— Должно быть, это очень вкусная сказка? — заметил кот
Дымка и облизнулся.
— Д-да… Недурно написано, недурно… Когда-нибудь я обязательно расскажу её вам.
— А собаки в городе есть? — спросил Фомка.
— Кажется, есть, — ответил Жаконя. — Лично я не имел собак, мне они не нравятся.
— Это верно, хорошего от них не жди, — согласились коты.
— А скажи, парень, зачем ты приехал сюда, в Сибирь? — спросил Васька.
— Теперь многие едут в эти края, — объяснил Жаконя.—
И мне было просто неловко отставать от людей. Ведь я не простая, а чело-ве-ко-об-раз-ная обезьянка! Говорят, что я талантлив и что у меня есть даже способности! Так говорил шестилетний Мальчик… Смотрите, как я умею танцевать!
И Жаконя, притопывая, смешно закружился на месте, шаркая по полу своим длинным проволочным хвостом.
— Видите! Вот как я умею!.. И, знаете ли, не могу я теперь решить, что мне делать здесь, в Сибири, чем заняться? В наше время каждый должен приносить пользу! А кому здесь нужны мои способности?..
— Но ведь ты развлекаешь людей, — сказал Васька, — им это нравится.
— Подумаешь! — пожал плечами Жаконя. — Пусть люди развлекаются сами. А я мог бы совершить в жизни что-нибудь более полезное…
Коты переглянулись между собой и подмигнули друг другу.
— Что ж, — сказал Васька, — я думаю, что ты можешь принести пользу нам, котам… И мы примем тебя в нашу компанию. Ребята мы храбрые, отчаянные, с нами не пропадёшь…
— Я могу съесть полкилограмма мяса и не поперхнусь! — сказал Фомка.
— А я могу вылакать пол-литра молока и не захлебнусь! — сказал Дымка.
— А я могу съесть целый килограмм мяса и выпить целый литр молока! сказал Васька.
— Впервые в жизни я слышу о таком аппетите! — поразился Жаконя. — Но где же вы достаёте столько мяса и молока?
— Вор-р-руем! — хором мурлыкнули отчаянные коты.
— А разве Старушка вас не кормит?
— Кормит! А нам — мало!..
— Но ведь воровать — некрасиво! Шестилетний Мальчик мне однажды говорил, что коты… — Жаконя запнулся.
— Что же говорил тебе твой шестилетний Мальчик? — спросил Фомка, пристально глядя в глаза Жаконе.
— Он говорил… он говорил, что коты должны ловить мышей и крыс! — ответил Жаконя.
— Ха-ха! — засмеялся Васька. — Может быть, другие коты и занимаются таким скучным делом, но мы — ребята храбрые, отчаянные — предпочитаем воровать!
И хриплым голосом он затянул песню:
Мы крадёмся по тёмным чуланам,
Мы гуляем в сырых погребах,
Где в горшочках белеет сметана
И где мясо висит на крюках!
Целый день мы храпим возле печки,
Но лишь полночь пробьёт на часах —
Зажигаем зелёные свечки
В наших круглых кошачьих глазах!
Дымка и Фомка подхватили припев:
Эй, коты! Эй, коты!
Распушите хвосты!
Наши зубы скрипят!
Наши когти торчат!
За добычей! Смелее, коты!..
Жаконя, затаив дыхание, слушал, и ему сделалось страшно…
Коты орали так громко, что едва не разбудили Папу: он беспокойно повернулся на кровати с боку на бок и тяжело вздохнул — наверное, ему приснилось что-то грустное…
Когда все стихло, Жаконя прошептал:
— Кто же сочинил эту песню?
— Я! — гордо сказал Фомка.
— И я! — мяукнул Дымка.
— Замечательно! — восхищённо сказал Жаконя.
— Если хочешь, мы и про тебя сочиним.
— Конечно, хочу… Только я не достоин… — Жаконя смутился.
— Ничего! Ты будешь теперь в нашей компании, и мы сочиним про тебя песню, которую споём в марте на наших концертах. Пусть все знают — кто такой Жаконя!
— А если тебе когда-нибудь потребуется наша помощь — то крикни громче: «Коты, ко мне!», и мы сразу же прибежим на выручку!
Жаконе всё это очень понравилось. «Ах, какие симпатичные эти коты! — думал он. — Настоящие друзья! Просто счастье, что я познакомился с ними…»
— Перейдём к делу, — сказал Васька. — Значит, ты хочешь стать нашим товарищем?
— Хочу!
— Тогда клянись!
— Клянусь!
— Молодец, парень! — ухмыльнулся Васька. — А теперь эту клятву надо ещё скрепить сметаной… Дымка! Живо на стол!
В одно мгновение Дымка очутился на столе и обмакнул лапу в остатки сметаны. Соскочив на пол, он провел этой лапой по Жакониным губам, щекам и носу…
— Эту сметану, — сказал Васька, — ты не должен стирать с лица до тех пор, пока не проснутся люди и не посмотрят на тебя. Понял?
— Понял, — сказал Жаконя и сморщил нос, потому что терпеть не мог запаха сметаны.
…Луна с сожалением смотрела через окно на тряпичную обезьянку, окружённую тремя наглыми котами. Луна понимала, что Жаконя подружился с нехорошими товарищами, и от огорчения скрылась за густое облако.
В комнате стало тихо.
— Но если ты нарушишь клятву, — прохрипел Васька, — то — смерть тебе!
— Смерть! — повторили коты и исчезли во мраке ночи.
Ночь кончилась, и уже наступило утро, а Жаконя, вымазанный сметаной, всё ещё неподвижно сидел на холодном полу.
Папа проснулся, встал с кровати и возле своих ног увидел обезьянку. Он не сразу догадался, почему она так странно запачкана.
Но, посмотрев на стол, Папа понял всё…
Осторожно ухватив двумя пальцами Жаконю за шиворот, Папа строго спросил:
— А ну-ка, молодой человек, признавайся — какое ты имеешь отношение к сметане? Сам съесть столько сметаны ты, конечно, не мог, это ясно… Но ты, наверное, знаешь, кто съел сметану? Кто тебя измазал?
Жаконя молчал.
— Отвечай!
Но Жаконя, словно воды в рот набрал.
Вы, наверное, полагаете, что Жаконя молчал оттого, что тряпичные обезьянки вообще не умеют разговаривать с людьми? Может быть, оно и так. Но я уверяю вас, что Жаконя молчал, главным образом, потому, что боялся нарушить клятву.
Вскоре и Старушка проснулась; узнав, в чем дело, она удивилась: «Не могла же такая маленькая обезьянка съесть целую миску сметаны!»
— Конечно, это сделал кто-то другой! — сказал Папа. — Но Жаконя знает, кто сделал это, — и молчит. Вот что плохо! Придеется тебя, мой милый, наказать… Я тебя…
Папа не успел сказать, как именно он собирается наказать Жаконю, потому что в этот момент скрипнула дверь и в избу вошла Гутя.
Когда ей объяснили, что здесь произошло, девочка не рассердилась на Жаконю, а, попросив у Старушки тёплой воды, вымыла его хорошенько и, укутав мягким платком, уложила на кровать.
Потом Гутя сказала:
— Не надо его наказывать. Ведь он маленький, глупый… Подождите, подрастёт Жаконя, поумнеет и — сам поймёт, что надо всегда быть честным и правдивым!
Как обиделся Жаконя, услышав, что какая-то девчонка назвала его глупым! Только этого ещё не хватало! И он тут же решил никогда не играть с Гутей!
«Ничего, ничего, — мечтал Жаконя, — скоро я буду знаменитым! Скоро мои друзья-коты сочинят про меня прекрасную песню и будут распевать её повсюду. И тогда все вокруг узнают про Жаконю!..»
Так он мечтал, мечтал и заснул.
Заснул, несмотря на то, что начинался день и все вокруг принимались за дела.
Папа отправился на работу. Старушка пошла, доить Зореньку и кормить Черныша. Гутя побежала в школу.
А в тёплой чистенькой избе, освещенной солнцем, сладко спали коты на печке и Жаконя на кровати.
Прошла неделя, потом другая…
Каждую ночь Жаконя просыпался и нетерпеливо ждал свидания со своими приятелями — они где-то бродили по ночам.
«Наверное, сочиняют песню про меня», — думал Жаконя.
…И вот наступила такая ночь, когда во тьме опять сверкнули шесть зелёных огоньков.
Жаконя от радости кубарем скатился с кровати.
— Готово? — спросил он у котов.
— Ты это про что?
— Я спрашиваю — сочинили песню?
— Ах, пе-есню… — протянул Фомка и почесал брюхо. — Нет, песня ещё не готова.
— Это, брат, штука серьёзная, — заметил Дымка.
— Да-а, непростая! — поддакнул Васька. — Тут тебе не «мур— мур» да «фыр-фыр». Тут соображать надо.
— Ну хоть немножечко-то сочинили? — жалобно спросил Жаконя.
— А как же! — сказал Фомка. — Немножечко сочинили. Начало есть. Вот слушай…
Фомка закинул назад свою усатую хитрую морду, посмотрел в одну сторону, потом в другую, зачем-то кинул взгляд на потолок (как это делают многие артисты-певцы) и завыл:
Эх, Жаконя ты, Жаконя,—
Удалая голова!..
— Замечательно! — подпрыгнул от восторга Жаконя. — А дальше?
— А вот дальше — ещё не придумали.
— Всё равно — начало очень хорошее! Как вы тонко подметили: «удалая голова»! Совершенно справедливо! Именно — удалая!
— Значит, нравится песня? — спросил Васька.
— Очень нравится! Я хочу её выучить наизусть… «Ах, Жаконя ты, Жаконя…»
— Не «ах, Жаконя», а «эх, Жаконя», — поправил Дымка.
— «Эх?.. Ладно. „Эх, Жаконя ты, Жаконя, — удалая…“
— Вот что, парень, — перебил Васька. — Потом допоёшь песню. А сейчас прими от нас подарочек.
И коты положили к ногам Жакони маленький кусочек сырого мяса.
— Это тебе за то, что умеешь держать язык за зубами, — сказал Фомка.
— Спасибо. Но ведь я не ем мяса.
— Ну, знаешь, чем богаты — тем и рады. Бери!
— Только смотри — никому ни слова! — пригрозил Васька.
— А то худо тебе будет! — крикнули наглые коты и скрылись в темноте.
— Постойте, куда же вы! — воскликнул Жаконя. — Ведь я хотел рассказать вам сказку…
Но коты уже не интересовались сказкой и убежали. А Жаконя задумчиво теребил кончик своего хвоста и тихонько повторял:
Эх, Жаконя ты, Жаконя,—
Удалая голова!.
Теперь меня вот что интересует: вы догадались или нет, что коты были не только наглыми, но к тому же ещё и очень хитрыми?
Мне кажется, что догадались — ведь вы-то наверняка умнее Жакони!
…А Жаконя, ничего не подозревая, сидел себе на полу, и рядом с ним лежал кусочек мяса.
Когда настал день, Старушка пошла в кладовую и вскоре вернулась оттуда удивлённая, огорчённая и даже сердитая — за ночь в кладовке исчезла баранина, из которой нужно было приготовить Папе обед! Куда она могла подеваться?
Тут только Старушка заметила, что возле Жакони, который в это утро почему-то опять очутился на полу, лежал кусочек мяса.
Старушка стала бранить Жаконю:
— Как же тебе не стыдно? Взял без спросу баранину, да и съел. Чем я теперь буду Папу кормить?.. Ведь он с работы придёт усталый, голодный… Ах ты — обезьяна! Все вокруг работают — вон какой заводище строят! И только ты ничего не делаешь, да ещё и воруешь! Стыдно, голубчик, стыдно!..
Впрочем, скоро она перестала браниться и подумала:
«Не могла же такая малюсенькая обезьянка съесть всё мясо!
Нет, тут что-то не так. Посоветуюсь-ка я с Чернышом — он пёс сообразительный».
Черныш деловито вбежал в избу и посмотрел на хозяйку умным и преданным взглядом.
— Хочу я узнать, Черныш, — сказала Старушка, — ел Жаконя сырое мясо или нет? Ты меня понял?
Пёс Черныш понял и, подбежав к обезьянке, обнюхал её; обнюхал рот, руки и помотал кудлатой головой, дескать, «Нет, от Жакони мясом не пахнет».
У Черныша, как у всякой собаки, был собачий нюх. А это значит, что Черныш умел по запаху найти любую вещь. Всё на свете пахнет по-своему: и люди, и цветы, и снег, и животные, и земля, и вода, и даже истории и дела. Вот почему мы с вами можем сказать, что та история, в которую попал Жаконя, подружившись с котами, — нехорошо пахла… и Черныш сразу почуял это.
Дело в том, что одни запахи Чернышу нравились, а другие он терпеть не мог. Например, пёс считал, что самый дивный запах у жирной похлёбки и что хуже всего пахнут коты! С котами он давно поссорился: Черныш ненавидел лодырей, а Васька, Фомка и Дымка ничего полезного не делали, даже мышей не ловили.
Обнюхивая Жаконю, Черныш сразу же учуял поблизости запах кошачьих лап! Почти касаясь, пола своим черным влажным носом, пёс быстро пошёл по следам котов.
Следы вели из избы во двор, а по двору — к коровнику, где стояла Зоренька. Тут запах кошачьих лап внезапно кончался, как будто бы коты куда-то провалились… или, наоборот, поднялись вверх…
Черныш внимательно осмотрелся и увидел тонкие царапины на бревенчатой стенке коровника. Пёс мигом сообразил: коты забрались на сеновал!
Попасть на сеновал Черныш не мог — он не умел лазать по стенкам.
И поэтому, усевшись на снег возле коровника, пёс стал караулить котов. Но коты не показывались.
Сияло солнце. Над колхозными избами, прямо в небо, поднимались тонкие струйки дыма.
Тишина стояла на дворе, и только слышно было, как вздыхала Зоренька в своем коровнике.
Сколько времени прошло — неизвестно.
Черныш всё сидел неподвижно и уже начал слегка замерзать, как вдруг на сеновале раздался тонкий голос Дымки:
— Недурно мы ночью поели, недурно!
— Прекрасное было мясо, прекрасное! — проговорил Фомка.
— Ш-ш-ш!.. Молчите, ребята! — зашипел Васька. — Нас подслушивают!
— Кто? — удивился Дымка.
— Корова, вот кто!
— А что она понимает в наших делах? — усмехнулся Фомка. «Ага! — подумал пёс Черныш. — Надо будет, потом побеседовать с Зоренькой».
А коты продолжали разговаривать, не подозревая, что Черныш слышит их.
— Молодец, Васька! — сказал Фомка. — Ловко ты придумал: подсунуть обезьяне кусок мяса.
— Ловко, ловко! — похвалил Дымка. — Все теперь думают, что это Жаконя украл мясо! Ха-ха-ха!
— Слушайте, ребята, — сказал Васька. — Сегодня днём Старуха уйдёт в магазин за продуктами…
— Она бы, конечно, сварила щи с мясом, да ведь мясо — тю-тю! — заметил Дымка и опять засмеялся.
— Верно. Так вот, — продолжал Васька, — Старуха уйдёт, и в избе никого не останется, кроме этой глупой обезьяны, которая хочет принести пользу. Тогда мы сделаем вот что…
Тут Васька заговорил шёпотом, и Черныш ничего не мог расслышать.
«Что они опять там затевают?»— думал пёс, настороженно подняв уши.
Наконец коты заговорили громче:
— Молодец, Васька! Хорошо придумал.
— И тогда ей сильно попадёт! — хрипло засмеялся Васька. — Но зато мы будем ни при чём.
— Вот она и принесёт нам пользу! Ха-ха-ха! — захохотал Фомка.
— Хи-хи-хи! — поддержал Дымка.
— Хо-хо-хо! — согласился Васька.
Услышав этот безобразный смех, Черныш от возмущения тявкнул громко и сердито.
Только один раз тявкнул Черныш, но и этого было достаточно. Коты испугались и в ту же секунду удрали с сеновала.
Черныш не погнался за ними. Передними лапами он толкнул тяжёлую дверь коровника и очутился перед Зоренькой, которая задумчиво пережёвывала сено.
— Ты слышала, о чём шептались коты? — спросил пёс.
Корова медленно моргнула длинными ресницами и нехотя ответила:
— М-м-м… кажется, кое-что слышала.
— Что же они говорили?
— Они., м-м-м… Они, по-моему, собираются украсть молоко, которое я дала Старушке.
— Ах, вот как! И что ещё?
— Потом они, кажется, говорили о какой-то обезьяне… М-м-м… Ты меня извини, я не очень внимательно слушала, потому что в этот момент размышляла.
— Интересно знать, о чем же это ты размышляла?
— О рогах. Вот как ты думаешь, Черныш: зачем у меня выросли рога, если я не люблю бодаться?
— Не знаю. Раз выросли, значит, так надо. Ты вот лучше вспомни, что коты говорили про обезьяну. Это очень важно.
— Важно? — Зоренька вздохнула. — Ах, Черныш, для меня самое важное в жизни — сено. И рога.
— А всё остальное тебя не волнует?
— Видишь ли, мне нельзя волноваться — у меня может испортиться молоко.
— Нельзя быть такой равнодушной коровой! Надо интересоваться всем, что делается на свете. И надо помогать другим, когда они попадают в беду.
— Вот если бы у тебя были рога…
— Рогов у меня нет! — разозлился пёс. — Но у меня есть зубы! И если ты сейчас же не вспомнишь, о чём говорили коты, я тебя укушу!
— Не надо сердиться, Черныш… Я постараюсь вспомнить…
М-м-м… По-моему, коты хотят украсть молоко. И при этом хотят окунуть в молоко обезьянку, чтобы люди подумали, будто это она украла.
— Разбойники! — возмутился пёс. — Спасибо, Зоренька. — Теперь мне всё ясно. Надо спешить!
Он воинственно залаял и побежал в избу.
А корова всё так же задумчиво жевала сено и думала: «Зачем мне рога, если я небодливая?..»
Говорят, что она и сегодня всё думает об этом.
Сердясь и негодуя, Черныш вбежал в избу. Надо было немедленно спасать обезьянку, иначе коты снова предадут её.
Старушка собиралась в магазин.
На столе стояла крынка с молоком.
Жаконя лежал на полу и, свернувшись калачиком, крепко спал. Конечно, спать на твёрдом полу куда хуже, чем на мягкой кровати, но Жаконя почувствовал, что он в чём-то виноват, и постеснялся попросить Старушку положить его на кровать.
Васька, Фомка и Дымка уже пробрались в избу, лежали на печке и хитро посматривали то на молоко, то на Жаконю.
Старушка, ничего не подозревая, надела полушубок и завязала платок под подбородком…
Черныш не раздумывал. Он понимал, что если Жакони в избе не будет, то коты не смогут безнаказанно вылакать молоко. Поэтому пёс подбежал к спящей обезьянке и, осторожно схватив её зубами, опрометью бросился из избы!
Старушка закричала: «Черныш! Черныш!..»
Куда там! Черныша и след простыл.
— Коты, ко мне! — вопил Жаконя. — Коты, ко мне!.. Однако котов не было видно.
А пёс Черныш мчался всё быстрее и быстрее. Снег летел из-под собачьих лап. Косматая шерсть покрывалась инеем.
Чтобы немножко отдохнуть, пёс остановился и положил Жаконю на снег, рядом с собой.
— Ой-ой-ой! — закричал Жаконя. — Я простужусь и умру!
— Не умрешь, — успокоил Черныш. — Тряпичные обезьянки от холода не умирают.
— Коты, ко мне!.. — звал Жаконя.
— Зря кричишь, — сказал пёс. — Котам до тебя нет никакого дела. Очень ты им нужен!
— Они — мои друзья!
— Хороши друзья! — воскликнул Черныш. — Разве ты не видишь, что они — разбойники и предатели: сами воруют, а тебя заставляют отвечать за них! Эх, сразу видно, что ты не обезьяна, а просто — тряпка!
— Не смей так говорить!
— Скажи спасибо, что я унёс тебя из избы, а то пришлось бы тебе сегодня отвечать за украденное молоко.
— Неужели это — правда? Неужели коты меня обманули?
— Ещё как!
— Что же мне делать?
— Держись поближе к людям, — посоветовал Черныш. — Дружи с теми, кто честно работает!
— Но ведь я никому не нужен здесь, в Сибири…
— Много ты понимаешь! Здесь, в Сибири, нужен каждый, кто приносит пользу, кто помогает людям жить и работать.
— Но ведь я маленький, — захныкал Жаконя. — Какая уж от меня помощь?
— И маленький может приносить большую пользу! Ну, мне нужно спешить, я тороплюсь. Поехали дальше!
И Черныш, подхватив Жаконю, побежал ещё быстрее.
Деревня осталась позади.
Теперь Черныш пробегал мимо каких-то машин, подъёмных кранов, мимо брёвен железных труб, кирпичных стен… Здесь строили завод.
Рабочие-строители с удивлением смотрели на чёрного пса:
— Глядите, собака!
— Она что-то держит в зубах!
— Куда она бежит?
— Что ей здесь надо?
Черныш хорошо знал, куда бежит и что ему здесь надо. Он с разбегу перепрыгнул через две ямы, прошмыгнул в ворота, возле которых стоял сторож с ружьём, и, подбежав к небольшому домику с надписью «Начальник гаража», стукнул обеими лапами в низкое широкое окошко.
Тотчас же рядом приоткрылась дверь и чей-то знакомый голос позвал: «Черныш, иди сюда!»
Пёс вбежал в жарко натопленную комнату, завилял хвостом и, разжав зубы, положил тряпичную обезьянку на колени человека в телогрейке… Потом Черныш ещё раз вильнул лохматым хвостом и поспешил обратно — сражаться с наглыми котами.
— Жаконя! — удивлённо воскликнул человек в телогрейке.
Это был Папа шестилетнего Мальчика.
Через минуту Жаконя важно сидел на Папином рабочем столе между большой чернильницей и телефоном, который часто звонил.
Жаконя посматривал на телефонную трубку и соображал: кто она такая? Папа брал её в руку и говорил с ней то вежливо, то сердито, то о чём-то просил, а иногда даже кричал на неё…
Подумав, Жаконя решил, что телефонная трубка — Папина помощница.
За окошком то и дело слышались автомобильные гудки, шум моторов.
Папа что-то писал, подсчитывал, беседовал с трубкой, чертил карандашом на листочках твердой бумаги… Словом, Папа целый день работал.
Приходили и уходили разные люди, от которых одинаково неприятно пахло бензином. Папа говорил им, куда надо поехать, что привезти или что сделать.
Каждый, кто в этот день разговаривал с Папой, непременно обращал внимание на Жаконю.
— Откуда у вас, товарищ начальник, такая забавная обезьянка? — спрашивали люди, пропахшие бензином.
А Папа отвечал:
— Это — Жаконя. Его мне подарил на память сынишка.
— Скучаете без сына, товарищ начальник?
— Сильно скучаю, — говорил Папа, легонько вздыхал и ласково щурил глаза. — Всё жду не дождусь, когда же он приедет сюда. Единственное утешение — это обезьянка: посмотрю на неё — и работается легче…
— Не грустите! — утешали люди. — Вот к весне мы закончим строить большой дом, вы там получите квартиру, и семья ваша приедет сюда!
Жаконя слушал эти разговоры, а сам думал…
«Папа всё время работает, — размышлял Жаконя. — И все вокруг работают, все заняты делом… И только один я никакой пользы не приношу и никому здесь, конечно, не нужен…
Разумеется, с котами я дружить больше не буду! А с кем же мне дружить? С Папой? Он занят. С девочкой Гутей? Она же считает меня глупым…
Вот был бы здесь мой шестилетний Мальчик! Как хорошо мы с ним когда-то играли! Ему я, конечно, был очень нужен!
А не уехать ли мне из Сибири обратно, к Мальчику? Правда, говорят, что весной он сам приедет сюда. Но до весны ещё так далеко!
Да, надо мне скорее ехать обратно! Там я смогу приносить пользу!..»
И тряпичная обезьянка решила удрать при первой же возможности.
Представьте себе, что в этот же день Жаконя убежал от Папы.
Вот как это у него вышло.
Какой-то человек вошёл в комнату и громко сказал:
— Посмотрите, товарищ начальник, как я починил грузовик.
Папа сказал:
— Подождите немножко, мне некогда. А человек в ответ:
— Мне тоже некогда, я сейчас на станцию поеду, за цементом. Пойдёмте, товарищ начальник, вы только взгляните, всё ли в порядке, и я скорей отправлюсь.
— Хорошо, — кивнул головой Папа. — Идёмте, посмотрим на ваш грузовик.
Папа встал из-за стола, положил Жаконю в карман телогрейки и вышел во двор, где стояла грузовая машина.
Жаконе было тесно сидеть в кармане телогрейки. Он выглянул оттуда как раз тогда, когда Папа залез в кузов грузовика, чтобы проверить — плотно ли там прибиты одна к другой доски.
«А ведь эта машина сейчас поедет на станцию; это же мне по пути! — сообразил Жаконя. — Надо немедленно выбраться из кармана…»
Сказано — сделано. В тот момент, когда Папа слезал с грузовика, Жаконя тихонько выскользнул из кармана и улёгся в уголке кузова.
Папа ничего не заметил, он громко сказал:
— Хорошо починили машину. Можете ехать!
Грузовик зафырчал, коротко прогудел, выехал за ворота и помчался по дороге на станцию.
Ах, Жаконя-Жаконя! Ну, куда же ты поехал, отчаянная твоя головушка!
Приходилось ли вам ехать зимой в открытом грузовике? Если приходилось, то вы, наверное, знаете, какое это неприятное путешествие.
Жаконе было ужасно холодно. Морозный ветер забирался под красную курточку; зябли ноги, руки и мелкой-мелкой дрожью трясся проволочный хвост.
Но Жаконя храбрился и старался не думать о холоде. Чтобы хоть как-нибудь подбодрить себя, он запел:
Эх, Жаконя, ты, Жаконя —
Удалая голова!
Ты убегаешь из Сибири,
Тебя увозит грузовик!
Быстрей крутитесь вы, колёса,
Ведь я на поезд тороплюсь!
Хочу уехать я отсюда —
Сибирь мне вовсе не нужна!
Песня, как видите, получилась не очень-то складная, но придумать лучше Жаконя не мог. Да вы сами посудите: легко ли сочинять песню в таком положении, когда вокруг снег, мороз, ветер, а на душе — ой как неспокойно!
Голос у Жакони был тоненький-претоненький, однако его кое-кто услышал. Знаете кто? Колёса грузовика!
— Как вам нравится песня, которую сочинил этот бездельник? — спросило одно колесо у своих товарищей.
— Скверная песня! — сказало другое.
— Тут целые дни крутишься, крутишься, работаешь без устали, да ещё вот помогай лодырям удирать от дела! — промолвило третье.
— А ну проваливай отсюда! — сказало четвёртое колесо и так сильно подпрыгнуло на ухабе, что грузовик тряхнуло, и Жаконя, не удержавшись, вылетел из кузова прямо на дорогу.
Внезапное падение не причинило Жаконе особенного вреда. Охая и кряхтя, он поднялся на ноги, покрутил головой, хвостом, пошевелил руками и убедился, что всё цело.
Жаконя огляделся по сторонам.
Вокруг стояла суровая, вся засыпанная пушистым снегом сибирская тайга. Приближался вечер, и холодное негреющее солнце спускалось всё ниже и ниже; скоро уже оно коснётся вершин деревьев, а потом и совсем спрячется за ними…
И тогда Жаконя сильно испугался: ведь ночью он здесь замёрзнет! Его занесёт снегом!
«Один, без людей, в лесу! Что делать?»— думал Жаконя, и его проволочный хвост изогнулся, как вопросительный знак.
Вернуться бы сейчас Жаконе в тёплую избу, на мягкую кровать, и чтобы рядом лежал Папа! И даже запах Папиной телогрейки, который раньше Жаконя не любил, показался ему теперь самым прекрасным запахом на свете… Наверное, сейчас Папа ищет Жаконю, советуется со своей телефонной трубкой; глаза у Папы — печальные-печальные…
«Ой, что я наделал! — застонал Жаконя. — Ведь Папе без меня будет очень скучно, он и работать, может быть, станет хуже. Ведь я приносил ему пользу, ведь он очень меня любил, и я был ему нужен! Ну почему я не подумал об этом вовремя, почему не послушал этого доброго чёрного пса! В самом деле, я ещё глупый, ужасно глупый!..»
И в тот момент, когда Жаконя сам сообразил, что сделал глупость, он, незаметно для себя, стал гораздо умнее.
Вдруг послышался шелест крыльев, и возле Жакони на дорогу опустилась большая чёрно-белая птица с длинным прямым хвостом.
Птица наклонила голову и с любопытством посмотрела на обезьяну чёрным глазом, потом подскочила поближе и посмотрела другим глазом.
Жаконя растерялся, он не знал, что ему делать: птица была гораздо больше его и драться с нею Жаконе казалось невыгодным — вон какой у неё крепкий клюв! «Кто она такая, что ей от меня надо?» — думал Жаконя. А птица попрыгала вокруг Жакони и громко затараторила:
— Чей ты, деточка? Чей ты, деточка? Чей ты, деточка?
— Папин, — ответил Жаконя и нахмурился — ему не нравилась эта птица.
— Ты — человечек? Ты — человечек? Ты — человечек?
— Я обезьянка, и зовут меня Жаконя.
— Чудесно! Чудесно! Чудесно!
— А тебя как зовут?
— Вот чудак! Вот чудак! Он не знает, как меня зовут…
Я — Сорока-белобока, я — Сорока-белобока! Чудак-чудак-чудак!..
— Перестань, пожалуйста, трещать, Сорока. Лучше помоги мне вернуться в деревню.
— Чепуха-чепуха! Ты будешь жить у меня, в моём гнёздышке! Это чудесно-чудесно-чудесно!
С этими словами Сорока ухватила клювом Жаконю за курточку, подскочила и, взмахнув крыльями, полетела…
На опушке леса, неподалёку от строительства завода, росла высокая берёза, на самом верху её находилось большое гнездо, сделанное из веточек, сухой травы и глины.
Гнездо походило на шар, а залезали в него сбоку, через круглую дырку.
Здесь жила Сорока. Сюда она и прилетела, держа в клюве Жаконю.
Жаконя пролез в дырку и чуть не заплакал — в гнезде было темно и как-то странно пахло… наверное, Сорока не отличалась аккуратностью.
— Подожди меня, деточка, я скоро прилечу, — сказала Сорока Жаконе. — Хочется рассказать о тебе всем знакомым.
И она полетела по опушке, громко крича:
— Чрезвычайно! Чрезвычайно! Наконец-то у меня есть сыночек! Приходите в гости посмотреть на моего сыночка!
— Разор-р-ралась, стар-р-рая дур-р-ра! — крикнул с соседней берёзы чёрный ворон; он был большой грубиян и терпеть не мог хвастливую Сороку, хотя она и приходилась ему какой-то дальней родственницей.
Жаконя же сидел в гнезде, приглядевшись, он увидел, что всё гнездо устлано перышками, пухом, клочками шерсти и тряпочками, которые Сорока неизвестно где раздобыла.
Всё-таки здесь было теплее, чем на открытом воздухе. И поджав под себя озябший хвост, тряпичная обезьянка задремала, утомлённая переживаниями этого дня, и даже не слышала, как вернулась домой Сорока и как наступила ночь…
На следующий день разные птицы слетелись к высокой берёзе. Здесь были и Чижи, и Снегири, и Галки, и Воробьи, и даже чёрный Ворон — всем было интересно посмотреть на сыночка болтливой Сороки.
Последним прилетел Дятел; у него сильно болела голова после работы — ведь известно, что он добывает себе пищу головой.
Сорока вылезла из гнезда, уселась на ветку, отряхнулась, поправила клювом перья на хвосте и притворилась, будто она удивлена, видя стольких гостей! (В глубине души Сорока сильно жалела, что сейчас не лето — тогда гостей было бы ещё больше.)
