Та поблагодарила полумрак, потому что иначе всем было бы видно, как она покраснела.
- Вернемся к портрету Гумилева, - продолжила Генриетта. - А ты знаешь, милая, - обратилась она к дочери, - мне хочется еще шампанского. Да что же это за удивительная ночь, - покачала она головой. - Давно у меня не было такой…
Даже в неверном свете колеблющегося пламени свечей было видно, как заблестели глаза старой женщины. У нее выпрямилась спина, и теперь своей осанкой она напоминала королев, какими их обычно рисовали придворные живописцы.
Анне показалось, что комната превратилась в раковину, в которой звучали голоса минувшего.
Здесь, в этом странно искривленном пространстве, не было мертвых. Все были живы - давно угасшие тени затрепетали и обрели плоть.
- Гуми на этом портрете как жрец. Книга в руке. И слева от него - Вавилонская башня… К чему это? О чем возвещает этот портрет? - задумчиво спросила Генриетта.
- Гумилев был человеком, который мог заглядывать в иные миры…
Пожилая дама удовлетворенно кивнула и продолжила:
- Он как бы хотел сказать нам о цикличности истории. О том, что все повторяется. Ничто не ново под луной, как поведал нам другой мудрец - царь Соломон. После революции был провозглашен новый строй и иное объединение людей - советский народ… Советский человек - как другой генотип. Здесь можно проследить сходство с историей Вавилонской башни. Смешение языков и народностей при строительстве башни, попытки дотянуться до неба, бросить вызов Богу. Все это присутствовало и при Советах. Но этот строй ждал неминуемый крах, как и строителей Вавилонской башни… Вот что хотел нам сказать несчастный Гуми, который тогда уже все предвидел: и тщетность попыток, и крушение надежд.
- А книжечка красного цвета, очевидно, давала отсылку к коммунизму, - вставила Анна. - Она напоминает паспорт.
- Да… Похоже на то… - Тут Генриетта будто потеряла к ней интерес, погрузившись в воспоминания. - Интересно, что портрет написан Надей Шведе, впоследствии Радловой. Радловы очень любопытная семья. Они были связаны с научными и придворными кругами. Настоящая элита того времени. Надежда Шведе - урожденная Плансон, ее отец был вице-адмиралом и членом Императорского географического общества.
- Да, африканские путешествия Гумилева прикрывались научными изысканиями. Его последние посещения Африки - в глубь Абиссинии. Гумилев собрал богатый этнографический материал, который можно видеть и сейчас. Здесь придраться совершенно не к чему, и для всех Гумилев был этнографом-путешественником, обогатившим отечественную науку. Получается, что Шведе и Радлов знали об истинной цели африканских путешествий Гумилева? - после недолгой паузы спросила Анна.
- С высокой степенью вероятности можно утверждать, что это так, - несколько сухо сказала Генриетта Дормидонтовна. - Такое изображение Гумилева свидетельствует о том, что они были посвящены в его тайную жизнь.
- Кстати, стихотворение Гумилева «Заблудившийся трамвай» было опубликовано в сборнике «Огненный столп». Стихотворение написано в 1919 году в декабре, перед Новым годом, поэт как бы предчувствовал будущее, - задумчиво произнесла Анна. - Портрет Шведе создан в 1920 году, а в 1921-м поэта расстреляли. Все складывается в единую цепь. Красная книжечка может быть отсылкой к «Огненному столпу». Скажите, - решилась Анна. - Известно, что Гумилев отправился в Африку, имеется в виду поездка в Абиссинию по заданию и под покровительством Музея антропологии и этнографии Императорской академии наук. Директор музея, академик Василий Васильевич Радлов, настоящее имя которого Фридрих Вильгельм Радлов… Я хотела найти связь с родом Николая Радлова, мужем Надежды Шведе. Его отец был философом, тайным советником, работал в императорской публичной библиотеке, а после революции возглавил ее. А дед - Леопольд Федорович - был директором одной санкт-петербургской гимназии, а впоследствии - заведующим этнографическим музеем Императорской академии наук.
Есть ли связь между этими двумя Радловыми? Василием Васильевичем и отцом Николая Радлова?
По губам Генриетты скользнула едва заметная улыбка.
- Разве такие связи афишируются? Вы не найдете достоверных данных об этом даже в Интернете, где, казалось бы, можно найти все. Я так думаю, что Всемирная сеть тоже проходит жесткую цензуру, просто этого почти никто не замечает. О, этот тонкий немецкий след… в России, в истории русской науки и культуры, искусства… О, эти саксонские и остзейские бароны… - И она замолчала. А потом резко встрепенулась. - Помните у Булгакова в «Мастере и Маргарите» барона Майгеля, чья кровь наполнила чашу на балу Воланда?
- Конечно, помню…
И здесь пожилая дама засмеялась звонким молодым смехом.
- Правда, это уже, как говорят сегодня, совсем другая история… «Есть нечто, что не пропадает в веках и передается из рук в руки»…
И без всякого перехода:
- Хотите посмотреть наш семейный альбом?
- Конечно, - откликнулась Анна.
А профессор, как ей показалось, издал какой-то неопределенный звук.
Они перелистывали альбом - большой, с бархатным переплетом, с фотографиями, переложенными прозрачной вощеной бумагой. Чтобы увидеть каждую фотографию, нужно было эту бумагу отогнуть, как будто бы снять с дамы вуаль.
На одном из снимков Анна увидела профессора: совсем юного - смешного и долговязого. Он стоял рядом с молоденькой Идой с сачком в руке.
- Александр тогда увлекался бабочками. Помнишь? - спросила Ида, глядя на профессора в упор.
- Да, помню, - пробормотал он скороговоркой. - Правда, ловцом я был никудышным.
- Важен пример, - с ехидцей откликнулась Ида. - Подражание Набокову. Ты же его так любил. Читал в самиздате.
- Любил, - эхом откликнулся профессор.
Но Анне показалось, что он о чем-то своем…
- Это наша дача, - пояснила Ида, когда на фотографии на заднем фоне выплыло деревянное строение с островерхой башенкой. - Старая дача, построенная еще в начале прошлого века. Тогда был моден такой псевдоготический стиль.
Анна посмотрела на Генриетту. Та дремала в кресле, закрыв глаза, старые руки лежали на подлокотниках, несмотря на возраст - изящные, с красивым маникюром.
- Здесь стояла бочка. Помнишь? - азартно продолжала Ида. - Ты однажды разыграл меня, сказал, что в ней на дне живет какая-то тварь. Я посмотрела туда и испугалась: действительно в глубине что-то темнело и шевелилось. А ты на самом деле сунул туда корягу, и она шевелилась от взбаламученной воды, как ящерица или змея… А вот еще снимки дачи. Старые фотографии. Смотри, Геня… Несколько снимков. Молодая с каким-то пакетом. Есть фото, которые снимал наш сосед по даче, влюбленный в Геню. Она даже не знала об этом, он потом незадолго до своей смерти отдал нам эти снимки.
Анна вгляделась в фотографию: вид у молодой Генриетты был испуганным и напряженным.
- Хорошее было время, - с грустью сказала Ида. - И уже ничего не возвратится. Ты был таким юным и трогательным. Ты и сейчас красавец.
- Все мы стареем, - философски заметил профессор. - Время уходит безвозвратно. Ничего тут не поделаешь.
Легкий вздох вылетел из Идиной груди.
Они вели себя так, словно Анны рядом не было…
- Хочешь еще чаю?
- Я уже сыт… Кажется, нашей девушке требуется отдых.
- Но я не хочу спать! - вырвалось у Анны.
- Я о Гене, - сказал профессор.
- Мы не мешаем маме, - прошептала Ида. - Когда я тебя еще увижу?
Профессор смотрел прямо перед собой. Пауза длилась и длилась…
- Завтра рано вставать. Деловые и научные встречи. Ида, даст бог, мы еще свидимся.
- Когда? Жизнь такая короткая… - Анне показалось, что женщина сейчас заплачет.
Профессор резким рывком поднялся с дивана.
- Анна! Как вы? Завтра у вас напряженный день…
Анна поняла, что ее призывают в союзники. Уже во второй раз за последние дни.
- Да, столько всего надо успеть! - с фальшивым энтузиазмом воскликнула Анна. - Уже с утра придется ехать по делам.
- Тогда нам пора. Откланиваемся и уходим.
- Я разбужу маму.
- Ни в коем случае. В таком возрасте сон - и лекарство, и блаженство.
Медведев наклонился и едва коснулся губами руки хозяйки дома, но та не проснулась.
- Мама обидится…
- Скажи ей, что я не хотел вырывать ее из объятий Морфея. Она, как вакханка, легла на зеленые травы Эллады и впала в легкую летаргию от зноя и чувств.
- Ты неисправим. И в самые трудные моменты - шутишь.
- А что еще остается делать, Идочка?
Еще несколько минут они о чем-то тихо переговаривались, Анна же в это время вновь внимательно просмотрела снимки из семейного альбома.
Они вышли в коридор, длинный и бесконечный. Анне казалось, что шаги Александра Николаевича отпечатываются в тишине четко и гулко, как поступь командора из пушкинского «Каменного гостя».
На прощание Ида с приглушенным всхлипом поцеловала профессора в щеку. Он ответил дружеским похлопыванием по плечу.
- Все хорошо, Ида, все хорошо, - повторял он как заклинание.
На улице было светло.
- Я предлагаю немного пройтись.
Какое-то время они шли в молчании, но затем профессор заговорил:
- Бедная Ида! Как вы поняли, у нас был в молодости роман, который закончился ничем. Я уехал в Италию - думал, на год-два, но предложили постоянную работу, я остался, потом встретил русскую студентку - женился. У нас двое детей, и я счастлив. Почему-то считается, что люди должны тосковать по первой любви и думать, что там было великое счастье, мимо которого они прошли.
Уверяю вас, это не так. Я вполне счастлив и о другой жизни не помышляю. И честно - не могу себе ее даже представить. Ну какая могла бы получиться из сумасбродной Иды жена и мать? Все в доме было бы вверх дном, кутерьма, беготня… разве это жизнь?
- А может, это и есть настоящая жизнь? - негромко сказала Анна. - Не все можно втиснуть в размеренное существование, иначе жизнь станет похожей на пребывание в концлагере. Иногда хорошо, когда вверх дном, в этом есть что-то живое и честное.
