Шевалье отвернулась и села в кресло, закрыв лицо правою рукою.
— Все это надо еще доказать, — сказала она после некоторого молчания. — Откуда все это знают королевские гвардейцы?
— О, Боже мой, — отвечал повеселевший граф — при митавском дворе ведь все знают, что делается во Франции. Там просто постоялый двор: одни роялисты приходят, другие уходят. Лионские роялисты вас и признали, как увидели. Может быть, и даже наверно, ваш Огюст кое-кого из их же родственников вешал, — засмеялся Кутайсов.
— Это ужасно, — проговорила Шевалье, вздрагивая всем телом. — Я буду с вами откровенна, граф, в надежде, что вы нам поможете. Но что скажет государь, когда узнает все? Ах, спасите нас, я его боюсь, я чувствую, что нам не будет пощады!
— Успокойтесь, милочка, теперь, когда вы заговорили таким тоном, все будет хорошо. От Кутайсова, конечно, ничего не зависит, — сам государь писал об этом супруге своей, когда она на меня жаловалась, — а все-таки от меня зависит, когда и в каком тоне все это ему рассказать. И оттого я и предлагаю вам, мой голубь, на выбор: или Петербург с придачею меня, или Сибирь с придачею кнута.
— Я знаю, — сказала артистка сквозь слезы — что вы все можете сделать. Ну, что ж, я не буду неблагодарна, спасите нас, и я буду ваша.
Кутайсов схватил Шевалье в свои объятия, поцелуями стараясь осушить ее слезы… Красавица не сопротивлялась…
Неизвестно, при каких условиях и как довел до сведения государя Кутайсов о революционном прошлом супругов Шевалье в благоприятном для них свете, но только генерал-прокурор, князь Лопухин, на своем докладе о донесении курляндского губернатора не услышал обычных слов: «в Сибирь». Император, очевидно, предуведомленный о докладе, произнес только: «вздор, оставить без действия», и заметил при этом, что при митавском дворе следовало бы унять сплетни. Лопухин, крайне озадаченный неожиданным отзывом императора, поспешил удалиться из дворца, чтобы отменить уже сделанные им распоряжения об аресте Шевалье и ее мужа. «Чудно, ей-Богу, — думал Лопухин, сидя в карете — как этакие дела даром прошли, прямо уму непостижимо! Какую, знать, силу забрала она, эта подлая француженка!»
Лопухин, однако, ошибся в «силе» француженки. Император продолжал милостиво относиться к артистке, но он перестал быть ее «рыцарем», как называл его Кутайсов, и Шевалье даже реже стала получать приглашения на придворные спектакли. Но влияние Шевалье на дела увеличилось, потому что влюбленный Кутайсов ни в чем ей не отказывал. Скоро все узнали, что только через Шевалье возможно было добиться заступничества, и за ложи на ее спектакли стали платить невероятные цены. Подарки брильянтовыми и золотыми вещами сыпались на нее без счету, но Шевалье и не менее жадный ее муж не довольствовались этим и прибегали даже к вымогательству. Так, генеральша Кутузова подарила ей две нитки дорогих жемчугов из четырех, бывших у нее в распоряжении, а остальные две отдала, в присутствии Шевалье, двум своим дочерям. Несколько дней спустя в Гатчине должны были давать оперу «Панур». Шевалье послала к Кутузовой с просьбою одолжить ей на этот вечер остальные жемчуга. Отказать ей не было возможности, но оперная принцесса забыла после спектакля возвратить эти украшения, а генеральша не осмелилась ей напомнить. Высокомерие Шевалье не знало границ. Как любовница Кутайсова, заведывавшего конюшенною частью двора, она ездила верхом в сопровождении двух придворных унтер-шталмейстеров, подобно тому, как прогуливался сам император. На ее вмешательство и помощь можно было рассчитывать только там, где была для нее какая-либо прибыль. О тяготевшем над ней обвинении Шевалье забыла и думать, пока она не задела одного из своих соотечественников.
Некто Мерш, по поручению одного из Нарышкиных, явился однажды к Огюсту Шевалье и предложил ему похлопотать через Кутайсова о решении одного судебного дела.
— На какую же прибыль могу я рассчитывать? — спросил Шевалье.
— Вот в задаток ожерелье для madame, — отвечал Мерш — а по окончании дела будет дано 60 000 р.
— Мы будем хлопотать тогда только, когда получим теперь же половину этой суммы, — заявил Шевалье.
Нарышкин внес и эту сумму через Мерша. Но даже Кутайсов не умел повлиять на решение государя. Он отказал наотрез и запретил впредь говорить об этом деле. Узнав об этом, Мерш обратился к Шевалье с требованием возвращения внесенных ему 26 000 р., но получил отказ. Тогда находчивый француз придумал особый план мести.
Мерш по происхождению был пьемонтец и не принимал потому никакого участия во французской революции. Среди эмигрантов он пользовался репутацией роялиста, хотя и не отвергал принципов: «liberté, égalité и fraternité», выдвинутых революцией. Он знал о лионских событиях, в которых были замешаны Шевалье, и задумал донести о них правительству, в полной уверенности, что тогда Шевалье поплатятся за свои преступления.
Но, зная силу Кутайсова, Мерш не доверял русским чиновникам и решился действовать через француженку, г-жу де-Бонейль, приехавшую в 1800 году в Петербург, в качестве тайного агента Наполеона Бонапарта, для установления дружеских отношений между Россией и Францией. Приезд де-Бонейль сохранялся в такой тайне, что о нем знал лишь один граф Ростопчин, заведывавший внешними сношениями и докладывавший о ней государю. Как проведал Мерш о Бонейль, сказать трудно, но он добился того, что она его приняла и выслушала. Мерш не знал, однако, что во время его рассказа о действиях Шевалье за ширмой незримо присутствовал сам Ростопчин. Ростопчин ненавидел Кутайсова и обещал де-Бонейль довести до сведения государя о поступках Шевалье. Последствием доклада Ростопчина был приказ государя выслать Огюста за границу с уплатой Мершу 25 000 рублей.
Трудно передать отчаяние и гнев супругов Шевалье, когда к ним явился Кутайсов с этим известием. Вслед за Кутайсовым приехал к Шевалье-супругу и сам Мерш за получением денег, но встретил самый ужасный прием. Шевалье кричал, бранился и наконец приказал прислуге выгнать его из дома.
— Послушайте, — сказал наконец выведенный из терпения пьемонтец — вы здесь не в Лионе, где могли безнаказанно вешать верных слуг короля и отечества, а жена ваша…
Но Шевалье не дал ему кончить и выгнал его на улицу с помощью явившейся челяди. Затем он поспешил к жене сообщить ей о новой дерзости Мерша.
Кутайсов кинулся к генерал-прокурору Обольянинову, бывшему его креатурой, и долго с ним совещался. На другой день Мерш, по доносу агентов тайной полиции, был арестован и предан суду тайной экспедиции за крамольный, республиканский образ мыслей. В то же время Кутайсов обещал Шевалье умилостивить государя и дал ей совет не отказываться от участия в придворных спектаклях, на которые она уже не решалась являться. В первом же спектакле Шевалье, в роли Ифигении, появилась в костюме красноватого цвета, чтобы польстить императору, который перед этим велел выкрасить в этот цвет, по цвету перчаток княгини Гагариной, новый свой дворец, Михайловский замок. Император выразил свое удовольствие этим туалетом Шевалье Кутайсову, и тот воспользовался случаем, чтобы доложить государю о ложном обвинении Шевалье Мершем и добиться отмены данного повеления о высылке Огюста Шевалье.
