«Гроздья гнева» — боевое, разоблачительное произведение, занимающее выдающееся место в прогрессивной мировой литературе. Правдиво воспроизводя обстановку конца 30-х годов, писатель сумел уловить характерные для различных слоев населения оттенки всеобщего недовольства и разочарованности. Стейнбек едко иронизирует над обезумевшими от страха собственниками, видевшими в любом независимо мыслящем человеке «красного агитатора» и «большевика». С другой стороны, он не склонен скрывать и многих слабостей, которые по сей день существуют в американском рабочем движении. В одной из публицистических глав книги писатель с грустью говорит о том, что неприязнь к пришельцам из Оклахомы, Арканзаса и других восточных штатов разделяли и калифорнийские рабочие, напуганные перспективой конкуренции и снижения заработной платы. Вместе с тем прозаик отчетливо осознает, что эта разобщенность возникает как следствие «болезненного зуда собственности», как результат вполне осознанных намерений класса капиталистов превратить свободных людей в наемных рабов.
Размышляя о том, что препятствует свободной и счастливой жизни американцев, Стейнбек довольно сдержанно комментирует деятельность федеральных властей США, пытавшихся при помощи полумер смягчить тяжелые последствия экономического кризиса. Немало места во второй половине романа уделено описанию правительственного лагеря для безработных, который кажется одним из немногочисленных «островков безопасности» среди моря насилия и произвола. «Здесь Соединенные Штаты, а не Калифорния», — гордо заявляют жители этого приюта для бездомных, но писатель убежден в том, что ключ к решению проблемы — не в правительственной благотворительности, а в чувстве коллективизма и взаимовыручки, которое сразу возникает при условии предоставления людям возможности свободно распоряжаться собственной судьбой.
Важная роль в идейной структуре романа отведена образу «преподобного» Джима Кэйси, бродячего проповедника, внешне не многим отличающегося от тех, среди которых ему случается ораторствовать. Главное, что выделяет Кэйси — его поиски ответа на вопросы о добре и зле, о предназначении человека. Вместе с Томом Джоудом читатель знакомится с Кэйси в переломный для него момент, когда он подвергает сомнению как свое право поучать других, так и справедливость христианской религии. Грубая реальность жизни хорошо знакома Кэйси, и он (как и сам Стейнбек на пути от ранних романов к «Гроздьям гнева») начинает прозревать, что в печальной участи простого человека повинен не произвол темного, мистического начала, а действие совсем иных, земных сил, которые «дышат прибылью и едят проценты с капитала».
«Я все силы отдал на борьбу с дьяволом, потому что в дьяволе мне чудился самый страшный враг, — говорит Кэйси. — А сейчас нашей страной завладел враг посильнее, и он не отступится до тех пор, пока его не изрубят на куски». Первым из героев романа Джим Кэйси вступает на путь сознательной борьбы с притеснителями трудящихся. Он участвует в схватке с полицейскими, добровольно идет в тюрьму, чтобы выручить Тома, а затем возглавляет забастовку на фруктовых плантациях. Сохраняя верность правде образа, Стейнбек дает понять, что в глубине души Кэйси не отказался от религиозных заветов непротивления и жертвенности. Но его этические убеждения имеют мало общего с той формой, которую обретает христианство в практике различных бродячих сект, обрисованных в «Гроздьях гнева» без малейших признаков симпатии.
Подобно некоторым персонажам других книг Стейнбека, Кэйси творит свою собственную «естественную религию», где центральное место занимает не бог, не природа, а человек-труженик. «Долго я сидел и думал и вдруг сразу все понял, — вслух размышляет Кэйси. — Зачем нам нужно сваливать все на бога и на Иисуса? Может, это мы людей любим? Может, дух святой — это человеческая душа и есть? Может, все люди вкупе и составляют одну великую душу и частицу ее найдешь в каждом человеке?» И особенно выразительно звучат его слова над гробом старика Джоуда — первой из многих утрат, понесенных этой семьей. «Я не знаю, какой он был — хороший или плохой, но это не важно. Важно то, что он был живой человек».
Мысли автора и самодвижение характеров складываются в «Гроздьях гнева» в гармоническое художественное единство. С особой силой неразрывность философской концепции и наглядного материала действительности проявляется в разработке важнейшей темы произведения — темы величия и благородства простого человека. В примитивных на первый взгляд Джоудах писатель открывает целый мир красоты и поэзии. Он прославляет их жизненный инстинкт, преодолевающий отчаяние и ужас смерти, и выделяет главное в совокупности их устремлений — страсть к труду, к созиданию. Пламенно-вдохновенные или взволнованно-лирические авторские отступления, роль которых в романе можно сопоставить с ролью Хора в античной трагедии, в наиболее патетических местах отчетливо перекликаются со знаменитыми ритмами «Антигоны» Софокла: «Много есть чудес на свете, человек, — их всех чудесней». Утверждение духовных ценностей, заложенных в каждой личности — звучит ли оно в ярких публицистических обращениях к читателю или же раскрывается в характерах Джоудов и Джима Кэйси, — занимает центральное положение в идейно-художественной структуре народной эпопеи Джона Стейнбека. Этому возвышенному гуманизму, сочетающемуся с четкой общественной позицией, с пафосом обличения, роман «Гроздья гнева» и поныне обязан своим почетным местом среди выдающихся произведений американской литературы критического реализма.
Конец 1930-х — 40-е годы, когда вслед за «Гроздьями гнева» были опубликованы роман «Заблудившийся автобус», повести «Консервный ряд» и «Жемчужина» — наиболее значительный и плодотворный этап писательской биографии Стейнбека. Пятидесятые годы, напротив, стали для него временем серьезных творческих потерь и разочарований. С переездом из Калифорнии в Нью-Йорк писатель словно бы лишился источника, питавшего его книги свежестью наблюдений. Продолжая поиски гармоничного идеала человеческих взаимоотношений, он все чаще предпочитает социальной действительности сферу отвлеченных этических ценностей. Отступление от принципов реализма заметно обеднило содержание романа «К востоку от рая» (1952), в котором Стейнбек-аналитик спорит со Стейнбеком-философствующим резонером. Задумав создать эпическое полотно об истории двух калифорнийских родов и широко используя для этого материалы собственной семейной хроники, писатель чрезмерно перегрузил книгу параллелями с библейскими преданиями, навязчивой и подчас надуманной символикой.
Высокопарность слога и поверхностная сентиментальность характеризуют повести «Светло горящий» (1950) и «Благостный четверг» (1954), в которых «наш неисправимый философ-дилетант», как тогда именовала Стейнбека враждебная ему критика, вновь прибегает к многозначительным, но по большей части поверхностным обобщениям. Стремление обрести самого себя отражается в постоянном экспериментировании, в обращении к журналистике, не всегда успешной работе для кино и театра. Однако к концу десятилетия у Стейнбека появляются признаки преодоления творческого спада, что в более широком плане соответствовало общей ситуации во всей реалистической прозе Соединенных Штатов.
Выражением благотворных перемен явился в первую очередь роман «Зима тревоги нашей» (1961), которым его автор откликнулся на все более заметное в США и во всем западном мире углубление социального и духовно-нравственного неблагополучия. Первые рецензии на книгу в буржуазной массовой печати были неблагожелательными, но уже вскоре тон комментариев изменился. «В этом романе Стейнбек достигает уровня «Гроздьев гнева», — отмечал влиятельный еженедельник «Сатердей ревью». — Он возвращается к социальной проблематике, благодаря которой его ранние книги производили столь сильное впечатление».
