— Так, — говорю. — Об этом нельзя писать. Давайте второй способ.
— Во-вторых, — директор цирка поднимает палец, — директором становится специалист, который много лет у нас проработал. Честно скажу: не хотел директором становиться. Не мечтал. Я ведь, кроме циркового училища, закончил режиссёрский факультет. Думал, буду спокойно сидеть, создавать номера. Но за все эти годы только и создал номеров пять или шесть. Не хватает времени. Да, я контролирую работу цирка. Я художественный руководитель. Я ставлю ёлки — да. Но вот так, чтобы создавать номер — мне очень сложно. Быть директором, на мой взгляд — не самый лучший вариант. Хотя оно престижно — всё-таки начальник, но и ответственность большая. Ответственность не только за людей, но и за здание цирка, его состояние, ремонт — я всем должен заниматься. Все эти бесконечные переговоры с городской администрацией, вопросы бюджета — да, это не то, о чём я мечтал. И потом, ещё животные! Они ведь путешествуют в течение всей своей творческой жизни из одного цирка в другой. Можете себе представить?
— Могу, — вздыхаю.
— Нет, вы не можете. Я не хотел!
Я долго молчу.
— Скажите, — надо срочно взять себя в руки, а то он чёрт знает, что, подумает, — а вы могли тогда отказаться от назначения?
— Ну, мог. Это было, конечно, нежелательно, но я мог это сделать.
— Почему же вы не отказались, раз не хотели?
Тут директор смотрит на меня.
— Ай, да ну! — теперь уже я машу рукой.
— Давайте-давайте, — директор откидывается на спинку кресла и расправляет полы своего бархатного пиджака. — Что там у вас?
И я, помявшись, излагаю ситуацию. Что если я сейчас не попрошусь в редакторы, или, вернее, не возьму госпожу Тендер на абордаж, начнётся ад. Уже начался. А если возьму…
И я заканчиваю: «Плыви, плыви, спина спасибо скажет».
Директор выстукивает пальцами по столу.
— Значит, вы находитесь в такой же ситуации? — говорит, наконец, он. — Гм. Вам бы хотелось руководить, но в то же время вы не можете отказаться от любимого дела. Ну, барышня, что-то должно стать важнее.
— Легко вам говорить.
— Я свой выбор сделал. Жалею ли я о нём, нет ли — теперь уже поздно. Делайте свой.
Я думаю.
— В первом случае я стану несчастной. Во втором — поступлю эгоистично. К тому же, карьера…
— Вот-вот, — усмехается директор.
И тут вдруг он спрашивает:
— У вас есть мечта? Не знаете? Что за люди пошли — они перестали мечтать! Ну, так знайте: все наши беды — от этого. От того, что у нас нет мечты. Вечно выбираем то, что удобно, выгодно — а потом жалуемся: жизнь не сложилась. А как ей складываться?
— Да ладно вам ворчать, — уныло говорю я. — Без вас тошно. Считайте, что у меня есть мечта. Теперь есть.
— Ну, так и выбирайте то, что к ней ближе. Всегда и во всём нужно выбирать то, что ближе всего к мечте.
— Но…
— В любом случае придётся чем-то жертвовать, — отрезает директор. — Всё настоящее стоит дорого. На то оно и настоящее.
Лицо директора мрачно, говорит он тихо, но уже через мгновение принимает прежний вид.
— Давайте, — говорит, — дальше.
— А? — спохватываюсь я. — Ах, да. Дальше так. Не очень ловко в этом признаваться, но в детстве я мечтала стать дрессировщицей. Вот если ребёнок говорит: «Хочу работать в цирке!» что ему делать?
— Так многие цирковые артисты пришли из самодеятельности. Если дорога человека ведёт в цирк, он может прийти, откуда угодно. Из школьного театра, из какой-нибудь студии, из спорта. Главное — работать. Мы можем дать им манеж, свет, место. Пусть репетируют.
— За деньги?
— За деньги. С деньгами сейчас — сами знаете. Но у цирка есть возможность отправлять артистов на престижные фестивали. Баден-Баден, Италия, Франция. Самый большой фестиваль — в Монте-Карло. Я это о чём? Я объясняю, почему хорошо, когда директором цирка становится профессионал. Он ведь знает, понимает, в отличие от этого «введите», кто может прийти в цирк, а кто нет. В цирке дорога на манеж открыта. Разумеется, для тех, кто хочет достичь каких-то высот. Так что если вы хотите стать артистом, я бы хотел сказать: начинайте! Не бойтесь начинать даже, если ваше желание кажется вам невероятным. Даже, если на вас смотрят, как на сумасшедшего.
На стене висят фотографии: воздушные гимнасты на трапеции. Он и она. А вот гимнаст-одиночка. Чеканный профиль, глаза, фигура — красоты невозможной, фантастической.
— Это я, — прикрывая брюшко пиджаком, признаётся директор цирка, — тысяча, по-моему, девятьсот семьдесят девятый год…
Семьдесят девятый. В то время мне было три года. Родители водили меня в цирк. Может быть, тот номер на трапеции я видела своими собственными глазами.
Прибегает Медведь, тоже требует тигра, и возмущается. Интервью заканчивается через два с половиной часа. С трудом. Потому что представление уже началось и директору пора на манеж.
— К нам в редакцию пришло письмо, — говорит новый редактор, и читает: — «Почему в вашем журнале нет хозяйственной рубрики?»
— Да, почему? — интересуется госпожа Тендер. — Люди просят. Сделайте что-нибудь этакое.
— Что, например? — скисаю я.
Мне этот редактор не нравится.
— Это уж вам решать, что, — говорит издатель. — Что-нибудь вроде «хозяйке на заметку».
— Какой ещё хозяйке? — вскидываюсь я. — У нас журнал для хозяек, что ли? А если у нас огурцы удобрять потребуют?
— Огурцы для школьников — совсем не вредно, — замечает редактор. — Запросто привяжем огурцы к школьной теме.
— Тогда коров доить, — поправляюсь я. — Вот потребуют у нас коров доить — что делать станем?
— А что такое? Это полезное умение, между прочим. И об этом никто не пишет. А мы бы…
— Тогда сталь отливать. Вот, редактор. Представьте, пишет нам пенсионерка Матильда Гедеоновна. Стуло. Почему, спрашивает, вы сталь не отливаете? В моей молодости все мальчики на заводе работали. А? Ну, как вам?
— Отлично! — восклицает госпожа Тендер. — Лена, ну, ты… я не знаю, ты звезда! Ой, спасибо тебе. Я же всю голову сломала, как нам рекламу сталелитейного завода к нашим статьям приспособить! Девочки, завтра едете на завод. У них училище при заводе, а у нас конец учебного года на носу. Отлично, отлично!
Пока я пытаюсь вернуть дар речи, редактор напоминает про хозяйственную рубрику.
— Спокойствие, дорогая редакция, — говорит Медведь. — Делаем новую рубрику: «Дела домашние. Школьнику на заметку».
Тут меня осеняет.
— А вот я, например, не умею гладить брюки. Эээ, то есть, я хочу сказать, это школьники не умеют гладить брюки.
Но поздно. Редакция вытаращивает глаза.
— А я умею… — осторожно хвастается Медведь.
— И я, — говорит редактор.
— А у меня муж гладит, — ещё хуже хвастается госпожа Тендер.
У меня тоже, может быть, муж бы гладил. Только у него времени нет. Поэтому в нашей семье гладит химчистка. Это очень удобно, только стыдно.
— Вы не школьники! — отрезаю я. — Прошу считать меня опытным образцом!
И вот суббота. Выходной день. Все идут с мужьями и детьми в кино и по магазинам, а я бросаю семью и еду к Медведю: учиться гладить брюки.
Шесть попыток, полторы сотни смешных фотографий, которые ни под каким видом нельзя печатать в журнале и, наконец, Медведь просто говорит: «Встань так, посмотри сюда» и даёт мне в руки штаны, которые лично проглаживает шаг за шагом.
— Сюда. Наклонись. Да не смотри ты с таким ужасом на эти брюки! Тебе нравится то, что ты сделала. Нравится, я сказала! Вот так. Теперь положи ладони сверху. Изображаем финальное повешение в шкаф.
— Ну, что у нас сегодня? — живо интересуется госпожа Тендер. — Лена, как там у тебя с темой следующего номера?
— Запросто, — говорю. — Значит, тема такая: подростковые эксперименты. Я хочу сказать, мы соберём всякие жалобы на то, что наши школьники творят со своим внешним видом, а потом вспомним, что сами творили.
— Отлично! — восклицает госпожа Тендер. — Это правильно. Нельзя убивать в детях творческое начало! Надо уважать потребность в самовыражении! И ограничивать ни к чему. Вообще, я не понимаю: что все пристали к бедным детям? Жалко, что ли? Или от зависти?
— Так, — я включаю диктофон. — Коллеги, сдавайте мне информацию. Госпожа издатель, начнём с тебя. Признавайся, что в школе творила.
Госпожа Тендер мнётся. У неё деловая репутация. И, между прочим, папа. Госпоже Тендер сорок лет, но всё равно папа. И репутация. Но она дама ловкая и тут же вспоминает, что можно предать гласности без вреда.
— Вот, — говорит она, — помню, в девятом классе носила девять пар часов. На одной руке. На второй — шесть. Больше у меня часов не было.
— А я, — говорю, — с хозяйственной авоськой в школу ходила. Помните, такие сетки были? На рыболовные похожи. Только ещё дырявее.
— А я, — говорит Медведь, — такую короткую юбку носила, что меня чуть из школы не выгнали.
— И я! — добавляет госпожа Тендер.
— И я, — говорю. — Два последних предупреждения было.
Мы смотрим на редактора.
— А я, — с достоинством замечает Полина Андреевна, — ни в чём таком не замечена. Я была приличной девушкой.
— Н-да, — говорит госпожа Тендер. — Ну, дорогая редакция, тема богатая. В материале недостатка не будет. Вы тут пишите, а я пошла.
Издатель уходит махать своей волшебной палочкой, а мы остаемся вспоминать своё тёмное прошлое.
Я вспоминаю, как сама постриглась. До такой степени, что пришлось…
Алло, мама? Мама, мне очень нужно к парикмахеру. Меня Лёшка в театр пригласил, а на голове чёрт знает, что. Ах, это волосы, очень красивые, густые? Я знаю, мамочка, что густые. Мне бы хотелось, чтобы эти волосы можно было назвать причёской. Как завтра? Почему завтра? Потому что у тебя самолёт через час, и ты только завтра из командировки прилетаешь? Ну, мама! А что же мне теперь делать? Уложить красиво и с ума не сходить? Тебе, мамочка, легко сказать, уложи. Когда у тебя кудри сами лежат. А мне что делать со своим непонятно, чем? Я не говорю глупости. Какие заколочки, что ты говоришь! Ни одна нормальная девушка заколочки не носит. Не морочить тебе голову? Ну, я не знаю даже. Мам, а сегодня никак нельзя? Я не могу говорить об этом завтра, я же вечером в театр иду! Ну, как это с кем! С Лёшкой Зайцевым. Очень хороший, да, я знаю, мамочка. Да, семья очень приличная. Какой замуж! Мне бы в театр для начала сходить… Из Лёши очень хороший муж получится? Ой, мама, давай всё-таки завтра об этом поговорим. Попросить тётю Эльвиру, чтобы в кредит постригла? Фу, не буду я никого просить! Папе позвонить? Ну, хорошо…
Алло, папа? Папа, мне очень нужно в парикмахерскую. Как нет денег? А куда же они делись? Ах, диски и карбюратор… И цемент для дачи? Я рада, папочка, что ты купил цемент. И доски купил? Вот здорово! А что же мне делать? Ну, папа, я же в театр с Лёшкой Зайцевым иду! Нормальный парень, да. Я знаю. Поэтому мне срочно нужно в парикмахерскую. Почему это чепуха? Ах, ему это всё равно? Почему ты так думаешь, папочка? Мне почему-то кажется, что ему не так уж всё равно… Нормальные мужики на всякую ерунду внимания не обращают? Так то — ерунда, а то — голова! Ах, это моя голова — ерунда? Очень смешно, папочка… Пап, ну что мне делать-то? Не буду я ни у кого занимать, вот ещё! Уложить как-нибудь и не паниковать по пустякам? Ну, ты даёшь, па…
Легко сказать, уложи. А если они не укладываются! Может, если самой немного подстричь? Я немножко, самую малость отрежу.
Так, стоп. Это как-то несимметрично. То, что слева — очень красиво. Совсем не то, что справа. Сейчас мы все это у-рав-ня-ем и получится… Пожалуй, теперь лучше, чем слева. Так. Ну, ещё. Теперь уже никак нельзя немножко. Теперь уже надо радикальное что-то делать. Секундочку, я попробую вот тут укоротить.
