Карл XII воображал, что всякое предприятие, не выходящее из пределов человеческой возможности, не может не удасться уму и хитрости Герца. «С тремя людьми, подобными ему, — сказал он однажды графу Ферзену, — я обманул бы весь мир». Он не думал ни о чём, кроме войны, и Герц прибыл в Стокгольм властвовать его именем. Фаворит предоставил офицерам полную свободу насильно набирать рекрут, начал ревизию всех коллегий с целью ознакомиться с внутренним устройством Швеции, установил собственною властью тяжкие налоги и издал ряд новых законов. Граф Дернат получил позволение возвратиться в Швецию для оправдания себя в глазах своего молодого государя[30], от которого все друзья Бассевича были удалены. Королевским декретом 26 ноября 1715 года в Стокгольме, по просьбе епископа-регента, была уже назначена комиссия для рассмотрения неудовольствий герцога голштинского. Оба государя[31] объявили, что подчинятся её решению, и прислали своих уполномоченных. Пальмфельд, рекомендованный Карлом, у которого был военным советником, явился туда от имени герцога. Обер-ландсрат Лейонштет был председателем, но между членами не было ни одного сенатора. Комиссия начала с вызова всех, кто имел что-нибудь против регентства голштинского. Само собою разумеется, что никто не явился, потому что вызову предшествовала декларация от имени короля, что всякий, кто позволит себе непочтительно говорить об этом регентстве, будет подвержен преследованию по закону, как преступник, и изгнан из королевства.
Утверждая постоянно, что Карл-Фридрих совершеннолетен в отношении раздачи должностей в Шлезвиге, Бассевич принял от него верительные грамоты к императору[32] и королям шведскому и прусскому. Когда посольство его к Карлу XII не состоялось по причине отказа в аудиенции, он отправился в Вену, чтоб узнать мысли императорского двора касательно совершеннолетия своего государя как герцога голштинского. Готторпское министерство немедленно снарядило туда графа Ревентлау, зятя Герца, для обвинения Бассевича в неповиновении и бегстве, и с требованием задержать его самого и бывшие с ним бумаги. Ревентлау, не добившись последнего, начал против него процесс в придворном совете (conseil aulique). Оправдание Бассевича уничтожило все направленные против него обвинения. Тогда Ревентлау объявил ему с угрозой, чтоб он возвратился в Гамбург и отдал отчет в своем посольстве в Россию; но Бассевич представил императорскому министерству, что процессу дают противозаконное направление и позволяют себе насилия, которые оскорбляют достоинство его императорского величества, как главы империи и как эрцгерцога, тем более, что позыв к суду сделан ему, Бассевичу, в австрийских владениях и без предварительного следствия. Император действительно был раздражен всем случившимся. Епископ почувствовал, что поступил опрометчиво, стал извиняться и получил прощение. Процесс был оставлен, и Бассевич объявлен невинным. Принимая во внимание большую силу его врагов, император снабдил его охранным листом для безопасности его самого, его семейства и его имущества, в чём бы оно ни состояло, на всём пространстве священной римской империи. Эта благосклонность сильно привязала Бассевича к австрийскому дому, и он хорошо отплатил за нее, когда впоследствии, будучи всемогущим в Петербурге в царствование императрицы Екатерины, убедил русский двор предпочесть еще существовавший союз с императором союзу с Францией, в пользу которой просил его ходатайствовать король Станислав, глубоко им уважаемый.
Король шведский, как казалось, желал прежде, чтоб сестра его Ульрика оставалась незамужнею, а потому, если и решился изъявить согласие на брак её с наследным принцем гессен-кассельским (что и случилось в апреле 1715 года), то всё-таки выразил свое неудовольствие удалением генерала Ранка, далекарлийца, возвысившегося своими заслугами и, как говорили, устроившего этот брак через посредство одной из своих родственниц, горничной принцессы. Ранк, по удалении своем, жил в Гамбурге, пользуясь всеобщим уважением и получая пенсию от кассельского дома, а принц, славившийся как хороший солдат, очень скоро заслужил любовь Карла. Всех удивило, что Герц, клиент дома готторпского, помог ему получить в феврале 1716 года командование гвардейским отрядом и титул генералиссимуса шведской армии. Всё это было сделано для того, чтоб сдерживать и устрашать племянника королевского и имело успех. Карл-Фридрих дрожал при мысли, что может лишиться наследования престола, и потому должен был сносить зависимость от фаворита. Его заставили предписать Бассевичу, чтоб тот явился с своими обвинениями против министерства голштинского регентства в следственную комиссию, учрежденную в Стокгольме. Бассевич отвечал, что его пугают «следы львиного логовища» и присовокупил, что шведская комиссия, берущая на себя право оправдывать или осуждать владетельного имперского князя, каким был епископ, и распоряжаться опекою над германским принцем, верховным опекуном которого мог быть только император, кажется ему явлением столько же опасным, сколько и беспримерным; что он, Бассевич, как природный вассал империи, уважающий священные права своего августейшего государя, не может явиться в такую комиссию, а как ревностный слуга его светлости, умоляет герцога щадить императорский двор, покровительство которого для него необходимо. Не одобряя и не осуждая этого представления, герцог холодно отвечал Бассевичу, что на будущее время избавляет его от труда заведовать его делами как в Вене, так и в Берлине, и что уполномочит для этого других лиц. Совершенно побежденный обещанием Герца — выхлопотать ему признание совершеннолетия и акт, утверждающий за ним наследование престола, если король не оставит потомства, он формально объявил, что, избавившись от ложных предубеждений против епископа, своего дяди и его министерства, возвращает любовь и доверие первому, и признает невинность и добросовестность последнего; считает себя весьма обязанным королевской комиссии тем, что она открыла ему глаза, и одобряет все её действия. В отплату за такую любезность, которая привела в негодование всю Швецию, король возвел в дворянское достоинство Рёнсдорфа, любимца герцога; но относительно престолонаследования не было сделано ничего, и только год спустя епископ исходатайствовал у императора акт на признание совершеннолетия, которое было объявлено лишь за несколько месяцев до наступления законного срока.
Гораздо труднее было управиться с Сенатом, чем с шестнадцатилетним принцем. Герц потребовал от него точной декларации, что он доволен голштинским министерством и одобряет действия комиссии. Собран был секретнейший совет, на котором не присутствовали даже секретари, составляющие протоколы, и последовал ответ: что королевский сенат (тогда сенаторы, которые потом назывались государственными советниками, носили название советников королевских) не имел никаких сношений с голштинскими министрами и не брал на себя обсуждения их поступков, если не обязывали его к тому особые повеления его величества.
Царь, лишь слегка действовавший в это время против Швеции, решился отправиться в Германию с целью ознакомиться ближе с планами и намерениями как союзных держав, так и Герца. Давно предположенный брак Екатерины Ивановны, его племянницы, с герцогом Карлом-Леопольдом мекленбургским[33] был в его присутствии отпразднован в Данциге 16-го апреля 1716. Говорили, что царь вошел с этим новым союзником в соглашение насчет обмена княжеств Шверинского и Гюстровского на что-нибудь равноценное из земель, завоеванных русскими. Но кто только знал Карла-Леопольда, тот не мог поверить этому. Дворянство и городские власти главных городов в его владениях сопротивлялись его насилиям и отстаивали свои привилегии, рискуя имуществом и жизнью; почему он, даже и за корону, никому на свете не уступил бы надежды подчинить их своему игу. Брак этот, впрочем, и без всякой мены был желателен для обеих сторон. Мнение о варварстве русских было до сих пор причиною, что за царских принцесс не сватались. Теперь же царевна Екатерина соединялась браком с значительным германским владетельным князем, земли которого, по своему географическому положению, могли в добавок с выгодою служить для польз России; а для герцога царская дочь, приносившая в приданое Висмар, было всё, что он только мог желать. Очень красивый собою, умный, храбрый, он мог бы составить счастье супруги, которая была того достойна. Но вышло совершенно наоборот. В продолжении нескольких лет вынесши всё, что может вывести из терпения всякую простую мещанку, она вынуждена была наконец удалиться с принцессою, своею дочерью (бывшею впоследствии правительницею России) в Петербург, где и умерла вдали от мужа. За немного лет до этого брака он, неизвестно по какой причине, развелся с прекрасной принцессой нассауской.
Надежды на приобретение Висмара, которыми льстил себя герцог, и на те выгоды, какие представлялись царю для торговли его империи, не сбылись. Генералы датских и ганноверских войск, осаждавших этот город, объявили коменданту, что теперь они готовы согласиться на честную для него капитуляцию, но что если он дождется соединения с ними русских, которые уже в походе, то гарнизон будет взят не иначе, как военнопленным, поставлен на произвол новых пришельцев. Вследствие такой угрозы Датчане, в мае 1716 года, заняли Висмар, который и разрушили вместе с крепостью, считавшейся неприступною со стороны так называемого Китового острова (isle de Walfisch ou Baleine) который служил ключом к порту, одному из лучших по всему берегу.
После свидания в Данциге с королем прусским царь отправился в Гамбург, чтоб иметь там третье, с королем датским. Поездка в Пирмонт, где он пил минеральные воды, дала ему возможность узнавать о том, что происходило в Ганновере и Брауншвейге. По прибытии в Мекленбургию, он делал смотр своим галерам, находившимся в Ростоке, а потом из Любека отплыл в Копенгаген вместе с супругою, всегдашнею своею спутницею. Там он увидел себя во главе четырех флотов, русского, датского, английского и голландского, соединившихся для конвоирования купеческих кораблей их наций, и чувствовал себя славнее чем в своей собственной столице[34].
Ничто, казалось, не препятствовало теперь высадке в Сканию. Столько собранных вместе морских и сухопутных сил ручались за успех, и Дания настоятельно требовала её; но царь, прежде сам так горячо торопивший эту экспедицию, теперь вдруг уклоняется от неё и, под предлогами довольно слабыми, откладывает всё дело до будущего года. Пламенное желание укротить упрямого героя Швеции как бы остывает в нём. До него доходят слухи, будто союзники его подозревают, что он замышляет разрыв с ними, а он отвечает на эго с презрением, что если они по совести сознают, что заслужили того, то будут знать что делать, чтоб удержать его от разрыва.
Возвратившись в Мекленбургию, где зимовали его войска, он увидел Бассевича (который, после отъезда из Вены, жил, удаленный от дел, в своих поместьях в ожидании перемены счастья) и спросил его, каким бы способом заставить повиноваться своему государю тех, которых его величеству угодно было назвать мекленбургскими бунтовщиками? «Справедливостью и милосердием, — отвечал Бассевич, — и без помощи солдат, выгоняющих нас из наших владений или тюрьмою и голодом заставляющих подписывать такие акты, от которых мы откажемся, как скоро будем избавлены от присутствия угрожающих штыков». События не замедлили доказать истину этих слов. Государственные сословия, с 1523 года соединенные ненарушимым договором о взаимном поддержании своих прав, обратились в Вену с жалобами, которые выслушаны были там благосклонно, и прибегли к покровительству охранителей Нижне-Саксонского округа[35]. Ганноверский двор сильно вступился за них. Неудовольствия, возникшие вследствие того между им и царем, слишком известны, чтоб говорить об них.
