— Каких молодых людей вы имеете в виду?
Джакомо допил чай и поставил чашку.
— Есть некое изначальное равенство между теми, кто носит шляпу, и теми, кто носит джинсы. Улавливаете, синьор Винчипане? Стратеги потребительского рынка хотели бы разделить нас на тех, кто может позволить себе фирменную одежду, и тех, кто вынужден довольствоваться дешевыми магазинами. Однако все мы испытываем одинаковое неудобство, ибо ощущаем, как нами управляют. Некоторые вкалывают себе наркотики, кое-кто впадает в отчаяние. К счастью, есть и те, кто ищет иные пути.
Очарованный словами Джакомо, Яирам согласился:
— Это верно. Я тоже ищу внутренней строгости, высших ценностей и…
— …Настоящего равенства, духовного равенства, — заключил Джакомо, поднимаясь. Он пожал Яираму руку и надел шляпу. — В любом случае вы знаете, где меня искать. До встречи.
Поединок — «состязание», согласно определению Джакомо — состоялся несколько дней спустя, и для него не понадобилось ни секундантов, ни свидетелей.
Молодые люди, надев спортивную одежду и кроссовки, соревновались в своего рода марафоне. Победу одержит тот, кто пробежит больше.
Они выбрали холмистую дорогу, что вела из города в сельскую местность. И побежали рядом.
— Может, перейдем на «ты»? — предложил Яирам.
— Согласен, если тебе так больше нравится.
Казалось, они целиком сосредоточились на соревновании, но в то же время им определенно хотелось поговорить.
— А почему же нет твоих друзей?
— Я даже не предупредил их.
— Но у тебя, очевидно, их много? — заметил Яирам. — Как это тебе удается?
— Я знал, что спросишь об этом. Хочешь, сделаем передышку. Устал?
— Нисколько. А ты?
Джакомо покачал головой. Потом сказал:
— Это не друзья, а нечто меньшее и в то же время нечто большее. — Он напрасно ожидал вопроса Яирама. — Дружба — дело трудное, и она встречается редко. Ею можно удостоить лишь немногих, очень немногих людей.
— Знаю. Даже слишком хорошо.
— Но замечательно иметь еще и братьев. Не родных, а приобретенных. Это дает великолепное чувство уверенности.
— Думаю, я понял. У вас что-то вроде секты.
— Ты ничего не понял, Яирам. Да, кстати, у тебя очень странное имя.
— А знаешь, что оно означает?
— Конечно. Если прочитать с конца, получится «Мария».
— Тебя не устраивает?
— Мне очень нравится, если дело только в этом. Но разве ты не говорил, что у тебя итальянское гражданство?
Яирам утвердительно кивнул:
— Но у меня есть и ливанский паспорт. Расскажи про твою секту.
— Расскажу. Когда пойму, что ты лишен предрассудков.
— Риччи, не хочешь сделать небольшую передышку?
— И не подумаю. Если не можешь больше бежать, признавайся, что проиграл.
— Я очень вынослив. И упрям.
— Я тоже. Вот увидишь.
Но бежать, запыхавшись, и разговаривать было все труднее. Джакомо снова заговорил:
— Наша организация — это лига обиженных. Мы хотим совершенствовать самих себя и стать примером.
— Примером? Но кому и для чего он нужен?
— У нас есть духовный отец для тех, кто в нем нуждается. Это предсказатель, монах-гузманианин. Уверен, что в скверном двухтысячном году его сделают святым.
Яирам оценил двусмысленность шутки. Он подумал: «А если двухтысячный год будет хорошим, то отправят в ад?» — но ограничился вопросом:
— Это он — ваш предводитель?
— Нет. У него даже нет права голоса. Но его это устраивает, и нас тоже.
— Странное братство…
— Наша цель — поиск. — Помолчав немного, Джакомо добавил: — Идеологии уходят, нужда в вере — нет. Сегодня, как никогда прежде, необходимо искать веру. Тебе не кажется?
— Какую веру?
— Ту, которую найдешь в себе. Веру в самого себя, веру в человека. Не найдешь эту, ищи другую.
— Ты хочешь сказать, веру в Бога?
— Она тоже может сгодиться, мой друг.
— Не слишком ли рано ты назвал меня другом? Прежде чем сделать это, такой человек, как ты, должен не раз подумать.
Джакомо промолчал, не желая углубляться в тему. Оба продолжали бежать, запыхавшись, понемногу замедляя бег.
— А с кем ты общаешься, Винчипане?
— Настоящих друзей у меня нет. В последнее время часто вижусь с профессором Ремо Борги. Знаешь его?
— Нет.
— Это ясновидящий, оккультист, хиромант. — Яирам засмеялся. — Видел бы ты, что это за тип!
— И что же?
— Он без ума от войны как таковой. Любая война приводит его в восторг.
— А что у тебя с ним общего?
— Вот я и хотел рассказать. Но ты не даешь даже слова вымолвить.
— Я не даю? Да это у тебя уже не хватает дыхания. Не пора ли сдаться?
— Мы с Борги хотим воссоздать все самые важные исторические сражения, — сказал Яирам.
— Может получиться забавная игра.
— Это куда больше чем игра. Это позволяет лучше изучить историю.
— А потом?
— Мы изучаем сражения, с которыми связаны какие-нибудь странные, загадочные обстоятельства. По мнению Борги, все великие битвы отличаются чем-то неуловимым.
Они пробежали несколько километров, не раз преодолевая довольно крутые склоны. Наконец Джакомо приметил неподалеку, у края дороги весьма привлекательный фонтан и, взглянув на товарища, сказал:
— Я понял тебя, Яирам, ты точно такой же, как я. Готов умереть от разрыва легких, лишь бы не уступить. Если не возражаешь, я предлагаю тебе почетный финал. Остановимся у того фонтана и завершим наше соревнование ничьей, то есть равенством.
Яирам нашел силы улыбнуться, но с сомнением взглянул на Джакомо:
— Согласен. А не получится, что потом ты пробежишь еще несколько лишних метров и окажешься победителем?
— Не доверяешь?
— Доверяю, Джакомо. Вон там, идет?
Добежав до фонтана, где несколько камней огораживали небольшой бассейн, они повалились на влажную траву. Состязание завершилось ничьей, но породило дружбу, которая становилась все прочнее. Дружбу, соединенную с соперничеством, — и оттого еще более притягательную…
Джакомо, так и не раздевшись на ночь, встал с постели и опустился на колени перед византийской Мадонной. Прочитав воскресную молитву из сборника Льва III, он подошел к окну, выходящему на небольшую площадь у церкви Санто-Стефано. Раннее январское утро было еще тихим и сонным.
Внезапно его внимание привлекли легкие торопливые шаги и звонкие голоса. Несколько ребятишек, тепло одетых, затеяли странную игру в пятнашки прямо в центре площади.
Джакомо поспешил выйти на улицу. Неизвестно почему, но ему невероятно захотелось посмотреть, как они играют. И больше всего его поразили слова песни, похожей на детский стишок, которую хором пели дети:
Девять рыцарей
отправились на Восток.
Девять рыцарей
оставили матерей,
покинули жен,
у них было много детей.
Тридцать три тысячи,
Тридцать три тысячи рыцарей.
Пламя пожирает золото,
но меняет судьбу,
за золото рыцари
поплатились смертью.
Тридцать три тысячи:
столько их будет
спустя тысячу лет,
когда вернутся.
Что означали эти слова, звучавшие все быстрее и быстрее, в бешеном ритме?
Девять рыцарей. Столько же ветвей и у канделябра, изображающего рыцарей.
Яирам вошел, и из-за его спины выглянул Джакомо.
— Добрый вечер, профессор.
— Проходи, проходи, — громким голосом, в котором слышались сердечность и радушие, ответил Ремо Борги и взглянул на нового гостя.
— Ты ведь Джакомо Риччи, не так ли?
Яирам вытаращил глаза от изумления и, обернувшись к другу, пожал плечами.
Джакомо не понял, что этим хотел сказать друг, но хозяин дома тотчас все объяснил:
— Яирам предупредил, что ты придешь, но не сказал, как тебя зовут. Вот и все.
— Выходит, вам не назвали моего имени? — растерялся Джакомо.
— А иначе какой из меня прорицатель? — с удовлетворением ответил профессор Борги.
«Интересно, каких таких наук он профессор?» — подумал про себя Джакомо, но промолчал. И все же получил ответ, словно вопрос его был услышан:
— Меня интересует уйма вещей. Но жизнь ведь не вмещает все. Вот, например, я охотно стал бы историком, если б мог продолжить учебу. — Он властным тоном позвал жену: — Биче!
Невысокая, неряшливо одетая женщина, с узким, словно щель копилки, растянутым в улыбке ртом, с плохо расчесанными рыжеватыми волосами, тронутыми сединой, материализовалась из-за груды газет.
— Биче, принеси нам по чашечке кофе!
Профессору было лет сорок. Невысокий, плотного сложения, он был невероятно тучным. Волосы у него были длинные и гладкие, и на заплывшем лице выделялись огромные усы, которые чудесным образом придавали ему серьезный вид.
Помещение, где они находились, было не столько домом, сколько неким контейнером, где все было устроено с учетом телосложения хозяина. Комната — вряд ли она заслуживала названия гостиной — вся была уставлена множеством стеллажей и походила на товарный склад или, вернее, на костюмерную мастерскую в театре. Тут висели военные формы различных эпох, лежало множество шлемов и самых разных головных уборов, стояли панцири и полные комплекты доспехов. Повсюду виднелось оружие в огромном количестве — главным образом колющее и режущее, но и огнестрельное тоже, заряжающееся как с казенной части, так и с дула; и все, разумеется, было в должном порядке зарегистрировано.
Между тем толстяк продолжал говорить без умолку:
— История, учительница жизни и войны, как сказал кто-то, — это еще и гигиена наций. Историки — то есть преподаватели истории — зациклились на экономических и социальных аспектах войны, забывая, к примеру, о националистических, этнических и расовых ее сторонах, которые, однако, имеют огромнейшее значение. Впрочем, как и религиозные. Биче, кофе готов? Будь моя воля, я бы переписал историю от начала до конца. Если бы мне предложили читать лекции, то понадобилась бы не обычная аудитория, а целая площадь, чтобы там поместилась толпа студентов. Но мне хватает и того, что есть.
Биче принесла поднос с чашечками. Быстро выпив кофе, профессор Борги неутомимо продолжал рассуждения:
— Вам ни о чем не говорят сражения древних, в которых бок о бок участвовали люди, герои и боги, так что нередко возникала путаница, кто есть кто?
— Это были мифологические сражения, — вежливо заметил Джакомо.
— Мифологические? А кто сказал, что мифологии больше нет? — проворчал толстяк, скребя ложечкой сахар на дне чашки. — Конечно, они так постановили, но исключительно в собственных интересах, — отменили религию, убрали богов и героев и отвели людям роль винтиков. Слышишь, Яирам?
— Конечно, профессор.
Борги вздохнул:
— Бог войны. Нет, это вовсе не мифология. Я говорю о той высшей сущности, без которой нет военного гения. Ну, скажем, чтобы быть поближе к нашим дням… возьмем, например, Наполеона…
— А-а! — радостно произнесла Биче, выражая одобрение.
Борги сурово взглянул на нее:
— Ты ведь знаешь, что должна молчать, когда я говорю о серьезных вещах. — Потом с улыбкой обратился к юношам: — Наполеона невозможно понять, пока не представишь рядом с ним — а я говорю: пока не увидишь рядом с ним — бога войны…
— …И армий, — добавил Джакомо.
Толстяк искоса посмотрел на него и спросил:
— Ты еврей?
Джакомо сделал отрицательный жест. Яирам машинально повторил его.
— К счастью, в мире наступает эпоха спокойствия, — заметил Джакомо.
Борги расхохотался преувеличенно громко:
— Людям нужен мир, о да, нужен. Но, как говорится, лишь для того, чтобы лучше подготовиться к войне. И новые войны, в отличие от прошлых, разразятся неожиданно, тогда когда их меньше всего будут ожидать. Они будут внезапными, опустошительными, а главное, непрерывными. — Он вдруг сделался серьезным, закрыл один глаз, а другим уставился на Джакомо: — Значит, ты выступаешь за мир.
