И происходила из хорошей семьи… скажем так, хорошей, по сравнению с моей. Ее отец, отставной шифровальщик военно-морского ведомства, целыми днями сидел в кресле, водрузив ноги в белых носках на тахту и углубившись в чтение правых журналов, и периодически изливал желчь на демократов.
Мать, преподобная Бэбс из Аннаполиса, каждое утро посещала храм, где, как пить дать, молилась, чтобы Агнец Господень успел забодать меня насмерть до того, как я женюсь на ее дочери. Остаток дня Бэбс Конвей посвящала вышиванию, совмещая это занятие с просмотром телесериала «Молодые и неутомимые» и шоу «Херальдо». Вот уже восемь лет ее жизни были отданы шедевру «Плакальщицы у Гроба Господня» — гигантской вышивке на наволочке.
Из Линн получилась пай-девочка католичка. Любо-дорого поглядеть. Правда, правда. Быть с ней рядом — уже счастье. А моя жизнь никогда не была, как говорится, безоблачной. Я всегда считал счастье незаслуженной наградой и никогда не верил, что когда-нибудь его обрету.
— Как ты полагаешь, может, медовый месяц, — негромко проговорила она, разглаживая шов на моем рукаве, — лучше провести не в Сент-Джоне, а в Лондоне?
— В конце ноября нырять с аквалангом в Темзу? Благодарю покорно.
Улыбка осветила ее лицо. Она не съязвила в ответ. Не сказала что-нибудь вроде: «Неужели ты думаешь, что я жажду провести медовый месяц с каким-то «ластоногим» кретином?» Она только произнесла, причем без тени сарказма:
— Что ж, Сент-Джон так Сент-Джон.
Я взглянул в ее милые карие глаза.
И в этот момент день утратил для меня свою прелесть.
Потому что я был рядом с чудесной, славной женщиной — с волосами цвета меди и золотистой кожей, — и всего-навсего неплохо проводил время. Мне не было с ней ни весело, ни интересно.
Чушь все это, тут же сказал я себе. Надо соображать: Линн так молода и еще не разобралась во мне. Я кажусь ей зрелым, умудренным опытом человеком. Это, конечно, льстит моему самолюбию. Разумеется, я хочу, чтобы она почувствовала себя свободнее, — признаю. Более того, и сам я ощущаю некоторую скованность. Может, мне попросту нужно немного выпить? Но я сказал себе: нет, старик, это, пожалуй, лишнее. Мне и без этого неплохо. В самый раз.
Так вот, когда через четверть часа мне позвонили из управления и сказали, что поступило сообщение об убийстве «в твоих краях, ха-ха, на дюнной дороге в Саутхэмптон, — ну, в этом дорогом районе, знаешь? — там застрелили кинопродюсера, некоего Спенсера…», — я сказал:
— Господи ты Боже мой. Сая Спенсера?
— Ты что, знаешь его?
— Я о нем слышал. Мой брат делал для него какую-то работу, когда Спенсер снимал здесь фильм.
— Слушай, а правда, что он года два назад получил «Оскара»?
— Ага.
— Спорим, я видел его! По телевизору, ну, он из тех, которые всегда говорят: я хочу поблагодарить моего агента, и моих родителей, и моего покойного кота Пушка. Слушай, я в курсе: ты сегодня выходной, но ты единственный, кто живет на пути в этот чертов Хэмптонс, а нас только что вызвали в Сейчем, там черт-те что делается: какой-то псих-компьютерщик повздорил со своим стариком, задушил его и пытался спрятать труп под компостную кучу. Так что съезди уж в Сэнди Корт и поприсутствуй там. И не позволяй этим захолустным энтузиастам играть в детективов и засовывать что ни попадя в мешочки для вещдоков. Не тебе объяснять, как они умеют загадить место преступления! Спасибо, приятель.
…В общем, я почувствовал к Саю Спенсеру что-то вроде благодарности.
Я проводил Линн до машины, поцеловал на прощание.
— Мне страшно жаль, но, похоже, наш совместный уик-энд накрылся.
Она сжала мою ладонь и сказала:
— Что поделаешь. Я уже привыкла. Я так потрясена случившимся! Босс твоего брата — какой ужас! — И добавила: — Я люблю тебя, Стив.
Я подумал: «Она будет чудесной женой. Умопомрачительной матерью». Поэтому ответил:
— Я тоже тебя люблю.
По сравнению с этим убийство — просто детские игрушки. Теперь вам понятно, как я влип?
Вечер оказался еще прекраснее, чем день. Но ни луна, взошедшая четырьмя часами позже, ни прожектора грузовика оперативной службы, осветившие место преступления, не в состоянии были сгладить ужасного впечатления от трупа.
А взглянуть на него стоило. Бездыханное тело Сая Спенсера лицом вниз распростерлось на кафельном полу. Надо заметить, что плитки кафеля были не просто безумно дорогими: каждый пятый темно-синий квадратик украшала ручная роспись, изображавшая рыб, причем все эти рыбки — изысканно тонких контуров и невообразимо сочных цветов, — и в самом деле водились у побережья Лонг-Айлэнда. Держу пари, какой-нибудь модный нью-йоркский декоратор убедил Сая, что в «океаническом мотиве» таится определенный шик.
Над продолговатым, светящимся в темноте бассейном в прохладном ночном воздухе склубился туман. Прямо за водоемом возвышался элегантный дом Сая — трехэтажный, просторный, с серой кровлей. Постройки начала двадцатых, той канувшей в Лету эпохи многодетных семей и благодушных слуг. Стань спиной к фасаду — перед глазами зажелтеет полоска пляжа, а за ней — Атлантический океан.
— Как там твоя прелестная нареченная? — поинтересовался сержант полиции Рэй Карбоун.
Мы остановились прямо у головы Сая. На Карбоуне был синий шерстяной костюм, а на носу красовались дорогие очки от Кларка Кента. Хилый, пузатый, сутулый, Рэй больше походил на замученного налоговой инспекцией бухгалтера, чем на переодетого супермена.
