Прикосновение к руке Яирама, похоже, вернуло его к действительности. Джакомо смотрел на него чрезвычайно внимательно. Яирам продолжал:
— Это ведь твои мысли, не так ли? Согласись, синьор Строгость, признайся, я сумел прочесть твои мысли.
Джакомо отошел и тотчас вернулся с нераспечатанной бутылкой шампанского.
— Идем. Идем отсюда.
— Не хочешь дождаться полуночи? Осталось недолго.
— Поднимем тост вдвоем — только ты и я. Но не здесь.
Его друг указал на компанию молодых людей, а точнее, на одну красивую девушку:
— А как же Анна… Оставишь ее в одиночестве?
Глаза Джакомо весело блеснули.
— Тебе кажется, она тут в одиночестве? Или ты сам хотел бы остаться и поразвлекать ее?
Друзья улыбнулись. Оба сразу же вспомнили один забавный случай — столкновение именно из-за Анны. Случай не такой уж давний, но уже позабытый обоими.
Джакомо поставил бутылку в угол, где ее никто не мог опрокинуть.
— Нужно попрощаться с избранным обществом… так, чтобы оно запомнило.
В черных глазах Яирама сверкнуло понимание.
— Такой отличный праздник заслуживает искренней благодарности.
— Все плохое, что было в прошлом году, надо уничтожить, — эхом отозвался Джакомо. — Тогда придет удача. А наши олухи и не знают об этом славном обычае.
И тотчас, не как попало, а спокойно и сосредоточенно, казалось, уже отработанными приемами, они принялись расшвыривать стулья, сбрасывать на пол бокалы, подносы и все, что попадалось под руку.
Глядя на этих молодых людей, с презрительно-любезным видом учиняющих погром, никто не решился реагировать, никто не попытался остановить их. Только Анна бросилась было к ним, но замерла и опустила голову: эти двое не переставали изумлять ее, и где-то в глубине души их выходки встречали у нее сочувствие.
Внезапно оба прекратили буйство, демонстрируя всем, что отнюдь не пьяны, подхватили свою бутылку, вежливыми поклонами, словно актеры после спектакля, поблагодарили публику и покинули дворец Гиберти.
Когда в домах и на улицах с наступлением полуночи послышались взрывы хлопушек и громкие крики, друзья, остановившись у колонны в одном из портиков, откупорили шампанское и большими глотками опустошили бутылку. А потом отправились бродить по центру города. Ночь была теплой, а свежий ветерок, дувший на перекрестках, не мешал спокойной прогулке.
Разговор зашел об учебе — они заканчивали филологический факультет университета, — о том, как лучше подготовиться к июньским экзаменам. Планы Джакомо и Яирама и без того не совпадали, а после беседы разошлись еще больше. Оказавшись жертвами собственного гордого упрямства, молодые люди были вынуждены признать, что не могут заниматься вместе, как бы им того ни хотелось.
Они брели по лабиринту узких улочек и переулков неподалеку от Двух Башен,[2] как вдруг Джакомо остановился посреди виа Джудеи — улицы Иудеев:
— Вот, Винчипане, тут ты можешь понять, как трудно истолковать волю Божию.
Яирам осмотрелся и увидел вокруг лишь старые дома и полуразрушенные лачуги.
— Ты в этом городе все еще иностранец, — продолжал Джакомо, — и, верно, не знаешь, что именно здесь когда-то было гетто.
— Ты хочешь сказать — еврейское гетто?
Джакомо кивнул:
— Совсем небольшое по сравнению с еврейскими кварталами столицы, где проживала большая часть диаспоры. И все же оно существовало даже здесь, в высокоцивилизованной Болонье, в этой колыбели права и терпимости. — Он рассмеялся. — Здесь даже имелось немало публичных домов.
— Хорошо, только я не понимаю, при чем тут воля Божия.
— Еще как при чем, только выслушай меня.
— Объясни, синьор Строгость. Твои слова звучат в моих ушах как Песнь Песней.
Нисколько не задетый иронией друга, Джакомо объяснил:
— Много раз, проходя по этим улицам, я спрашивал себя: когда еврейский Бог вынуждал свой народ жить в гетто, может, он хотел не столько наказать его или унизить, сколько сделать единым и сплоченным? Понимаешь? Гетто вынуждало людей жить в тесном единении и служило преградой для проникновения язычников.
Яирам слушал с интересом. Потом заметил:
— Выходит, концлагеря — часть Господнего замысла.
— Это положительная функция дьявола. Он выполняет ее против собственной воли. Если не подвергать веру сомнению, то как измерить ее глубину?
— Выходит, чтобы оживить веру, за помощью стоит обращаться к дьяволу.
— Падре Белизарио убежден, что нынешний год будет годом дьявола. А ты веришь, что существуют два легиона дьяволов — западный и восточный? — Джакомо не стал дожидаться ответа. — Похоже, вскоре свершится распродажа большой партии душ на Востоке. Чтобы заработать денег, восточные дьяволы уступят эти души западным по смехотворной цене.
Яирам рассмеялся:
— Да, по официальному курсу…
— Ты хочешь сказать — по дьявольскому…
— По дьявольскому курсу — грош им цена.
— Но на весах вечности любая душа может оказаться тяжелее нашей. — И Джакомо закрыл тему лаконичным заключением: — Кто знает? Поживем — увидим.
Яираму страстно хотелось расспросить друга о падре Белизарио и его деятельности, в которую был вовлечен Джакомо, но он предпочел смирить любопытство. Взаимная сдержанность — необходимое условие дружбы.
Молодым людям не хотелось, чтобы эта ночь заканчивалась. Ведь могло случиться еще что-нибудь необыкновенно волнующее, и, вполне вероятно, именно с ними. Даже так: скорее всего с ними.
Остаток ночи они провели у Джакомо.
Особняк, несомненно, отличался благородством архитектурных форм, и все же казалось, что он стремится уподобиться другим зданиям на виа Санто-Стефано, одной из главных улиц в старинном центре Болоньи.
При всех перестройках и перекрасках — последняя из них придала ему особый красноватый оттенок, столь любимый болонскими градостроителями и историками, — дом сохранял стиль позднего Возрождения. Больше всего это ощущалось в рисунке оконных проемов и планировке прелестного садика, не видимого с улицы.
— У тебя есть кто-нибудь? — спросил Яирам, поднимаясь по лестнице, ведущей на второй этаж, где располагались комнаты его друга.
— Возможно, отец, а может, никого.
Они вошли в просторную прихожую, попав под мягкий свет венецианской люстры. Мозаика из цветных стекол отличалась великолепием, но в помещении царил полумрак. Оттуда, словно из небытия, выплыла неясная фигура. Раздался низкий, твердый голос:
— Вам что-нибудь угодно, молодой хозяин?
Пока Джакомо отвечал, Яирам рассматривал высокого худого человека.
— Я все сделаю сам, Ансельмо. Иди спать.
— Спасибо. Я не сплю.
Джакомо положил на сундук шляпу и пальто.
— Тоже решил отметить Новый год?
— Нет, молодой хозяин, нет. День и ночь, бодрствование и сон — для меня все едино. Что же касается Нового года, то я давно уже перестал его отмечать. А прежде бывало никогда не пропускал праздника в театре «Корсо», неподалеку отсюда. Мы безумно веселились, прямо-таки до полного изнеможения. Одного танца достаточно было, чтобы сойти с ума.
