— Не буду! Не буду! — поспешил я его успокоить. — Только скажи ты мне, любезный друг, кто тебя научил пользоваться той силой, которой ты вылечил нашего товарища?
Иоганн посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом и сначала было отвечал своим всегдашним ответом:
— Бог, де, выучил…
Однако, на усиленные просьбы мои рассказать, как он открыл свои магнетические способности, он объяснил, что никто ему на них не указывал, а признал он их сам в себе исподволь, понемногу.
— Зачем же и хожу я на промыслы со своими? — предложил он мне вопрос. — Неужели, думаешь ты, за наживой?.. Нет, милый человек, — барышей их мне не нужно! Да я и прав на них не имею, не помогая им в их трудных заработках… Опасностей промысла я не боюсь, — опять угадал он мою мысль, — нет! Не опасности, а греха! Никогда не обагрял я рук в чьей-либо крови. Никогда не касались уста мои животной пищи. Мне незачем лишать жизни тварей Божьих. Я скорблю и за других-то, что лютая нужда заставляет людей промышлять кровью, — лишать жизни творений Господних… Хожу я на промыслы и буду ходить, пока в силах, для того, чтобы помогать и врачевать. Много раз приходилось мне пользоваться Богом данными мне способностями: облегчать недуги товарищей, выводить их из опасности… Вот, как теперь, вывел я из-под метелицы и довёл до вашего жилья всю партию. А то, ведь, уж у нас нечем было огоньку развести, да и перекусить им, беднягам, почти что ничего не оставалось… Вас мы не объели: ещё наши же люди вам промыслили запасов, а сами всё же от вихрей да стужи укрылись.
А моржеловы точно за эти дни набили нам и моржей, и медведей, и рыбы наловили большой запас.
— Вот через три дня уйдём к Серому Мысу, — закончил старик свою речь. — Надо попытаться доставить мою партию по домам… тех, кому суждено уцелеть!..
— А не всем суждено это? — спросил я.
— Не всем! — покачал головой Иоганн. — Я боюсь, что вернётся наша ватага без головы…
— Как?.. Матилас? — спросил я, изумившись. — И это ты знаешь, старина?
— Эх, — говорит, — барин! Мало, что я знаю! Больше на горе своё, чем на радость… Редко, — говорит, — кому мне приходилось говорить о знаниях своих, как тебе. А тебе и таким как ты — говорить мне приказано… Такие, как я, больше должны молчать; но иногда тем, кто уши и глаза не закрывают от премудрости Создателя всех сил, мы должны открываться… Пусть истина пробивается в мир хоть редкими, окольными путями, пока не наступит ей время прорваться с большей, неодолимой силой и ярче озарить свет, чем наши полярные ночи освещают эти Божьи, чудные огни! — указал он на северное сияние.
А я, признаюсь, смотрел на него в изумлении и не совсем доверяя. Я нарочно переспросил: «Такие-де, как ты»!..
— Но разве ж ты, старина, точно какой-нибудь особенный человек?
— Да, — говорит. — По нонешним временам я — особенный! Таких, как мы, теперь мало… В будущем земном круге нас опять станет больше, а ныне осталось очень мало…
— Но кто же ты такой? — не выдержал я. — Колдун, что ли?
Старик усмехнулся.
— Колдун — бессмысленное слово! — сказал он. — По крайней мере то, что люди понимают под этим названием, ничего не объясняет, а напротив, затемняет людские понятия… Я один из не утративших третьего ока!.. Ока духовного, которым щедрее были одарены пра-праотцы наши; которое с течением веков, разовьётся снова в далёких пра-правнуках наших, когда люди перестанут бороться с истиной, с Силой сил! И чем скорее сдадутся люди плоти, люди греха, на убеждения всесильной истины; чем скорее восторжествует воля немногих людей духа над упорством людей плоти. — тем скорее человечество поймёт свои ошибки! Тем полнее восторжествует свет истины над одолевшими его ныне грубыми силами праха и тлена!
— Вот смысл удивительных речей старика норвежца, сказанных им мне в ту величавую ночь на ледяных берегах Шпицбергена, которую я никогда не забуду! — заключил доктор Эрклер свой рассказ. — Да если б и хотел я забыть старца Иоганна, он бы мне этого не позволил!
Мы, его внимательные, хотя несколько скептические, слушатели изумились и снова насторожили внимание.
— Как же так, не позволил?.. Чем?.. Какою силой?
Некоторые из нас уже составили было отдельные кружки, рассуждая о странном рассказе доктора; большинство, разумеется, отнеслось к нему скептически. В особенности критически к нему отнеслись двое молодых людей, студент из Дерпта с довольно окладистой бородой и совсем безбородый врач, только что сорвавшийся со скамейки. Теперь, услышав это последнее заявление своего учёного собрата, юный доктор умолк, покосившись на него поверх очков; за ним его собеседник и почти все уставились на Эрклера.
— Как и чем Иоганн не позволил вам о себе забывать?
Почтенный доктор помолчал; потом окинул всех таким взглядом, будто мысленно вопрошал нас: «Да полно! говорит ли уж вам?..» Наконец, как бы решившись, скороговоркой отрезал:
— Да тем, что каждый раз, как мне случалось о нём рассказывать, — поминать его удивительные знания, его загадочные силы, — непременно случалось что-либо… странное! — совершенно неожиданное и… необъяснимое!
Эти слова породили неловкое молчание…
Наконец, одна старушка, тётка хозяина дома, спросила:
— Что же именно?.. Что-либо дурное?.. Неприятное?
— Да, да!.. И с кем?.. С вами, доктор? — вопросил высокий, весело глядевший на всех господин, — местный мировой судья. — Или не вы один страдаете от дружеских напоминаний вашего колдуна из-под северного полюса, а и мы все не вне опасности?
— Не беспокойтесь! — отвечал профессор, улыбаясь на всех его окружавших, — опасного нет ничего в визитных карточках Иоанна… Чаще бывает смешное…
— Неужели совместно с достоинством такого мага злоупотреблять своей силой? Подшучивать ею над безобидными смертными, как какому-нибудь проказнику из царства гномов? — иронически вопросил студент.
— Это недостойно современника великих праотцов и патриархов! — поддержал его юный эскулап, сморщив под очками нос в насмешливую гримасу.
— Почему же! Да воздаётся каждому по делам его и заслугам! — сказала тётушка Амалия Францевна. — Иной шут гороховый и не стоит серьёзного урока…
— А проучить его необходимо! — докончил Эрклер, добродушно улыбаясь. — Нет, серьёзно, — продолжал он, — мне приходилось не раз вспоминать моего знакомца с Шпицбергена. В особенности, наш последний разговор…
— При свете северного сиянья? — прервали доктора.
— Нет, — возразил он, — в серенькую ночь, которая собственно была утром… Ровно через три дня, как он и предсказывал, по излечении им нашего товарища, Иоганн отплыл со своими моржеловами, пользуясь переменой ветра, разогнавшего льдины. Прощаясь, он сказал мне: «Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, подумайте обо мне! Пожелайте сильно, всей вашей волей, всем разумом»…
— Разумом?!. — насмешливо прервал юный эскулап.
— «Всей силой духа вашего», — не смущаясь, продолжал профессор медицины, — «и я постараюсь быть вам полезным; если придётся, даже, увидеться с вами»…
— Представ среди полымя и смрада, как Мефистофель? — широко, но не без претензии, улыбаясь, вставил бородатый студент.
— «Если придётся, — с вами увидеться!» — повторил Эрклер. — «Но, без особой нужды, не призывайте меня», — говорил!
— И что же? Вы призывали?.. Вы его видели? — опять перебили доктора те же неугомонные слушатели.
— Нет! — сухо отозвался рассказчик, — не призывал, именно, потому, что не было крайней нужды в его помощи. Но совершенно уверен, что если призову, то увижу.
— Совершенно уверены?! Herr Professor, вы нами забавляетесь?
— Извините! Я только рассказываю факт: я верю в необычайные силы и способности Иоганна, во-первых, потому, что имею безумие считать наши узкие знания, вашу миниатюрную, близорукую науку весьма несостоятельными вспомогательными средствами к постижению всех дивных, могущественных сил, сокрытых в человечестве и в окружающей нас природе; а во-вторых, потому, что он не раз давал мне, без всякого с моей стороны призыва, удостоверения в том, что не прервал со мной духовных сношений…
Мы переглянулись изумлённые, а студент и его соумышленник весьма неучтиво рассмеялись.
— Позвольте мне окончить мой рассказ и я перестану смешить вас и злоупотреблять вашим терпением, — серьёзно отнёсся к ним доктор Эрклер. И продолжал, обернувшись к другим слушателям. — Я должен ещё сознаться вам, господа, что я верил бы в необыкновенные способности старика Иоганна и в существование подобных ему, удивительных субъектов, — хотя сам не встречал других таких, как он, — по собственному убеждению возможности их бытия… Но, в этом случае, я даже не имел бы права ему лично не верить, если бы, вообще, и не допускал таких ненормальных явлений, потому именно, что всё сказанное им сбылось. Вы знаете К**, нашего уважаемого профессора химии, господа? Спросите его: радикально ли он излечен от астмы. Он скажет вам, что, несмотря на его последующие путешествия к северу и долгие пребывания в областях вечных льдов, не только припадки удушья его не повторялись, но он даже никогда не простужался, стал здоровее, чем когда-либо… Потом, бедный вожак моржеловов, норвежец Матилас, точно более не видал родного крова: он, в числе пятнадцати человек, — из пятидесяти восьми отважных охотников, которым мы оказывали гостеприимство в заливе Муссель, — задержанные временно льдами на Сером Мысе погибли на охоте за белыми медведями. Возвращаясь весной в Европу, мы видели его могильный камень на пустынном берегу… Наконец, те знаменательные слова, которые дед Иоганн сказал мне на прощание, пред исчезновением их утлой флотилии между трещинами ледяных скал, в узких проливах, образованных временно разошедшимися льдинами, — должны были бы каждого убедить в необъяснимом могуществе его, потому что он не раз выполнял их косвенное обещание…
