Наливая ему вина, я нечаянно разбил стакан и выругался с излишней горячностью. Он сочувственно посмотрел на меня сквозь очки.
— Что-нибудь неладно?
— У меня-то все в порядке. Но полчаса назад здесь была Констанс и…
— А-а!
— Я уж решил было, что она бросила Бориса. Но тут он сам заявился сюда — очевидно, так они условились — и увел ее… А тут еще Рене покончил с собой.
— Жаль. У меня были кое-какие виды на этого юношу.
Я с удивлением взглянул на Мортона.
— На этого подонка? Я всегда считал его жалким ничтожеством. Ведь я сам видел, как он клянчил у Констанс деньги.
— Он был очень беден, а она, вероятно, казалась ему сказочно богатой. И очень расточительной. Того, что она просаживала за вечер, ему хватило бы на полмесяца. Но ради нее он ничего бы не пожалел. Он был молод, и чувству его нельзя отказать в искренности. Что, Констанс сильно расстроена?
— Не знаю, — сказал я, не скрывая раздражения. — Мне кажется, она разыгрывает какую-то роль, и это заставляет меня сомневаться в ее искренности. Сознаюсь, я не понимаю Констанс. Хотел бы я ее понять! Меня не интересует скандальная хроника ее жизни: пусть другие занимаются сплетнями. Мне кажется, порок — самое скучное, что только есть на свете. Он одинаково свойствен людям всех эпох, и неизбежная награда за него — содомское яблоко[13] и отвращение. Вполне естественно, но едва ли разумно было бы крикнуть: «Фу, срам какой! И не говори об этом!»[14] Но мне гораздо интереснее понять, как она дошла до такой жизни. Вот вы, например, чем это объясните?
Мортон вынул из круглого ящика для сигар, стоявшего на столе, длинную «панателлу» и не спеша закурил.
— А случай любопытный, правда? — заметил он. — К таким неустойчивым и противоречивым натурам не подойдешь с обычной меркой. Да и вообще, разве можно по-настоящему «объяснить» чей-нибудь характер? Можно описать его, как это делает биолог. Но не более того, иначе наша оценка будет основана на предвзятом представлении о том, каким должен быть человек. Фрейдист даст вам одно толкование, набожный католик — другое, светский жуир — третье. Вам не придется долго думать над тем, что скажет каждый из них: объяснения их будут безнадежно противоречивы. На них нельзя положиться. Ну, а сами вы что об этом думаете?
Я коротко пересказал ему все то, что пришло мне в голову после ухода Констанс. Он слушал внимательно, изредка улыбаясь и покачивая головой.
— Кое в чем вы разобрались, — заметил он, когда я кончил. — Но далеко не во всем. Вы поняли, что у нее сложный и противоречивый характер, который всех нас заставляет недоумевать. Но вы выносите ей приговор. В своем воображении вы создали смутный образ идеальной Констанс, и вас злит, что на самом деле она не такая, какой, по-вашему, ей следовало бы быть. В вас сосредоточилась вся беспощадность разочарованного идеалиста, Боб.
— Меня злит, что она сама катится на дно и тащит за собой других. Не спорю, у нее, быть может, бездна талантов и всяческих достоинств, но пользуется она ими только для того, чтобы унижать людей, отравлять им жизнь. Посмотрите на след, который тянется за ней и ведет в конце концов к этому отвратительному и жалкому самоубийству. Она — зло, которое нужно искоренить. У нее в руках власть — власть денег, власть класса, власть ее личности и пола, и всем этим она злоупотребляет. Не потому ли она портит других, что испорчена сама? Она ненавидит всех, кто ей не покоряется, и губит всех, кто перед ней капитулирует.
Мортон улыбнулся.
— Все это так, но не слишком ли свысока вы ее судите? Минуту назад вы говорили, что думали о том, какая Немезида покарает эту Гибриду. Так будем остерегаться Гибриды в нас самих, а главное, откажемся от роли Немезиды. Мы могли бы всю ночь в праведном негодовании обвинять Констанс и превратились бы в самодовольных обывателей — только и всего. Не лучше ли вместо этого попытаться выяснить, почему она стала такой…
— Вот именно — почему? — подхватил я. — Всякие моральные обвинения я и сам не прочь отбросить. Ну, а что касается Немезиды, то, право же, если вспомнить о том, кем могла бы стать Констанс и кем стала на всю жизнь, вот вам и Немезида. Давайте займемся нашим «почему?». Я предвижу, что задача предстоит нелегкая.
— Английские высшие классы, — задумчиво начал Мортон, — это отнюдь не аристократия. Это — богатая и привилегированная буржуазия со всеми ее предрассудками, но отнюдь не с добродетелями. Каждый привилегированный класс прежде всего пытается наставить на путь истины своих паршивых овец, а если они оказываются неисправимыми, их изгоняют. Это в порядке вещей. Тот, кто не играет, никогда и не выигрывает. Однако в нашем нынешнем обществе для женщины эпохи Возрождения не больше места, чем для великого поэта. Вам не кажется, что Констанс — это Байрон в женском обличье?
— Ну нет! — решительно запротестовал я. — Байрон — гений. В ее возрасте он уже прославился на всю Европу. Я не говорю, что у Констанс нет талантов, но они остались втуне, а потому я вправе отбросить их в сторону. До сих пор ее главный талант — талант просто чудовищный — состоял в том, что она втягивала себя и других во всякие несчастья.
