— Зачем с хвостиком?
— Вместо поплавка. Когда клюёт, на конце удочки дёргается хвостик.
— Так-так. Ну, а ты на что поменяла все эти богатства?
— Э-э, на шприц. Настоящий, стеклянный — тогда ещё такими пользовались.
— Да помню я, спасибо. До старческого маразма ещё есть время. Слушай, а что ты с ним делала? Со шприцем.
— Э-э… А! Ну, конечно. Глаза я делала.
— Мне как-то Оля Чугайнова отдала куклу. Какую-то заграничную: у неё лица не было, а был вместо него набор специальных наклеек. Наклейки кончились, вот Олька мне и отдала. А я хотела этой кукле глаза нарисовать! Паста из ручки оказалась густая, только всё испачкала. Вот я и… А ещё из шприца можно мыльные пузыри пускать.
— Нет, — говорит Медведь, — нельзя.
— Знаю, что нельзя. Теперь знаю. Но тогда-то я этого знать не могла! Коллега, а вам, собственно, это откуда известно?
Медведь говорит «хмы». Возникает пауза.
— Откуда-откуда, — ворчит Технический, глядя куда-то в угол, — от верблюда!
— Ладно, — говорю, — скажу правду. Про нарисованные глаза и пузыри мне уже потом в голову пришло. Просто в этом что-то было: иметь дома настоящий шприц. Жуткая штука. Кровь стынет в жилах, волосы дыбом — восторг. И ни одна душа не знает, что оно у тебя в столе лежит.
— А Машке он зачем был?
— Да низачем. За тем же, зачем и мне. Она его, пока мы медицинский кабинет летом убирали, из шкафа свистнула.
— Отлично. Пиши: «Полезай ко мне в карман!»
— Это что такое?
— Это про школьные кражи.
— А что писать будем?
— Будем объяснять, что есть, э-э, есть много случаев, когда дети воруют не потому, что воры. От делать нечего. От дурости.
— А руки у нас с тобой не коротки?
— А мы психолога для интервью добудем. Их у нашей Феи, как собак нерезаных.
— А вот ещё, — говорю, — помню, отдала пару роликов за японского пупса. Помнишь, такие, с выпученными глазами? Они ещё разного размера были.
— И что?
— И всё. Жалела, рыдала, но уже поздно было.
Медведь открывает рот, но я машу рукой: посиди, мол, минутку тихо.
Я нашла ещё одну тему.
— Вынос родительской собственности в неизвестном направлении! — догадывается Медведь. — Да, это тема. Ну-ка, признавайся, что из дома вынесла.
— Отдала бабушкины книги из папиной библиотеки.
— Представляю. А зачем, коллега, вы это сделали? Вы, небось, догадывались, что скажет ваш папа?
— Так это Машке! — обижаюсь я. — Понимаешь, Машка читать ненавидела. Я должна была помочь своей подруге исправить отметку по литературе или нет? Вот и взяла, что сама любила. Потому что нельзя впихнуть насильно то, что самому неинтересно. Ну да, Машка отвезла книги на дачу. Сказала, буду летом читать, а сама даже не открыла. Но откуда мне было знать, что так получится? Кстати, коллега, а чем вы-то менялись?
Медведь пожимает плечами со скучным видом.
— Да ничем особенным. Игрушками, книжками, фломастерами.
— И что же ваши родители?
— Да ничего. А что?
— Вот и пиши статьи с вас, нормальных, — бубню я.
Что за человек этот Медведь, никаких слов нет. Ничего, видите ли, особенного. Никаких скандалов, недоразумений и приключений!
Окидываю взглядом свой приличный костюм. Перевожу глаза на вызывающего Технического Редактора. Половина её волос выкрашена в рыжий, вторая — в чёрный. На руке перстень с жабой. Одета Технический в чёрные кожаные штаны, кеды и камуфляжную майку.
И у такого человека — ничего особенного? Здесь точно какой-то подвох.
— Так что, трудный подросток, — говорит этот подвох, держа руки в карманах, — у тебя всего один эпизод по теме, что ли?
— Нет, ты что. Как можно, коллега!
— Тогда рассказывай.
— Вот, помню, Ирка Бондаренко подарила мне трёх резиновых ежей. И клоОльга, который бегает по верёвочке. И мягкую сову. И ещё кучу какой-то мелочи. Просто так. Ей бабушка разрешила.
— Ну?
— Чего «ну»? Родители мои скандала испугались. Сказали: «Неси всё обратно и только попробуй что-нибудь спрятать!»
— Ну и правильно. От греха подальше.
— А может быть, если бы они сами не перепугались и не устроили конец света, может, никакого скандала и не было бы?
— А если бы родители твоей подруги оказались против?
— Вот тебе здрасьте. А бабушка? Бабушка-то разрешила.
— А это не у тебя в одной статье написано, что бабушки не всегда с родителями согласны? В хорошей, между прочим, статье.
— Так, отлично, — бормочу я, стуча по клавишам ноутбука. — Это отлично, коллега!
Медведь встаёт из-за компьютера и нависает надо мной. Читает через моё плечо.
— Да, это хорошо, — говорит. — Неплохая дискуссия. Но слушай, а может, это не тема? Вон, у нас одна ты весь вечер на арене. Может, и нет такой проблемы, а есть просто уникальный индивид?
— Нет, почему. Вот, например, в нашем классе было ещё два таких случая. В одной школе и в другой. По этому поводу даже собрания устраивали. Но самый большой скандал был в первом классе: когда некто Юлик обручился с Юлей. Прабабушкиным кольцом.
— Восторг. Тема. Быстро пиши: «Тили-тили-тесто!» Будем обсуждать ещё школьную влюблённость.
— Медведь, но это ужас, как банально!
— Ты это школьнику скажи. Скажи-скажи. Мол, ваши чувства, девушка, ужас, какая банальность, тьфу. Или: как вы неоригинальны, юноша, ай-ай.
— Всё, убедила. Но, э-э, что же мы напишем?
Медведь смотрит в окно. Закусывает дужку очков.
— Напишем мы, — говорит она, — напишем мы вот что: представьте, дорогие наши взрослые читатели, что это вы влюбились. И что ваш шеф на работе созвал по этому поводу собрание. На собрании обсуждают: имели ли вы право на такой поступок, и что теперь с вами делать. Теперь представьте, что ваши (взрослых) собственные родители, без всякого спроса написали об этом в интернете. И по вечерам ведут со знакомыми и незнакомыми людьми увлекательную дискуссию. Сообщают им новые и новые подробности вашей личной жизни. Звонят родителям человека, который вам нравится: шутят, веселятся, строят планы на будущее. А вас не спрашивают. Ну, как?
Глаза Технического Редактора полыхают, двухцветная шевелюра грозно шевелится.
— Очень, — говорю. — Главное — добавить: Дети! Не обручайтесь прабабкиными бриллиантами. А то всё-таки придётся обсуждать деликатную тему со взрослыми.
— Да, это очень важно, — Медведь остывает и приобретает свой обычный вид. — Теперь добавь тему: «Безнадёжная любовь. Что делать?»
Я молчу.
— Ну? — напирает Медведь.
— А что делать? — спрашиваю. — Ты что, можешь сказать, что делать в таких случаях?
— А это твоя, между прочим, работа: рассказывать, показывать, советовать. Вот и советуй.
И с этими словами моя коллега возвращается за свой компьютер. Она страшно занята: делает обложку очередного номера.
А я мучаюсь. Пью в ужасающих количествах кофе и хожу из угла в угол. Пока не вспоминаю одну историю.
— …И что? — спрашивает внимательно слушавший Медведь.
— И тогда я решила, что жить больше незачем.
— Ну, и я так же думала.
— А что ты сделала?
— Да ничего. Что тут можно сделать? Пережила. Отревела.
— Гм. А я вот излечилась. Не поверишь — за один вечер.
— …?
— Ну, то есть, сначала я решила, что жить больше незачем. Даже рылась в родительской аптечке.
— Могу себе представить. Аспирин, активированный уголь, слабительное, смешать, но не взбалтывать?
— Что-то вроде. Там ещё хлористый кальций был. Помнишь?
— Спрашиваешь!
— Горький!
— Солёный!
— Едкий! От него дым из горла, по-моему.
— Ну, не преувеличивай. Обычная страшная гадость общеукрепляющего действия. Умереть от него нельзя. Но вот пытать им можно!
Некоторое время стоит тишина. Пытка хлористым кальцием — интересная мысль.
— А по вкусу можно подумать, что и смерть не за горами, — продолжаю. — Но перед тем, как свести счёты с жизнью я решила позвонить. Ему.
— Позвонила?
— Да.
— А Он что?
— А Он, знаешь, взял трубку — а сам жуёт. Громко так жуёт. Я растерялась и спрашиваю: «Что ты ешь?» Он говорит: «Яичницу». Голос довольный такой. Представляешь? Я на краю могилы, а он яичницу лопает, да ещё и есть прилично не приучен — чавкает, как поросятина! Тут мне как-то и полегчало.
— Га-га-га! — веселится Медведь, увидев такое название темы. — Ха-ха! Хи-хи-! Ху-ху! Ой!
И лезет за платком вытереть выступившие слезы.
— Лена Фёдоровна! — восклицает она. — Борец за правду! Честная мать! Посмотри мне в глаза и скажи, что никогда не врала.
— Ещё чего.
— Ты никогда не врала своему ребёнку?
— Молчи, ведьма. Я старалась.
— Знаем мы, как вы старались. Сами такие же. Ну, и что ты теперь писать собираешься?
Я молчу. Думаю.
— Ты, — продолжает Медведь, — думаешь, твой сын не слышит, как ты плетёшь своей маме, что ела её варенье и пила её лекарство?
— Э, — говорю. — Гм. Ну, я же не виновата, что не люблю варенье. И лекарство сомнительное. А она от всего сердца!
— Или ты веришь, что Саша впадает в гипнотическое состояние, когда ты врёшь по телефону о том, что застряла в пробке, а сама проспала? И ты вот этими руками собралась писать, что врать — плохо?
— А ты предлагаешь вот этими руками написать, что врать — хорошо?
Медведь молчит. Думает.
— Ну, излагай, — говорит.
Я прокашливаюсь. Отодвигаю чашку с кофе, чтобы не мешала.
— Гм, — говорю. — С чего бы начать?
— С середины, дорогая. Лучше всего начинать с середины.
— Тогда очень просто. Меня заставили написать страшную клятву: «Мама и папа! Я больше никогда не буду обманывать». Я чуть с ума не сошла.
— Как я понимаю твоих родителей.
— Предательница.
— Да ты что. Давай, давай свою правду.
— Да ничего особенного. Я врала, что сдала деньги на экскурсию, когда на самом деле купила на них крысу. Что не прогуливала, а была в музее, когда на самом деле рассказала подробности о выставке, глядя на афишу. Что пила чай с девушкой Кариной, когда на самом деле бродила по крышам с юношей Дмитрием. Что у нас первым уроком классный час, и на него ехать необязательно, когда на самом деле у нас алгебра и по ней как раз контрольная…
Думаю ещё немного и прибавляю:
— Чёрт возьми, всё всегда оканчивалось катастрофой!
— Потому что очень тяжело помнить всё сразу: кому, про что и когда наврано, — пожимает плечами Медведь. — Коллега, провал в таких случаях неизбежен.
Я говорю: «Отлично, так и надо написать», и пишу. И тут внезапно:
— Ты же девочка!
— А? — не сразу понимаю я. — А! Я девочка? Так бы сразу и сказала.
— Я девочка.
— Да…
— Гм.
— Тьфу.
— Ну, тем не менее, «тьфу» надо как-то развить. Из одного «тьфу» статьи не напишешь.
Некоторое время мы мычим.
— Только, — говорю, — не впадать в патетику.
— Держи, — прибавляет Медведь, — себя в руках.
Я бубню «ага» и пишу.
Пока пишу, начинаю подозревать, что многие матери дочерей захотят сжечь меня на костре. Но я — честное слово! — могу со всей ответственностью утверждать, что чумазых, неряшливых девчонок, не интересующихся тряпками и ненавидящих устраивать чаепития с куклами, впоследствии отлично берут замуж. Более того, по моему мнению, именно эти неряхи, предпочитающие платьицам и причёскам брюки и удобные короткие стрижки вырастают в, эээ, как бы поскромнее, — в женщин со вкусом. И то, что в детстве они предпочитали возиться с мальчишками и собаками — совсем не плохо, а очень хорошо. Такие девушки очень недурно умеют общаться с мужчинами. И с детьми, между прочим. И опасаться тут нечего. И вообще.
