Но Миркин не может - они с Барсуком уже неделю бьются, а на какой рычаг надо нажать - не знают. Жмут-жмут, а в ответ получают только "клац!"... Теплицкий от природы был генератором сумасшедших идей. Сейчас, горя желанием заполучить в свою власть "брахмаширас", он измыслил самую сумасшедшую из сумасшедших идей. Она свалилась на него с неба, словно градина со страусиное яйцо. Теплицкий едва не оглох, когда его ум поймал такую отличнейшую мысль!
- Миркин! - позвал он профессора, забыв про покалеченную туфлю.
- Что? - Миркин оторвался от пугающе пухлой тетради, переполненной его собственными расчётами, и приблизился, затыкая за ухо дешёвую пластмассовую ручку.
- Вот что, Миркин, - начал Теплицкий, прохаживаясь около "брахмашираса", который вскоре станет украшением его гаража. - Барсу́к останется тут и будет дальше пытаться включить "брахмаширас", а ты - хватаешь дундука Иванкова, и вы делаете вот, что. Узнайте всё об изобретателе этой штуковины: кто он, когда и где жил, в общем, всё! Сидите в архивах, копайте И-нет. Денег не пожалею, только разыщите мне этого "Винни"...
- Номмо, - поправил Миркин.
- Ну, да, - согласился Теплицкий. - Вперёд!
Сумасшедшая идея заключалась вот, в чём. Теплицкий вспомнил про проект с машиной времени. Миркин с Иванковым узнают всё об изобретателе, потом Миркин починит эти свои "флипперы" и перенесёт изобретателя сюда, в двадцать первый век для того, чтобы тот включил для Теплицкого "брахмаширас"! Доктор Барсук что-то там бухтел насчёт гибели человека в коридоре переброса?! Начихать! Пускай не бухтит, а построит такой коридор, в котором бы человек не клеил ласты, а переносился и после посадки мог ходить! На то он и доктор! Вот он, выход из положения: раз Миркин не может включить "брахмаширас" - сможет тот, кто его построил!
Миркин и Иванков дышат клопами.
Профессор Миркин и переводчик Иванков дышали клопами. А точнее - сидели в архиве города Докучаевска и выясняли правду о том, какие именно немцы стояли в городе с сорок первого по сорок третий год, в то время, когда писалась найденная в бункере тетрадь. Иванков и Миркин сошлись во мнениях, что "брахмаширас" изваял немецкий изобретатель: записи в тетради были сделаны по-латыни и по-немецки - и ни слова по-русски. Докучаевский архив переживал не лучшие времена: его запёрли в здание, которое абсолютно не годилось для хранения бумаг. Старое, довоенное, оно служило когда-то клубом, потом - выросло в театр. Когда город был оккупирован - немцы переделали его в комендатуру. Когда немцев вышибли - комендатура вернула статус театра и держала его до шестидесятого года, пока не построили новый театр - побольше. С тех пор и перенесли сюда архив.
Теплицкий проплатил своим "эмиссарам" доступ к самым ценным бумагам времён войны - пришлось выложить на бочку солидную сумму. Когда речь шла о сенсациях - Теплицкий становился щедрым, как Гарун Аль-Рашид, рассыпал золото и золотил всех, кто бы мог помочь приблизиться к этим сенсациям хотя бы на йоту. Растолстевшая от гиподинамии и сладких конфеток директриса по имени Поэма Марковна долго крутила носом в своём пропахшем мышами кабинете, шелестела неприлично цветастым платьем, перемещаясь от тяжёлого дубового стола к серому немытому окну и назад. Но, задобренная щедрым вознаграждением, она согласилась открыть доступ к тем бумагам, которые десятилетиями были закрыты в сейфах.
День первый.
Миркин и Иванков как раз сидели около этих сейфов, которые на поверку оказались обычными деревянными стеллажами, задвинутыми в пыльную и очень жаркую комнату, которая из-за обилия этих стеллажей казалась чрезвычайно тесной. В воздухе удушливо витала повышенная влажность и запахи пищи, потому что прямо над этой заветной комнатой помещался буфет, где коротала свою жизнь Поэма Марковна. Иванков сидел на табурете у одного из стеллажей и что-то там разыскивал среди пожелтевших бумажек, а Миркин - поместился за единственным колченогим столиком под настольной лампой и занимался тем, что выписывал фамилии эсэсовских командиров, которых расстреляли красноармейцы после взятия города. Работа была не по его профилю: Миркин являлся физиком и механиком, а историческими знаниями не блистал. Перед Миркиным раскинулась россыпь карточек, в которые и заносили этих расстрелянных командиров, по верхней карточке зигзагами ползал клоп.
Переводчик Иванков бойко читал по-немецки и сразу переводил прочитанное на русский язык. Он сильно вспотел от духоты, обтирал семь пядей своего лба обширным синим платком. Потом он стащил с себя рубашку и остался в одной маечке. Клопы почуяли свеженькую добычу, напали, как татары, и кусались поедом, заставляя чесаться. Миркин исчесал себе все бока и даже психовал, отчего писал огромными корявыми буквами. Иванков тоже психовал, чертыхался и изминал бумаги. Они бы ушли отсюда на все четыре стороны, если бы не Теплицкий, который угрожает своим рыбозаводом.
Ничего путного пока не находилось. Иванков всё выуживал какие-то отчёты зондеркоманд про расстрелянных партизан и сожжённые деревни. Отчётов было неприлично много, вон, гора какая навалена на столе у Миркина! Миркин двигает её от себя подальше, потому что все бумаги очень пыльные, а Иванков приносит ещё!
- Эх, кондиционер бы! - мечтательно вздохнул Иванков, исследуя очередной подобный отчёт, который для Миркина не нёс никакой информации.
"Ага, размечтался!" - саркастически подумал Миркин, а вслух сказал:
- Бесполезно тут рыться! Так и напишут они вам про "брахмаширас"!
- Надо уметь ворошить историю! - возразил Иванков и смахнул со своего плеча клопа. - Я вот тут читаю отчёты зондеркоманд, вот, до середины марта сорок третьего года такие попадаются... И вижу, что партизан расстреливали очень редко - в основном их сажали на кол.
