку — на другое. Когда все уже были готовы отправиться в путь, Антек опустился на колени, перекрестился и поцеловал пол в своей хате, как целуют пол в костеле. Потом мать взяла его за одну руку, брат Войтек — за другую, и, как жениха к венцу, повели его эти два самых близких ему существа к порогу жизни.
Старый Анджей плелся за ними.
— Вот тебе рубль, Антек, — сказала мать, суя в руку сыну тряпицу с медяками. — Не покупай, родной, на эти деньги ножик или другое что для резьбы, а спрячь их про черный день, когда нечего будет есть. А если заработаешь когда такие деньги, отдай их на обедню ради благословения господня.
И так они медленно шли по узкому ущелью под гору, пока деревня не скрылась у них из глаз; только из корчмы еще долетали тихие звуки скрипки и звон бубна с колокольчиками. Потом и это затихло. Они дошли до холма.
— Ну, пора возвращаться, — сказал Анджей. — А ты, паренек, все иди и иди по этой дороге и спрашивай, где город. Тебе не в деревне надо жить, а в городе, где люди привычней к молотку, чем к пахоте.
Но вдова попросила, рыдая:
— Кум Анджей, проводим его до распятья, там хоть можно благословить его!
А потом стала причитать:
— И где это слыхано, чтобы родная мать дитя свое на погибель вела? Уходили, правда, от нас парни в солдаты, да это по принуждению. Но чтобы по доброй воле кто уходил из своей деревни, где и на свет народился и в святой земле упокоиться должен, — никогда такого не видано! Ох, доля ты моя, доля! Вот уж третьего я из своей хаты провожаю, а сама все живу на свете!.. А деньги ты спрятал, сынок?
— Спрятал, матуся!
Дошли до распятья и начали прощаться.
Антек поклонился до земли матери, потом старому Анджею, поцеловал брата и тронулся в путь.
Но не успел он пройти несколько шагов, как вдова крикнула ему вслед:
— Антек!..
— Что, матуся?
— Если тебе там будет плохо, у чужих, возвращайся к нам… Благослови тебя бог!..
— Оставайтесь с богом! — ответил Антек.
Он прошел еще немного, и снова его окликнула опечаленная мать:
— Антек!.. Антек!..
— Что, матуся? — спросил он.
Голос его доносился уже слабее.
— Не забывай нас, сыночек! Благослови тебя бог!
— Оставайтесь с богом!
И он шел, шел, шел и наконец исчез за пригорком. В поле раздавались стоны горевавшей матери.
К вечеру небо заволокло тучами, и пошел мелкий дождик. Но тучи были редкие, и сквозь них пробивались лучи заходящего солнца. Казалось, над серым полем и вязкой глинистой дорогой высится золотой свод, затянутый траурным крепом.
По этому серому, безлюдному полю, где не было ни одного деревца, по вязкой дороге медленно брел усталый мальчик в старой сермяге, с котомкой и мешком за спиной.
Ему казалось, что в этом глубоком безмолвии дождевые капли напевают знакомую заунывную песню:
Лесом бродит и долиной
Парень с песней соловьиной.
Песней гонит он тоску,
Ветер вторит пареньку…
Быть может, вы встретите когда-нибудь деревенского паренька, ищущего работы и знаний, которых он не мог найти у себя в деревне. В глазах его вы увидите отблеск неба, отражающегося в спокойной водной глади, в мыслях его найдете простодушную ясность, а в сердце — неосознанную любовь.
