Откуда же исходит шорох, услышанный мною, спрашивала я себя, идя по гладкому влажному песку. И не сразу заметила, что каждый мой шаг обращает в стремительное бегство сонмы каких-то плоских пятачков — двух-трехсантиметровых крабиков, которые вылезли погулять наружу, а теперь в панике, шурша песчинками, удирали от меня молниеносно, бесследно исчезая в своих норках.
Пальма, «задушенная» фикусом. Видны лишь остатки ее голых вай
Этими небольшими норками, входы в которые были не больше двух сантиметров в диаметре, была занята вся песчаная отмель. Крабики мчались по песку, передвигаясь боком, как это свойственно крабам, и одна из их несимметрично развитых клешней ярко-красного цвета[10], несоразмерная по величине с их телом, создавала впечатление, что они тянут за собой какую-то цветастую поклажу, чуть ли не больше их самих по объему. Те же из рачков, которых испуг заставал в норках, продолжали сидеть у входных отверстий с высунутой наружу боевой клешней.
Я пробовала деревянной палочкой задерживать некоторых спасавшихся от меня крабов. Тогда они останавливались, принимали боевую позу и уморительно начинали сражаться с палочкой, размахивая своим оружием— большой клешней. Говорят, что рассердившийся крабик может больно ущипнуть.
Продолжая свой путь, я дошла до каменного парапета, огораживающего заливчик. Отлив достиг в это время своего максимума. Около парапета воды совершенно не оставалось, а сам парапет был теперь сплошь усеян так называемыми морскими тараканами (Idothea), которые ползали здесь в огромном количестве. Своей темной окраской, величиной и формой сплюснутого тела они действительно напоминали крупных тараканов, но это тоже ракообразные.
Кроме нескольких женщин, мальчишек и меня интерес к тому, что, отступая в отлив, оставил после себя океан, проявили наши старые знакомые — грифы с нашей сейбы. Они прилетели на ту песчаную отмель в небольшом заливчике, где я занималась своими наблюдениями. Но скоро к этой семейной паре присоединились и другие грифы, так что в общей сложности их собралось до пяти или шести. Все они важно и медленно, в развалку, крупными шагами расхаживали по песку, выглядывая поживу.
Надо сказать, что грифы, принадлежащие, как уже говорилось выше, к дневным хищникам, питаются исключительно падалью, в то время как другие, родственные им по семейству представители орлиных, как-то: многочисленные орлы, луни, все ястребы, а также все без исключения соколы (сем. соколиных — Falconidae) — потребляют только живую, свежепойманную ими добычу.
Питание грифов падалью связано с тем, что они не способны ловить живую добычу ни на лету, ни на бегу. Для этого у них слишком слабые когти и лапы, такие же, как у птиц из отряда куриных (Calliformes). Поэтому им приходится довольствоваться отбросами, которые они и уничтожают, выполняя роль хороших ассенизаторов.
Ствол дерева, обвитый фикусом-душителем
Наши грифы, например, частенько приносили под свою сейбу мертвых пальмовых крыс или еще каких-нибудь зверьков, которых они обгладывали до костей.
Между собой они делили добычу очень мирно, но с чужаком, пожелавшим принять участие в пиршестве, расправлялись безжалостно.
Мне приходилось наблюдать, как гриф-самец клал чужака «на лопатки», и, хотя тот, распластав крылья по земле, энергично отбивался поднятыми кверху лапами, гриф быстро обращал его в бегство. Самка же обычно не принимала участия в сражении, а только издали наблюдала за происходившим.
Но если дело не касалось пищи, то нередко грифы’ сообща целой компанией мирно коротали время. Часто их можно было встретить сидящими по нескольку на одном дереве или на коньке крыши какого-нибудь здания, где они располагались по семь-десять птиц в один ряд. Позднее, путешествуя по Гвинее, мне пришлось наблюдать, как перед моим окном в гостинице двадцать грифов устроились вместе на ночлег на общей сейбе.
