Могущество де Тревиля, во многом уже мнимое, было связано с совсем недавним временем, когда король встречался с ним каждый день, расспрашивая о подвигах любимых мушкетеров. Тогда во время боевых походов палатка капитана стояла рядом с палаткой короля, ближе, чем палатки маршалов Франции. Ныне король уже не столь часто беседовал с капитаном своей личной охраны, но молва, наделившая в прошлом де Тревиля огромным влиянием на короля, все еще гуляла по провинции и продолжала привлекать к нему десятки просителей и искателей льгот и милостей.
Увидев д'Артаняна, де Тревиль встал из-за своего огромного стола и пошел ему навстречу с распростертыми объятиями.
— Примите мои самые искренние соболезнования, мой друг! — воскликнул он, обнимая лейтенанта. — Ваш отец, мой старинный товарищ, был одним из тех, кто закладывал основы великой Франции.
— От всего сердца благодарю вас, мой капитан, за теплые слова, — сказал д'Артаньян глухо, потому что де Тревиль в порыве чувств прижал его голову к тонкому сукну своего камзола.
В ностальгическом порыве вельможа несколько преувеличил как роль старого д'Артаньяна в истории, так и свою дружбу с ним, но молодой лейтенант был благодарен ему за это.
Проситель встал и почтительно смотрел на обнимающихся офицеров. Судя по виду, он был далек от военной среды и сейчас, по всему, испытывал восторженной трепет, глядя на столь явное проявление воинского братства.
Де Тревиль, воспользовавшись подвернувшимся предлогом, со многими извинениями выпроводил посетителя из кабинета и, улыбаясь, вернулся к своему лейтенанту.
— Я набираю в роту еще несколько десятков аспирантов[3] и у меня нет отбоя от просителей, — сказал де Тревиль, усаживая лейтенанта в кресло, что, как все в роте знали, служило знаком особого расположения. — Господин, которого я только что проводил, мессир Моле, просит за своего сына.
— Но, как мне кажется, сей господин из судейских? И не дворянин?
— Вы не ошиблись, мой друг. Однако, тут дело особого рода. Мессир Моле рекомендован мне его величеством.
— И за какие заслуги?
— Вот этого я не знаю.
Его величество был весьма туманен, когда говорил со мной о мессире Моле.
— В таком случае, позволю себе предположить, вопрос о зачислении Моле младшего практически решен? О-ла-ла! Представляю, сколько будет разговоров, когда в роте узнают о его скромном происхождении! — воскликнул д'Артаньян. — И не просто разговоров — его замучат дуэлями. Не объяснять же каждому, что сын судейского принят по особому распоряжению короля.
— Здесь есть одна тонкость, — сказал де Тревиль. — Жена мессира Моле и, соответственно, мать Моле младшего происходит из старинного наваррского роде де Сен Северов. Король намеревается своим эдиктом сделать его Сен-Севером.
— Вероятно, у короля есть особые причины оказывать такую милость простому судейскому, — глубокомысленно заметил д'Артаньян.
— Насколько я понял из уклончивых слов короля, за мессира Моле ходатайствовал сам кардинал.
— О, мой капитан! — воскликнул лейтенант. — Как вы могли согласиться запустить в роту соглядатая кардинала?
— А как я мог не согласиться выполнить пожелание короля? Я пытался… Я сказал его величеству, что гораздо проще было бы сделать младшего Моле гвардейцем кардинала. Тогда его величество пояснил мне, что мальчишка мечтает только о мушкетерском плаще. Я подумал, что это не в характере кардинала засылать в мою роту своего человека таким грубым и откровенным путем. Это на него совсем не похоже.
— Пожалуй, вы правы. Но в таком случае королю следовало бы поспешить, — с тонкой улыбкой сказал лейтенант, намекая на известную медлительность короля при решении многих пустяковых вопросов.
— А он по обыкновению, не спешит, зато мессир Моле поспешил явиться ко мне… — вздохнул капитан мушкетеров. — К счастью, появились вы, мой друг, и я смог временно избавиться от него.
— Почему временно?
— Потому что он непременно вскоре явится ко мне опять. Я знаю этот тип людей. Они настойчивы, умеют добиваться своего. А мсье Моле к тому же, как говорит мне мой опыт, не прочь при случае обнажить шпагу.
— Если его сын унаследовал эту наклонность, я буду расстроен. Только забияки-кадета мне не хватало…
— Я в ужасе от того, что король затянет присвоение дворянства, а мне еще и еще придется встречаться с его отцом… Не могу же я ему объяснять, что по каким-то внутренним нашим соображениям мне не хотелось бы зачислять в кадеты человека с фамилией Моле.
Д'Артаньян понял, что разговор стал раздражать капитана, и поспешил перевести разговор на другие темы.
— Я рад слышать, что вы начали проводить набор, — сказал он. — Что-то произошло за время моего отсутствия?
— Ничего особенного, если не считать, что кардинал решил увеличить численность своих гвардейцев. И король немедленно последовал его примеру.
— Насколько я знаю, кардинал ничего не делает без веских на то оснований.
— Совершенно верно, мой дорогой лейтенант.
— Не означает ли это, что нас в недалеком будущем ожидает война? — спросил лейтенант и, заметив, что капитан не торопится отвечать, добавил: — В Гаскони молодые люди только об этом и думают.
— Да, я понимаю моих соотечественников, — вздохнул капитан мушкетеров. — Но увы! Я так отвечу на ваш вопрос: романтические порывы его величества успешно охлаждаются рациональными рассуждениями его высокопреосвященства.
Д'Артаньян кивнул с понимающим видом — ему не хотелось показать, что он почти ничего не уразумел из туманных, многозначительных слов капитана. Придется все это уточнять при встрече с друзьями. Кто-кто, а уж Арамис наверняка в курсе всех новейших слухов при дворе. Поэтому, не вдаваясь в расспросы, он сказал:
— Я обещал написать письмо на родину сразу же по возвращении в Париж. Его с нетерпением ждут десятки молодых дворян. Боюсь, их придется разочаровать.
— Они уже готовы были мчаться сюда?
— У короля не было бы более преданных солдат…
И старый и молодой воины от души сочувствовали своим нищим землякам: для них война была единственной возможностью хоть как-то вырваться из тисков нужды, а при удаче и попасть в поле зрение короля, источника всех благ на этом свете.
Поговорив еще немного о земляках, они перешли к последним придворным новостям.
— Мой капитан, — сказал д'Артаньян, — в Гасконь доносились слухи, что король подверг свою мать опале. Признаться, я не очень-то поверил в эту болтовню. Не будете ли вы так любезны просветить меня на этот счет?
— Вы ускакали в Гасконь в начале февраля, если мне память не изменяет.
— Совершенно верно. Благодаря вашему великодушию я немедленно получил отпуск, как только пришло тревожное письмо с родины.
— А все произошло в самом конце февраля. Вас уже не было в Париже. Как вы, конечно, помните, в прошлом году, когда король заболел и лежал при смерти в Лионе, королева-мать и королева Анна Австрийская дневали и ночевали у его ложа.
— Конечно, помню, мой капитан. Ведь именно я дневал и ночевал у двери в королевскую спальню, — с усмешкой сказал лейтенант.
— И, возможно, вы слышали, как они вырвали у короля тайное обещание отправить кардинала Ришелье в отставку?
Лейтенант скромно потупил глаза, давая понять, что его догадка верна.
— А потом король, вместо того, чтобы отдать Богу душу, вдруг выздоровел и вернулся вместе со всем двором в Париж.
Лейтенант кивнул, показывая, что он помнит.
— Время шло. Но его величество не спешил выполнить свое обещание. Вы не представляете себе, как накалилась обстановка в Лувре. Появились тайные партии, все чего-то ждали. Первой не вытерпела королева-мать и решилась на отчаянный шаг — вы знаете, она, как истая Медичи, порой способна на решительные поступки. Она пригласила сына к себе, в Люксембургский дворец, чтобы поговорить с ним наедине самым решительным образом. Не знаю, как пронюхал об этом кардинал Ришелье, но факт остается фактом: он явился в Люксембургский дворец и каким-то образом проник во внутрь. Во всяком случае, я сам, стоя в охране, видел, что вошли туда через главный вход двое, а вышли из дворца трое.
— Очень любопытно…
— Трое-то трое, да только порознь.
— Порознь? Как это? — не понял лейтенант.
— А вот так: Мария Медичи улыбалась, король мрачно молчал, а кардинал напоминал наказанного нерадивого школьника. И все смотрели в разные стороны. Король тут же ускакал, не возвращаясь в Лувр, в Венсен. Кардинал заперся у себя в недостроенном дворце, а королева-мать гордо поехала в Лувр.
— Принимать поздравления?
— Совершенно верно. Уже к вечеру в Лувр съехались все вельможи, находившиеся в Париже. На следующий день королева-мать воистину царила. Словно вернулись времена ее регентства. Весь двор был у ее ног. Поздно вечером из Венсена вернулся король. Он вызвал меня и приказал отправиться к кардиналу, передать ему настоятельное приглашение на утренний прием. Кардинал спросил меня, как я расцениваю это приглашение. Я рискнул предположить, что это добрый знак. И не ошибся. Во время утреннего приема король при всех подошел к кардиналу, обнял его, сказал, что им необходимо обсудить некоторые важные вопросы, и увел в свой кабинет. Через несколько минут бедная королева-мать осталась одна в большом зале приемов, даже королева Анна покинула ее. Этот день парижские остряки назвали "днем обманувшихся". А кардинал теперь мой лучший друг.
