— В чем же тут ум?
— Как в чем? На второй мог отдать все назад и своих прибавить!
Патмосов понял и кивнул.
— Скажи мне, посещая клуб, ты все‑таки делаешь что‑нибудь — следишь?
Пафнутьев засмеялся.
— А то как же иначе! — ответил он. — Это уже само собою. Я, к примеру сказать, знаю все игрецкие плутни, все мошеннические приемы, многие шулерские и, наконец, почти всех шулеров в лицо знаю.
— Владислава Казимировича знаешь?
— Это Калиновского? Как же! Но какой же он, Алексей Романович, шулер! Смелый игрок, и только!
Патмосов засмеялся.
— Так, так. Это видно, что ты всех шулеров знаешь. А Свищева?
— Не понимаю! — обидчиво пожал плечами Пафнутьев. — Вы это нарочно. Крупный коммерсант…
— Чем торгует?
— То есть он больше по комиссиям, — замялся Пафнутьев.
— Так! Ну, а кого же ты знаешь?
— Бадейникова! Вот это шулер!
Патмосов засмеялся.
— Милый, да ты такого знаешь, которого даже уличные мальчишки знают! Это тот, которого судили по подозрению в грабеже и убийстве?
— Да, он самый!
— Ну, знания! Да ведь тогда на суде выяснилось, что он за гусь! Ха — ха — ха!
Пафнутьев смутился.
— Ну, вот что, — серьезно сказал ему Патмосов, — сегодня опять поезжай в клуб и скажи, как играл Колычев, а за Свищевым и этим Калиновским последи внимательно и запомни, с кем они дружат, шепчутся. Понял?
— Понял, — сказал Пафнутьев и растерянно прибавил: — Да неужели они…
— Самые настоящие, мой милый! — сказал Патмосов. — А теперь иди к дамам. Я спать буду!..
У Патмосова явилось новое дело, которому он отдался всей душой. Он теперь пропадал по целым дням и то и дело уезжал из Петербурга.
Но Колычева он не выпускал из виду ни на один вечер.
За его игрою следил Пафнутьев и давал Патмосову подробные отчеты.
Патмосов слушал, бранил и хвалил Пафнутьева, наставлял его в дальнейшем и на вопросы, что он хочет делать и чего ждет, обыкновенно отвечал:
— Когда наступит момент, я возьмусь за дело. А теперь подождем!
В следующий раз, как и в первый, Пафнутьев приехал к Патмосову озабоченный и сказал:
— Колычев опять всех обыграл!
— Где и как?
— Теперь в купеческом. Бил целую талию, потом бросил и уехал. Тысяч четырнадцать набил!
— Ну, а за теми смотрел?
— Смотрел, но что же? Они оба были, и Свищев, и Калиновский, но вели себя безукоризненно. Свищев, когда уехал Колычев, проиграл тысячи две.
— Они сидели за столом, когда метал Колычев?
— Подле него!
— Ставили?
— Не заметил. Впрочем, Калиновский говорил потом, что проигрался в его метке.
— Говорил! Ох, Сеня, Сеня! Сколько времени тебя учить, что все видеть и слышать самому надо! Сегодня поедешь, и завтра, и послезавтра, — только следи за ними. Понял?
Пафнутьев молча кивнул, а потом не выдержал:
— Вы здесь сидите, а я все время играю, и вы не верите, что это вполне порядочные люди.
— Дурак ты, Сеня! — просто сказал Патмосов.
Прошло три дня, и Пафнутьев восторженно сказал Патмосову:
— Вы правы! Они оба очень подозрительны. За игрою Колычева они ничего не ставят, а только говорят, что проиграли.
Патмосов кивнул.
— Вчера на улице я видел их с Бадейниковым. Они о чем‑то говорили очень оживленно.
— Ну, ну! А с Колычевым?
— Незнакомы!
Патмосов улыбнулся.
— Теперь вот что, друг! Как только Колычев выиграет и поедет из клуба, последи за ним. Понял?
Пафнутьев уже ничего не возражал и на другой день приехал взволнованный.
— Вы словно через стены видите!
— А что?
— Я вчера поехал за Колычевым, он опять выиграл. Днем в купеческом, вечером в железнодорожном. Ну, поехал за ним, а он в» Ярославец»! Я туда. Он сел в зале, а потом, я смотрю, явился Калиновский. Они поздоровались и прошли в кабинет.
— Ну, ну! Теперь начинаешь понимать?
— Да! Что‑то есть между ними. Неужели Колычев…
— То‑то! А какой он теперь по виду?
— Совсем другой. Раньше он проигрывал, но был ровен, улыбался, иногда был веселый и всегда милый. А теперь — нервный, угрюмый, осунулся. Совсем другой!
Патмосов вздохнул.
— Нелегко это порядочному человеку.
— Что прикажете дальше делать?
— Дальше? — Патмосов помолчал и потом сказал: — Следи за ним до той поры, пока он из клуба не поедет прямо домой. Как это выследишь, сейчас же мне сообщи. Немедля!
— А если вы в отъезде?
— Ты всегда знаешь, куда я еду. Телеграфируй тотчас!
— А если что особое увижу?
— Ну, это до личного свидания отложишь!
Пафнутьев уехал, и Патмосов снова отдался своему новому делу, на время забыв о Колычеве.
Но через три дня Пафнутьев приехал к нему не в обычный час.
— Много необыкновенного!
— Ну? Они рассорились?
Пафнутьев опять удивился.
— Да! Но откуда вы все это знаете?
— Милый, этого надо было ждать, и только за этим я и поручил тебе следить.
— Да, да! Видимо, рассорились!
— Что же ты видел?
— Третьего дня, вечером, я увидел его в купеческом. Он метал и всех бил.
— Ну?
— А за столом не было ни Калиновского, ни Свищева, ни Бадейникова. Он был один!.. Наметал тысяч восемь и встал. Я за ним. Было уже двенадцать часов. Он только что вышел, как к подъезду подкатил Калиновский и прямо к нему. Они отошли, а я будто галошу уронил. Ищу и слышу. Калиновский сразу ему: «Ты, значит, без нас играл, как ты смел!«А он: «Я за свое счастье сыграть хотел». Калиновский снова: «Мы тебе в собранье назначили!» — «А я не захотел». — «Едем теперь!«Колычев сначала не хотел, потом поехал. Патмосов заинтересовался.
— Это третьего дня было? Так! Ну, а вчера?
— Вчера я был в железнодорожном. Смотрю, они все, а Колычева нет. Я и стал за ними следить. Вижу, волнуются. Пришли в буфет и заняли столик. Я занял рядом. Всего нельзя слышать, но обрывки доносятся. Калиновский сказал: «Он опять где‑нибудь за себя играет». — «Теперь его не удержать», — сказал Бадейников. Они совсем стали говорить шепотом. Потом Свищев вскочил и направился к выходу. «В купеческий!» — крикнул ему Калиновский. Я ушел, вернулся, они все сидели. Я занял комнату, через которую надо идти в буфет, и взял газету. Почти с час просидел. Вдруг идет Свищев, один и совсем расстроенный. Взошел в буфет, а оттуда они все уже трое. Я совсем спрятался. Они приостановились, и Калиновский сказал: «Изменил негодяй!» — «Тем хуже ему!» — сказал Бадейников, да так, что мне стало страшно.
Патмосов кивнул и решительно встал с дивана.
— Спасибо тебе! Ну, теперь мне надо действовать. Будем спасать его!
На далеких Пороховых, среди крошечных домиков обывателей, стоит хорошенький серый домик с мезонином и балкончиком, с садиком и верандой, некоего Аникова, Ефрема Степановича, прогоревшего помещика, как его называют соседи.
В домике этом живет он один со своей служанкой, рябой Авдотьей, бабой лет тридцати двух, лихой и бойкой.
На какие средства живет этот Аников, никто не знает, и все думают, что он доживает последние остатки от своего благополучия.
Но живет он прилично и независимо, в некотором роде изображая барина среди окружающей его бедноты.
Едет он в город и из города всегда с целыми корзинками всякого добра. Нередко к нему приезжают господа, большею частью статские, и, видимо, по делам, так как бывают у него не больше часа, двух.
Живет Аников замкнуто, и те, которые изредка, посещают его, говорят, что у него есть комната всегда на запоре, куда даже не заглядывает его Авдотья.
Вообще Аников на Пороховых окружен некоторой таинственностью, хотя внешностью своей не представляет ничего примечательного.
Сухой, высокого роста, с длинной черной бородой, тронутой сединой, с лысой головой и мелкими, плутоватыми чертами лица, он ничем не выделяется из толпы и кажется самым ординарным человеком, а между тем этот Аников — человек в некотором роде исключительный, и таланты его не из обыкновенных.
Было часа три, обеденное время на Пороховых, когда к дому Аникова подъехал Патмосов и позвонил у его двери.
Рябая Авдотья открыла двери и впустила Патмосова в жарко натопленную прихожую.
— Барин дома?
Авдотья, вероятно предупрежденная, тотчас ответила: «Пожалуйте, ждут!» — и приготовилась помочь Патмосову снять шубу, когда на пороге показался сам хозяин и радушно сказал:
— Жду, жду! Собирался ехать, но получил письмо и остался ради дорогого гостя! Милости просим!
— Ну, что, совсем бросил?
— Совсем. Теперь помогаю только.
— Фабрика? — усмехнулся Патмосов.
Аников засмеялся.
— Именно. Пожалуйте ко мне. Я вам пуншику приготовил. С холоду это превосходно! — и Аников провел его по маленькому коридорчику, толкнул дверь и ввел в большую, жарко натопленную, светлую комнату с окном, устроенным под самым потолком.
— Это чтобы не подглядывали, — сказал он. Патмосов стал с любопытством осматриваться.
В комнате стоял широкий диван, два кресла и стол между ними, за которым теперь Аников хлопотал с пуншем. В углу стоял шкаф вроде буфета, а по двум стенкам большие сосновые столы, на которых грудами были навалены игральные карты без бандероли и в бандероли, а тут же рядом и самые бандероли, искусно вскрытые.
— И впрямь у тебя тут фабрика, — сказал Патмосов.
— Живу с этого! — вздохнул Аников. — Пожалуйте!
— Ну, покажи мне все! — сказал ему Патмосов.
Аников оживился.
— Для вас с удовольствием! Вот извольте видеть, — он подошел к столу и взял пачку карт, — это для подбора колоды. Здесь у меня ровно три дюжины колод вскрыто. Все одного крапа. Видите? Вот из них‑то я и подбираю.
— Как?
— Принцип один. По крапу. Извольте видеть, здесь крап звездочками. Смотрите на уголки. Вот на уголке одна звездочка, а вот две, а вот три, четыре, а вот одна и половинка. Поняли?
— Пока ничего!
— А очень просто. Здесь у меня три дюжины карт, то есть тридцать шесть в колоде. Это собственно для экарте готовятся и для макао. Теперь, изволите видеть, для экарте что нужно? Одна масть! Так? Я вот и подбираю. Пусть у всех червей будет одна звездочка в уголку, а бубен — две, у трефей — три, а у пик — одна и половинка. Хорошо — с! Сажусь, делю все карты по мастям и начинаю просматривать крап, просматривать и откладывать. Вот и все. Вы приехали. Вам нужно для экарте. Пожалуйте, вот колода и ключ к ней! Хе — хе — хе!
— А для макао?
— Там я жир мечу и девятки с восьмерками. Те еще легче. Жир, положим, звездочка в уголке, девятка — две, а восьмерка — три!
— И дорого платят?
— Дешевле как за пятьдесят рублей нет. Судите сами, одни карты мне с извозчиком двадцать рублей стоят, а из них много, если три колоды сделаешь. Да забота. В день талию сделаешь, да и будет! А для банка так я по триста рублей беру. Помилуйте! Там каждая карта отмечена. Для такой колоды я по восемь дюжин порчу, а работаю иной раз недели по две! Только теперь мало их спрашивают, — вздохнул он, — делаю из любви больше! Вот, не угодно ли поглядеть! — он подбежал к шкафу — буфету, отпер и распахнул одну дверцу. — Вот мой товар!
В шкафу на трех полках лежали запечатанные в бандероль карты, и под каждой колодой видна была записка.
— Талии и ключ к ним! На всякую игру!
— Химик! — усмехнулся Патмосов. — Ну, теперь помогай мне!
Лицо Аникова приняло выражение деловитой внимательности, отчего сморщилось, словно он собирался чихнуть.
— Видишь, ты мне открыл свою фабрику — поверил! И я тебе поверю.
Патмосов подробно рассказал ему историю Колычева. Аников слушал, кивал и вставлял свои замечания.
— Очень просто. Они ему только подменяли! Свищева знаю и Калиновского! Кто ж Бадейникова не знает!.. Так…
Патмосов окончил и спросил:
— Что же ты думаешь? Как они ему отомстить могут?
— По — всякому, Алексей Романович! К примеру скажем, подложат ему талию, да сами и обличат его. В карман ему могут карты засунуть. Мало ли как! По — моему, ему теперь вовсе карты оставить надо. С огнем играть будет!
Патмосов задумался.
— Я помогу ему!
Аников улыбнулся.
— Простите, Алексей Романович, только вы ему тут не в помощь. Можете вы их накрыть, обличить и прочая. А как вы им помешаете его опорочить, не пойму! Нет, пусть он вовсе бросит дело или помирится с ними!
— Ну, хорошо, — нетерпеливо перебил его Патмосов, — теперь ты мне вот в чем помоги. Сведи меня с этим Свищевым и прочими.
— То есть как это?
— Извести, что я, ну, хоть московский шулер, одесский, что ли, и хочу в их компанию.
— Да ведь вас в лицо знают, кто вы такие!
— Эх! А еще умный, — засмеялся Патмосов, — ты ведь меня знал, а целый вечер за графа Косовского принимал.
Аников тоже засмеялся и махнул рукою.
— И то поглупел! Что же, я это могу. Я письмо напишу, а вы им его передайте.
Он тотчас сел к столу, достал бумагу и взял перо.
— Как вас назвать‑то?
— Яков Павлович Абрамов, крымский помещик!..
— Так и напишем! — и он стал писать, диктуя себе письмо вслух. — «Никаша или Поляк, вот рекомендую вам в компанию дельного человека. Называет себя Яковом Павловичем Абрамовым, имеет деньги и все знает, я с ним двадцать лет назад в Москве работал, а теперь он ко мне заявился, а я его к вам. Фабрикант с Пороховых»… Вот! Готово! А в случае, ежели откроетесь, так я скажу, что не вам письмо дал, а вы его, значит, похитили.
— Говори, что хочешь! — засмеялся Патмосов, беря от Аникова письмо. — Ну, спасибо тебе! Услуга за мной!
— Помилуйте! Что вы мне тогда сделали, я вовек не забуду! — сказал с чувством Аников.
Патмосов простился с ним и поехал домой, по дороге думая о катастрофе, которая может разразиться над Колычевым.
«Товарищество на паях», как назвал свою компанию Калиновский, совершенно растерялось, обозлилось и испугалось.
Колычев им изменил.
Это факт.
Сначала он стал играть потихоньку от них за свое счастье.
Они назначали игру в купеческом, он ехал в железнодорожный; они — в железнодорожном, он ехал в купеческий. И главное, ему везло!
Везло, и он объявил им, что больше им не товарищ.
Все к одному! Им было завидно, что ему так повезло, что он уже отыгрался и даже в выигрыше; было беспокойно, что он знает их тайну и их всех, и, наконец, самое главное, что они потеряли такого банкомета.
С деньгами, положением, пользующегося общим уважением.
Где найти такого еще!
Они сидели в клубном буфете, вполголоса обсуждая свое положение, когда к их столу подошел полный господин с седою бородкою, лихо закрученными усами и спросил:
— Кто, господа, из вас Свищев, кто Калиновский?
— Я! Я! — отозвались оба.
— Так вот вам от моего приятеля. Я здесь посижу! — он подал письмо, указал на свой столик в углу буфетной, отошел к нему, заказал себе кофе и стал наблюдать.
Три головы склонились над письмом, которое вскрыл и читал Свищев. Потом все трое оглянулись на этого господина и опять, сдвинув головы, стали негромко говорить, потом Калиновский встал и решительным шагом направился к этому господину.
