Удивительным был этот мир, в котором Ньёрд жил, любил и сражался так много веков назад, что даже моя память, скользя по минувшим эпохам, не может отыскать достаточно надежной точки отсчета. Не один, но несколько раз с тех пор менялось лицо Земли, возносились и тонули континенты, с места на место переносились моря, пробивали новые русла реки, наступали и пятились ледники, меняли свое положение на небе звезды, складываясь в новые созвездия. Это была эпоха начала эпических странствий моего народа, эпоха, в которой племена голубоглазых и светловолосых людей двигались на север и на юг, запад и восток, веками длившееся кочевье вело их вокруг земного шара. Их следы и их кости можно отыскать в самых диких уголках современного мира. Я родился, вырос и возмужал в дороге. О родине, оставшейся где-то далеко на севере, остались лишь отрывочные воспоминания — неясные, словно полузабытый сон. Я помню ослепительно белые равнины и ледяные поля; огромные костры, пылавшие в центре круга из кожаных шатров; русые волосы, развевающиеся на ветру; солнце, прячущееся за мрачной стеной багровых туч; вытоптанный снег, на котором неподвижно лежат в лужах чего-то алого темные фигурки.
Это последнее я вижу отчетливее всего остального. Уже много позже мне сказали, что это поля Ютунхайма, где разыгралась страшная битва, легендарная битва эсиров, о которой затем долгие века пели песни седобородые сказители, которая и сейчас живет в туманных намеках на Рагнарок и Геттердеммерунг. Я видел это грудным ребенком, стало быть, жил где-то в… Нет, не будем уточнять — вы еще примете меня за сумасшедшего, а историки и геологи спустят с меня шкуру совместными усилиями.
Но это тоже лишь туманный фрагмент, гораздо ярче я вижу кочевье, в котором, собственно, и прошла вся моя жизнь. Мы не выбирали себе путь осознанно, но так уж получалось, что наше племя постоянно шло на юг. Иногда мы останавливались и жили какое-то время на плодородных долинах меж высокими горами или по берегам равнинных рек, но рано или поздно срывались с насиженного места и шли дальше. И дело не только в грозившем нам голоде или, допустим, внезапной засухе. Случалось, мы уходили в пустыню, оставляя земли, богатые дичью. Нас гнали вперед неутоленные страсти и желания, таковы уж законы человеческой жизни, но мы об этих законах знали тогда не больше, чем дикие гуси знают о причинах сезонных миграций. Вот так однажды мы и добрались до тех мест, где жило Чудовище.
Я начну свой рассказ с того момента, когда мы пришли к покрытым буйной растительностью холмам, кишевшим разнообразной живностью. Жаркой душной ночью мы услышали тамтамы аборигенов, они беспрестанно выбивали одну и ту же дробь. Утром мы увидели самих аборигенов — низкорослых, коренастых, черноволосых, с пестро размалеванными жестокими лицами, но, несомненно, белокожих. Мы издавна знали их род. Это были пикты, наиболее воинственное из всех известных нам племен. Мы встречали пиктов в густых лесах и горных долинах, но со времени нашей последней встречи с ними утекло немало времени. Думаю, что здешнее племя пиктов дальше всех иных выдвинулось на восток. Всего несколько поколений пиктов жило здесь, но бесконечные джунгли уже начали переваривать этих людей, стирая прежние черты и подгоняя их под свой кошмарный эталон.
Мы шли пешком — белобородые, похожие на волков, старики, могучие, в расцвете сил, мужчины, нагие дети, светловолосые женщины с младенцами на руках, никогда, кстати, не плакавшими. Я не помню, сколько нас было, — что-то около пяти сотен воинов. Воинами я называю всех мужчин: от детей, достаточно сильных, чтобы держать лук, и до самых дряхлых стариков. В те жестокие времена воевали все. Наши женщины дрались в случае необходимости, как тигрицы, я помню младенца, вцепившегося зубами в ногу наступившего на него врага.
Да, мы были настоящими воинами. Позвольте, я расскажу о Ньёрде. Я горжусь им, особенно сейчас, когда вижу жалкое, парализованное тело Джеймса Эллисона — временную мою оболочку.
Ньёрд был высоким, широкоплечим, с сильными руками и крепкими ногами, юношей. Длинные упругие мышцы дарили ему не только силу, но и выносливость. Он мог сутками бежать, не обнаруживая ни малейших признаков усталости. Ошеломляющая стремительность движений превращала его тело в глазах наблюдателя в размазанное пятно. Расскажи я вам все о его силе, вы посчитали бы меня лжецом. На всей Земле не найти сейчас человека, который смог бы натянуть лук Ньёрда. Помнится, рекорд по стрельбе из лука принадлежит одному турецкому спортсмену, пославшему стрелу на 482 ярда. В моем племени не было подростка, не сумевшего бы побить этот рекорд.
Итак, углубившись в джунгли, мы услышали тамтамы, гремевшие в таинственных долинах, прятавшихся среди холмов. Враг ждал нас на широком, открытом со всех сторон плоскогорье. Здешние пикты, судя по всему, ничего о нас не знали, даже легенды об эсирах до них не дошли, ибо будь иначе, они хоть засаду, что ли, устроили бы. Пикты прыгали с деревьев, завывали грозно, вопили, что повесят наши головы у ног своих богов, что наши женщины будут рожать им сыновей. Ха! Ха! Ха! О Йомир! Это рассмеялся Ньёрд, а не Джеймс Эллисон. Именно так, от всей души, смеялись тогда эсиры, услышав эти угрозы. Моря крови, океаны пламени оставляли мы за собой, мы были беспощадными убийцами, неумолимыми грабителями, с мечом в руке шагавшими по жестокому миру. Угрозы пиктов пробудили в нас грубоватое чувство юмора.
Мы устремились им навстречу, сбрасывая на ходу с плеч волчьи шкуры и вытаскивая бронзовые мечи. Наш рев громом прокатился по плоскогорью. Пикты выстрелили из луков, мы ответили тем же. Где им было тягаться с нами в меткости. Наши свистящие стрелы падали на них тучами и валили их наземь, словно ветер — осенние листья. Когда они с воем и пеной на губах набросились на нас, мы, опьяненные горячкой сражения, швырнули луки прочь и дали волю мечам.
Я описываю эту битву несколькими сухими словами, ибо чувствую, что не смогу передать это безумие, запах крови и пота, хриплое дыхание, напряжение мускулов, треск костей, ломающихся под могучими ударами, и, прежде всего, беспредельную жестокость этой резни, в которой не было ни правил, ни порядка, а каждый дрался, как хотел и как мог. Если бы я начал описывать все, что там происходило, вы бы оцепенели от ужаса. Я сам, вспоминая эту бойню, не могу сдержать дрожи. О том, что военные действия можно вести по каким-то правилам, никто даже не догадывался. В те времена человек со дня своего рождения и до самой смерти зубами и когтями дрался за жизнь, ни у кого не прося пощады и никому ее не даруя. Милосердие если и проявлялось, то лишь спонтанно, а значит, крайне редко.
