— Эй! — возмущается почтовый работник. — Не надейтесь, что я буду разгружать ваши посылки. Я штатский…
— Заткнись! — спокойно говорит ему офицер. — Складывай свои мешки в мою тачку.
Задетый таким апломбом, работник пытается протестовать, но военный вынимает из кармана руку и направляет на него пистолет тридцать восьмого калибра.
— В твоем распоряжении только тридцать секунд и ни одной больше.
Есть люди, которые умеют убеждать. Пьер Лутрель обладает этим талантом. Служащему сразу становится жарко, и он больше не возражает. Его начальник даже не подозревает о том, какое рвение может проявить его подчиненный. Дуло пистолета нацелено ему в низ живота — мучительная, медленная смерть. Он мысленно считает секунды, хватает мешок, бросает внутрь машины. Пять секунд. Мчится галопом к фургону… Еще четыре секунды. Хватает мешок — четыре секунды. Спринт к машине — еще четыре… Бег к фургону, мешок — три секунды. Он побивает свой рекорд. Еще одна посылка для военного, последний рывок к фургону, последний мешок. Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать… Последнее усилие, последний бросок. Готово. Успел уложиться.
— Браво! — говорит Лутрель. — Вот видишь, теперь тебе не холодно.
Его пистолет все еще нацелен на вспотевшего работника. Лутрель садится в машину, включает сцепление, трогается. Крики служащего заглушает грохот товарного поезда. Лутрель стремительно мчится по улице Берси к окружной дороге. На полном ходу он бросает взгляд на машину, в которой сидят Аттия, Ноди, Бухезайхе и Фефе, готовые прийти на помощь. Они срываются с места в свою очередь.
Одиннадцатого февраля тысяча девятьсот сорок шестого года почтово-телеграфная служба не смогла доставить пять миллионов франков.
На медной дощечке, прикрепленной к стене респектабельного дома неподалеку от Опера, выгравировано три слова. В дверях клуба стоят двое портье в форменных фуражках и темно-синих костюмах, расшитых золотыми галунами. Припаркованные вдоль бульвара, иногда в два ряда (с молчаливого согласия полицейского), первые американские машины оскорбляют своим хромом старенькие «бугатти» и «тальботы», а также быстрые «хочкиссы» с вытянутыми мордами. «Ситроенов» мало: клуб принимает только сливки элегантного общества послевоенного Парижа.
Лутрель в сопровождении насупленного Ноди и безучастного Бухезайхе широкими шагами пересекает тротуар, отвечает на приветствие портье, входит в узкий, обитый деревом коридор и звонит в дверь клуба. В замке поворачивается ключ. Швейцар кланяется.
— Здравствуйте, господин де ля Моль.
— Здравствуйте, — небрежно отвечает Лутрель.
Ноди не произносит ни слова, Бухезайхе с силой пожимает руку швейцару и фамильярно хлопает его по животу. Ноги троих мужчин утопают в мягком ковре. В гардеробе Лутрель освобождается от своего пальто, достает гаванскую сигару и с расчетливой медлительностью направляется к игорному залу. Он щелкает пальцами. Идущий сзади него Бухезайхе тотчас же чиркает спичкой и подносит пламя к сигаре. Лутрель делает глубокую затяжку, выпускает дым, окидывая взглядом салон. Затем он медленно идет к бару, удостаивая завсегдатаев улыбкой, рукопожатием или обменом острот. Ноди молча наблюдает на ним. Лутрелю понадобилось всего несколько месяцев, чтобы войти в хорошее общество. Он великолепно играет разных персонажей, скрываясь под вымышленными именами. Его новые знакомые — артисты, банкиры, промышленники и вся эта армия нуворишей, разбогатевших на войне, — введены в заблуждение его респектабельностью и угадываемой в нем опасной силой.
Взобравшись на высокий табурет и потягивая шампанское, Ноди дуется. Любого другого, кроме Лутреля, вытащившего его из мещанского мира провинциальной буржуазии и посвятившего в рискованное ремесло гангстера, любого другого, кроме этого опасного друга, способного безжалостно уничтожить своих заблудших соучастников, он бы уже давно послал подальше.
Телохранителю надоело таскаться по ночным клубам, где, держа руку в кармане своего пиджака и сжимая пальцами приклад кольта (как не вспомнить о Сопротивлении), он должен быть готов защищать своего хозяина, занятого танцами, выпивкой и соблазнением красивых самок. С тех пор как в его жизнь вошла Пьеретта, Рэймон не может представить свою жизнь без нее. Он влюблен. Он, девиз которого было: новое увлечение избавляет от старого, — он думает теперь только о Пьеретте. Он готов провести с ней в постели остаток своих дней, даже если ему суждено умереть от излишества — так волнует его ее тело. Внезапно он выходит из состояния задумчивости.
— Пьер, скажи, пожалуйста…
— Да?
— Почему бы Аттия тоже иногда не дежурить по ночам?
Бухезайхе одобрительно кивает. Лутрель возмущен.
— У вас нет сердца. Жо нуждается в отдыхе после депортации. Кроме того, у него семья: мать, жена, дочка, не говоря уже о том, что он только что купил себе бистро. Ему нельзя рисковать. Для полицейских он — бывший депортированный, а значит, вне подозрений. Неужели вам непонятно? О господи, что за люди!
Неожиданно он ставит бокал на стойку бара и восклицает:
— А вот и она!
Ноди и Бухезайхе поворачивают головы к двери, как и многие другие мужчины, присутствующие в игорном зале. С распущенными по обнаженным плечам завитыми белокурыми волосами, затянутая в черное платье, на пороге застыла Мартина Кароль, наслаждаясь произведенным эффектом. Медленным взглядом она окидывает зал, замечает Лутреля и улыбается ему.
