Усевшись в «вольво», Анри въехал в распахнутые ворота.
Комплекс зданий в их депо был размещен в одном месте, примерно в полукилометре от ворот; он состоял из конюшни на тридцать денников, душевых для лошадей, ветлечебницы, хозяйственного сарая и гаража. К гаражу примыкал небольшой жилой флигель. В штат депо, не считая отца и Анри, входили семь человек.
Выйдя из машины у конюшни, Анри увидел развернутую к гаражу фуру для перевозки лошадей, около которой, держа за уздцы лошадь, стоял старший конюх Себастэн. Рядом топтался человек лет шестидесяти с автоматом через плечо; вглядевшись, Анри уловил в чертах его лица некоторое сходство с охранником у ворот. По скаковой дорожке, заканчивая разминку, на недавно поступившей в конюшню двухлетке скакал отец. Закончив круг, отец постепенно перевел лошадь на шаг; у конюшни, спрыгнув, передал поводья Себастэну. Маленький, сухой, с коротким, цвета спелой соломы бобриком волос и голубыми глазами, каждое изменение в которых Анри понимал тут же, без слов, отец сейчас изучающе всматривался в Анри. Было видно, что старший Дюбуа сейчас в отличной форме; в обтягивающих ноги панталонах, сапогах и тренировочной фуфайке отец выглядел гораздо моложе своих сорока трех лет.
— Привет, па, — сказал Анри. Что здесь происходит? Автоматы, пулеметы, пистолеты, еще пушки не хватает… Что это еще?
— Пока ничего, — отец отвел Анри в сторону. — Пока. Раймон, которого ты видел у ворот, и вот этот человек, Жан-Пьер, его отец, — наши родственники. Они из Бретани. Оба не так давно воевали, так что не подведут.
Достав из кармана жестяную коробочку с леденцами, отец открыл ее. Облюбовав один из леденцов, осторожно положил его в рот. Неделю назад отец бросил курить и теперь не расставался с помогавшими отвлечься от мыслей о куреве мятными кругляшками, изготовленными из патоки.
— Да? — Анри хмыкнул. — А почему они должны не подвести?
Знаком показав следовать за собой, отец прошел в дежурку. Не дожидаясь реакции Анри, сказал:
— Видишь ли, сынок, лет двадцать с небольшим назад я был начинающим жокеем. Скакал я неплохо, и все же был не больше чем обычным наемным рабочим. А тут судьба столкнула меня с Сен-Клу. Я его обошел в Большом Парижском. У Сен-Клу есть глаз, и он понял: если он меня не купит, я могу сильно помешать его карьере.
Отец молчал, и Анри в конце концов спросил:
— Значит, он тебя купил?
— Да. Его люди сразу после выигрыша Большого Парижского предложили мне крупную сумму за то, чтобы я пропустил Сен-Клу в двух ближайших скачках. Я отказался и выиграл оба эти приза. После этого Сен-Клу предложил мне это депо — за то, что я буду изредка его пропускать.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно. Неделю назад я решил восстать и порвать все отношения с Сен-Клу.
Постояв немного, Анри подумал: несмотря ни на что, он с полным правом может гордиться отцом.
— Ответа от Сен-Клу ты не получил?
— Нет. Собственно, я и не рассчитывал получить ответ. Ведь во всей этой истории может быть только два исхода: Сен-Клу проглотит пилюлю и отвяжется от меня, но это вряд ли, поскольку слишком многое поставлено на карту. Так что более вероятно, что он и его шайка попробуют как-то на меня воздействовать. И потом… Видишь ли, Анри, я решил взять в этом году Парижское Дерби.
Сообщение было слишком важным, чтобы ответить на него сразу.
— Значит, мое выступление на Роу-Робине…
— Твое выступление на Роу-Робине отменяется, но другого выхода у нас нет. Если я в этом году возьму Дерби, справиться со мной банде Сен-Клу будет уже не так просто. Пойдем-ка со мной.
Пройдя вслед за отцом в конюшню, Анри остановился у резервного денника; за перегородкой стояла неизвестная ему вороная кобыла, черная, как смоль, с единственным крохотным белым треугольником на лбу.
— Как? — спросил отец. — Нравится лошадка?
— Хороша. Но откуда она?
— Долгая история. Она была затемнена еще при рождении. Мне дорого стоило скрывать ее от всех до трех лег. Ну а теперь — теперь я решил затемнить ее до конца.
— Интересно. Как ее зовут?
— Гугенотка. Запомни: для всех, и особенно для шайки Сен-Клу, Гугенотка до Дерби должна выглядеть самой что ни на есть заурядной лошадью.
Отец положил руку на круп Гугенотки, и почти тут же где-то рядом возникли резкие хлопающие звуки. То, что это выстрелы, Анри сообразил не сразу, отец же, судя по тому, как он стремглав бросился к дежурке, к такому повороту событий был давно готов.
Выбежав из дежурки с двумя пистолетами в руках, отец швырнул один Анри:
— Давай на тот конец! У них канистра с бензином, сейчас они нас подожгут! Стреляй во все, что движется! Они нас не пощадят!
Анри едва успел подобрать пистолет, как сзади, за спиной, раздался звон выбитого стекла. Резко обернувшись, он поднял пистолет. Остальное происходило как в страшном сне: Анри увидел, что в разбитое окно лезет человек с направленным на него пистолетом; тут же грохнул выстрел, щеку Анри обожгла пуля, и он инстинктивно отшатнулся. На секунду человека скрыла стойка денника, за которой спрятался Анри; затем, осторожно выглянув, Анри увидел: свесившись, человек поливает бензином из канистры солому внизу. «Все», — подумал Анри, поднял пистолет и бессознательно, почти не целясь несколько раз нажал На курок. Лошадь в деннике тревожно захрапела, оттесняя Анри, за стеной конюшни слышались выстрелы, крики, затем взревел мощный автомобильный мотор но ничего этого Анри не замечал. Он следил за канистрой, которая выпала из рук нападавшего и теперь лежала на боку, истекая бензином. Сам нападавший, перевесившийся вниз головой, вытянул руки, будто пытаясь опереться о тюк оказавшегося прямо под ним прессованного сена; затем Анри увидел на затылке мертвеца небольшую ранку, из которой медленно сочилась кровь. Лишь в этот момент Анри понял: его рвет. Он испытал облегчение, когда тело, мягко свалившись головой вниз, застыло на полу денника.
Рвало и выворачивало его, наверное, минут пять; потом он понял, что отец, подойдя, мягко обнял его за плечи, повел по проходу. Но это, как и все остальное, какое-то время происходило будто в тумане. Огец что-то говорил ему на ходу, но Анри слышал лишь звук его голоса, совершенно не улавливая смысла слов. Надо во что бы то ни стало удержаться, подумал он, чтобы его снова не вырвало. Он прекрасно понимал, что находится в шоке, но ничего не мог с собой поделать.
