— Следуешь приказу не трогать волосы, а? — усмехнулся Катон.
Луций возмущенно кивнул. — Петронелла сказала, что если я все испорчу, то прольется кровь. Я не люблю ее, когда она такая.
— Это пройдет. Ей сегодня нужно многое успеть организовать. Я обещаю, когда все будет готово, она снова станет милой Петронеллой.
Луций засомневался. — Она как фурия, отец. Ты знаешь, те женщины из истории, которую ты мне рассказал.
— Я должен быть осторожен с тем, какие истории я буду рассказывать тебе впредь, — Катон бросил на него быстрый взгляд. — Ты ей этого не говорил, правда?
Луций покачал головой, и Катон облегченно вздохнул.
— Я голоден, отец.
— Голоден? Ты не завтракал?
Мальчик покачал головой, и его маленькие плечи поникли. — Она забыла. И когда я начал спрашивать, она рассердилась и велела подождать здесь. Прошла уже уйма времени. Так что я все еще голоден.
— Я тоже, — Катон оглянулся. Голос Петронеллы превратился в вопль, когда она ругала одну из женщин, которых она наняла, чтобы помочь ей в этот день.
Он присел на корточки перед Луцием и тихо заговорил. — Думаю, было бы лучше, если бы мы вышли и позавтракали сами. Как тебе это?
Луций поднял глаза, его темные глаза светились от удовольствия. — Можем ли мы пойти в «Чашу Креза», отец?
Катон был поражен этим предложением. Дешевая забегаловка была излюбленным местом солдат, расквартированных в Тарсе, благодаря дешевой же еде и вину, более дешевым женщинам и шумной атмосфере. — Откуда ты знаешь об этом месте?
— Дядя Макрон и Петронелла водили меня туда.
— Это действительно так?
Мальчик кивнул. — Это было весело.
— Бьюсь об заклад.
— Пожалуйста, отец! — Луций потер живот. — Я так голоден.
— Ну, тогда хорошо. Пошли.
Они вышли из дома и тихо закрыли за собой дверь. Улица уже была заполнена людьми, в основном направлявшимися к главному рынку города. Несколько телег, запряженных мулами, грохотали среди пешеходов, и Катон взял сына за руку, чтобы убедиться, что он сможет безопасно вести его и не потерять в толпе. К счастью, Луций был все еще в том возрасте, чтобы не стесняться этого, и Катон почувствовал, как мальчик крепче сжал его руку, когда они двинулись в путь. Он улыбнулся, и его сердце переполнилось отцовской привязанностью.
По обе стороны улицы кричали зазывалы, рекламируя свои товары и пытаясь заманить покупателей в свои магазины. Кислый потный привкус человеческих тел смешался с успокаивающим запахом пекарен и чувственным соблазном ароматов духов и специй. Луций очарованно смотрел вокруг на бесчисленное множество цветов одежды, его взгляд задерживался на более экзотических людях, которые проходили мимо: в основном восточные люди были одеты в яркие одежды.
Когда они вдвоем вышли с затененной улицы на рыночную площадь, они были поражены ярким солнечным светом и шумом, исходившим от рядов торговых палаток. Ближе всего к ним была нижняя площадка, на которой слуги аукциониста расставляли группу людей для первого раунда торгов. Было две группы: первая состояла из нескольких хорошо сложенных мужчин в простых туниках и сандалиях. Вторая состояла из аккуратно одетых мужчин и женщин, предназначенных для богатых семей Тарса. Когда они с Луцием проходили мимо, Катон взглянул на первую группу. Двое из них были молоды и мускулисты, и их вполне можно было бы избавить от бесконечного труда в валяльной или каком-нибудь фермерском хозяйстве с цепом в руках, если бы им посчастливилось быть купленными одним из владельцев местных школ гладиаторов. Он собирался уходить, когда его внимание привлек последний человек в очереди.
Ему было лет пятьдесят, у него были вьющиеся серебристые волосы и морщинистые черты лица. У него было жилистое телосложение, он стоял, расправив плечи и расправив грудь, гордо выпячивая подбородок, и надменно смотрел на людей на улице. На правом предплечье у него была характерная татуировка в виде небольшого шлема. Знак посвященного третьей степени в культе Митры был достаточно распространен в легионах, и у этого человека, несомненно, была осанка солдата.
Катон остановился перед ним и оглядел его с головы до ног. Как только аукционист заметил римлянина, осматривающего его «товары», он подбежал и поклонился в знак приветствия, прежде чем заговорить на латыни с акцентом.
— Я вижу, ваше внимание привлек Фламиний, мой дорогой господин. Ясно, что вы человек превосходного и проницательного суждения. Он раб. Он может быть стар, но он крепок и в нем еще много лет хорошей службы, — он наклонился к рабу и похлопал его по твердому плечу. Мужчина не вздрогнул и никак не отреагировал. — Как солдат, стоящий по стойке смирно на плацу, — подумал Катон. Аукционист указал на ноги раба. — Как видите, мой дорогой господин, он в прекрасной форме и будет отличным подспорьем в поле. Или, возможно, как грузчик или носильщик. Да, и возможно, потому что как я полагаю, что вы один из прекрасных римских солдат, украшающих наш город своим присутствием… Или, может быть, телохранителем вашего дорогого маленького мальчика, — он лучезарно улыбнулся Луцию и протянул руку, чтобы взъерошить его волосы, но мальчик судорожно отодвинулся, представив острый язык Петронеллы, с которым ему совсем не хотелось бы столкнуться, в случае если ее аккуратная укладка будут испорчена.
— Какая у тебя история? — напрямую обратился Катон к рабу.
Прежде чем он успел ответить, аукционист быстро встал между ними. — Фламиний прибыл с остальным грузом из Вифинии, господин.
— Я сам поговорю с ним, — кратко прервал его Катон.
Аукционист на мгновение замолчал, а затем кивнул. — Если вам понадобится дополнительная информация об этом человеке или о ком-либо из других, для меня будет честью помочь вам, мой дорогой господин.
Он отступил на два шага, снова склонил голову и пересек помост к своему стулу недалеко от аукционного блока.
— Кто ты, Фламиний? — спросил Катон. — Думаю, у тебя выправка легионера.
Раб невозмутимо ответил на его взгляд, и Катон почувствовал, что человек его оценивает, прежде чем он ответил. — Я был легионером. Двадцать шесть лет в Четвертом скифском, прежде чем меня отправили в отставку. С честью.
— Так как же ты оказался рабом на аукционе?
— Потому что какой-то сенаторской сволочи приглянулась моя ферма. Я не стал продавать, поэтому он позаботился о том, чтобы дела у меня шли плохо. Я залез в долги, и моя семья разорилась. Я продался, чтобы погасить долг, так что, по крайней мере, моя жена и дети свободны. Насколько мне известно. Такова моя история, господин. Вот и все, — заключил он с понятной горечью.
Катон покачал головой. — Это печальная история, мой друг.
— Значит, и ты легионер?
— Мой отец — преторианец! — чирикнул Луций. И трибун.
Фламиний инстинктивно попытался встать смирно, и кандалы со стуком звучно ударились о его натертые лодыжки, заставив его вздрогнуть. — Простите, господин. Я не осознал этого. Думал, что ты штатский.
Катон печально покачал головой. — Это не способ для бывшего легионера закончить свои дни.
Фламиний пожал плечами. — Фортуна играет в свои игры, господин. У меня было несколько хороших лет в строю. Мне просто не повезло встретиться с какой-то высокомерной мокрой щелкой, которая хотела добавить мою землю к своим обширным угодьям.
Луций потянул отца за руку. — А кто такая высокомерная…
— Тот, кто должен знать, что нельзя обманывать старого солдата и лишать того, что он честно заработал, — поспешно сказал Катон. Он застыл на мгновение, сожалея о неудаче старого солдата. А состояние Фламиния, скорее всего, могло стать еще хуже. Он был слишком стар, чтобы его купил ланиста или чтобы быть хорошим телохранителем. У такого раба было мало перспектив. Он закончил бы свои дни, упорно работая до смерти. Если только его положение не изменится…
Катон резко повернулся к аукционисту.
— Ты! Подойди сюда!
Аукционист жевал булочку с семенами. Он быстро положил ее на табурет и смахнул крошки с передней части своей туники, поспешно пересекая помост. — Мой дорогой господин, чем я могу помочь?
— Этот мужчина. Какую цену он получит?
Аукционист поджал губы и приподнял бровь. — Кто может сказать, господин? В конце концов, это торги. Любой может сегодня назначить цену такому человеку в такой ситуации, мой дорогой господин!
Катон нахмурился. — Избавь меня от торговых трюков. Сколько?
Другой мужчина на мгновение заколебался, оценивая римлянина и пытаясь вычислить, сколько он может себе позволить. — Четыреста денариев были бы справедливой ценой за Фламиния, господин.
Катон в свою очередь насмешливо фыркнул. — Чепуха. Он и вполовину того не стоит. Еще несколько лет, и этот человек ни на что не сгодится. Он станет просто еще одним ртом, который нужно будет кормить вдвое дольше, прежде чем он, наконец, закончит. Я дам тебе за него сто пятьдесят. Это больше той цены, которую ты за него выручишь на торгах, и ты это знаешь.
