— Браво! — похлопал в ладоши Бухарин.
— Красиво, — кивнул Сталин. — Да, Николай Иванович, я все собирался спросить, что там все-таки окончательно по Есенину?
— Осталась версия самоубийства, — ответил Бухарин, мгновенно потупившись. — Хотя очень много противоречивых фактов. В номере «Англетера» все было перевернуто вверх дном и разбросано. На лбу пробоина. Ссадина на щеке. Множественные царапины на теле.
— Ну, он же был драчун, насколько мне известно, — сказал Сталин. — Похоронили на Ваганьковском?
— На Ваганьковском.
— Тяжелейшая потеря для нашей поэзии, — произнес Эйзенштейн. — Говорят, он в последний год только и говорил о смерти. Мол, мне предсказано, что умру в пятьдесят.
— Желаем вам, чтобы пре-едс-казание не сбылось, — сказал Молотов, споткнувшись на слове «предсказание», как с ним бывало нередко при произнесении слов длиннее, чем из трех слогов. — У нас на вас огромные планы.
— Будете снимать, — продолжил Сталин. — Предоставим все необходимое. Но хотелось бы, чтобы вы учли наши пожелания.
— Постараюсь, — кивнул Эйзенштейн. — Однако прошу позволить мне руководствоваться методикой своего творчества, не теряя ее уникальности.
— Например, поразительные крупные планы, — вставил свое слово Бухарин. — Пенсне корабельного врача, болтающееся после того, как его самого выбросили за борт. Или упавший крест священника, воткнувшийся в палубу, как топор.
— Этот метод использования крупного плана называется «парс про тото», что значит «часть ради целого». Это когда часть способна заменить собой целое. Как тухлое мясо олицетворяет собой весь царский режим, невыносимый для народа. События на «Потемкине» это тоже часть великого целого, великой пролетарской революции.
— А как вам удается работать с массовкой? — спросил Молотов.
— С массовкой… — потупился Эйзенштейн и усмехнулся. — Я использую прием Наполеона.
— Интересно, — оживился Сталин. Он покончил с котлетами и гречкой и вернулся к своей трубке. А забытый Товстуха опять разразился долгим глухим кашлем.
— Бонапарт нарочно узнавал подробности жизни своих подданных и удивлял их, спрашивая: «Ну как там твоя невеста Жоржетта?» или «Твой отец Шарль так и не вылечил свою подагру?» У людей создавалась иллюзия, что он все про всех знает. Люди шли за него на смерть. Во время съемок толпы, бегущей по лестнице, я кричу в рупор: «Товарищ Прокопенко, нельзя ли поэнергичнее?» И массовка цепенеет в благоговейном ужасе, что режиссер видит каждого, знает каждого по фамилии. И дальше начинает изо всех сил стараться, уверенная, что режиссер, как недреманное око Господа Бога, видит каждого. А я просто выучил десяток фамилий людей из массовки и наобум называю Прокопенко, хотя он бежит так же, как и все другие.
— А откуда вы взяли столько кораблей для адмиральской эскадры? — поинтересовался Ворошилов. — На Черном море мы только начали восстанавливать флот. Бронепалубный крейсер «Коминтерн», несколько канонерских лодок, вот и все, чем мы там располагаем. Или вы на Балтике снимали? На Балтике у нас действительно сила.
— Вы будете смеяться, но это американский флот, — признался Эйзенштейн и сам громко расхохотался.
— Как американский? — удивился Калинин.
— Для показа надвигающейся царской эскадры я просто использовал хронику маневров американского флота начала века. Там при монтаже даже прозявкали и не убрали один кадр, в котором мелькнул американский полосатый флажок.
Все дружно рассмеялись, сытые, переместившие содержимое судков в желудки, и совсем не такие грозные, какими представлял их себе Сергей Михайлович.
— Честно сказать, я не думал, что кремлевские застолья столь скромны, — признался он.
— А вы думали, мы здесь устрицами питаемся? — усмехнулся Сталин. — Астраханской и дальневосточной икоркой? Нет, дорогой товарищ Эйзенштейн, если мы не станем соблюдать скромность, то кончим свои дни, как Людовик и Мария-Антуанетта. Помните, она сказала, что, если у народа нет хлеба, пусть жрет пирожные?
— Или как Николашка с Алексашкой, — добавил Калинин. — Которые тоже себе ни в чем не отказывали.
— У Николая личных автомобилей было двенадцать штук, — заметил Ворошилов. — И императорскому двору принадлежало еще восемнадцать.
— Зато нам теперь есть на чем ездить, — засмеялся Бухарин.
— Лично я на царских роскошных колымагах не езжу, — сказал хозяин кабинета. — Мой «паккард» недавно куплен в Америке.
— А в семнадцатом ты ездил на «воксхоле», принадлежавшем матери царя, — возразил Николай Иванович.
— Очень недолго, — сердито дернул головой Сталин и поспешил переменить тему скромности и роскоши. — В заключение нашего ужина, товарищи, мы, думается, можем на государственном уровне поручить товарищу Эйзенштейну работу над фильмой, соответствуюшей нынешней генеральной линии партии.
— Безусловно, — сказал Бухарин.
— Безусловно, но с условиями, — возразил Ворошилов. — Просим по возможности соблюдать историческую достоверность.
— Правильно, — кивнул Сталин. — А товарища Товстуху за его старательность предлагаю назначить заведующим Секретным отделом ЦК и одновременно первым помощником генерального секретаря ЦК РКП(б). Возражений нет? Тогда, товарищи, спасибо за хорошую беседу. А вы, товарищ Железный Камень, можете уже с завтрашнего дня приступать к новой фильме.
И только он это сказал, как в кабинет огромным животом вперед, как крейсер в финале «Потемкина», вошла Надежда Сергеевна, лицо ее выражало негодование, тяжелый подбородок задвигался:
— Товарищи! Прекратите избиение младенцев! Я уверена, товарищ Эйзенштейн поставил эпиграф не из каких-то там политических пристрастий. Ему просто понравились выразительные слова Троцкого. Я уверена, он не замешан ни в каких делах со Львом Давидовичем. Эйзенштейн — великий художник, ему суждено великое будущее. Не мучайте же его!
Лицо Сталина выражало явное недовольство и раздражение.
— Меня никто и не мучает, — засмеялся Эйзенштейн столь по-мальчишески, что все вновь рассмеялись. Сталин сдержал гнев, сменил его на милость и ответил:
— Надежда Сергеевна, мы товарища Эйзенштейна не мучаем, мы его взяли в свою компанию, поручили новую фильму.
— Правда не мучили?
— Да правда, правда!
Н. С. Аллилуева. 1927. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1663. Л. 1]
И снова Большой театр готовился к показу кино, и снова к юбилею. Два года назад праздновали двадцатилетие Первой русской революции, а сегодня, товарищи, будем праздновать десятилетие Третьей и окончательной, октябрьской.
Александров и Эйзенштейн лихорадочно работали в монтажной студии Госкино. Собрать весь фильм не представлялось возможным, съемки удалось завершить только недавно, но наверху согласились, что лента будет показана в Большом не полностью. И вот теперь оба создателя старались слепить как можно больший кусок, желательно две трети всего имеющегося материала.
