Вдруг одна из мегер с торжествующим хохотом сорвала с ее шеи кружевной шарф. Это послужило сигналом для дальнейших оскорблений. Посыпалась площадная брань. Закрыв руками уши, девушка продолжала стоять неподвижно и, казалось, не страшилась вызванного ею самой извержения вулкана. Но вот жесткая сильная рука одной из мегер ударила ее прямо в лицо. Дружный взрыв одобрения приветствовал эту наглую выходку. Тут молодая девушка, казалось, потеряла самообладание.
– A moi![8] – закричала она. – Убивают! Убивают! Гражданин Деруледе, a moi!
С полдюжины рук ухватили ее за юбку, но в этот момент кто-то сильной рукой схватил ее и втащил в дом. Она слышала, как захлопнулась тяжелая дверь, за которой раздавались проклятия, подобные крикам Дантова ада. Своего спасителя девушка не могла рассмотреть: комната, в которую он ее втолкнул, была едва освещена.
– Идите наверх, все время прямо, там моя мать! – раздался повелительный голос.
– А вы?
– Постараюсь удержать толпу, или она ворвется в дом.
Девушка повиновалась. Она поднялась наверх и, поспешно толкнув указанную дверь, вошла в комнату.
Все последовавшее затем показалось ей сном. Она слушала ласковые, успокаивающие слова старушки, которая что-то говорила о Деруледе, об Анне Ми, о конвенте, но более всего о Деруледе. Голова у нее сильно кружилась, в глазах стоял туман, и наконец она потеряла сознание.
Когда молодая девушка проснулась после долгого и спокойного сна, на душе у нее было как-то особенно хорошо. Она не сразу сообразила, что находится под кровлей Деруледе и что он спас ей жизнь.
Так Джульетта де Марни очутилась в доме человека, отомстить которому она десять лет тому назад поклялась перед Богом и стариком отцом. Лежа на мягкой постели в уютной комнате гостеприимного дома, она вспоминала свою жизнь, начиная со смерти старого герцога, пережившего своего сына лишь на четыре года.
Какой одинокой чувствовала она себя, когда в восемнадцать лет вступила в монастырь! О своей клятве она никогда никому не говорила, кроме своего духовника, который, несмотря на всю свою ученость, был плохо осведомлен об условиях мирской жизни и совершенно растерялся, не зная, что посоветовать духовной дочери. Пришлось обратиться к архиепископу – он один мог освободить Джульетту от страшной клятвы. Архиепископ обещал всесторонне рассмотреть это «дело совести». Мадемуазель де Марни была богата, и щедрый дар на добрые дела, по его мнению, мог быть угоднее Богу, чем выполнение подобной клятвы, притом вынужденной. Джульетта с нетерпением ожидала решения архиепископа, но тот не торопился, а в это время во Франции вспыхнула революция. Тут уже архиепископу было не до Джульетты; ему пришлось поддерживать развенчанного короля и напутствовать его перед смертью, а затем и самому готовиться к ней. Во время террора монастырь урсулинок был разрушен. Сентябрьские убийства 1792 года ознаменовались казнью тридцати четырех монахинь, представительниц самых родовитых фамилий Франции, которые взошли на эшафот, приветствуя свою трагическую судьбу.
Джульетта, каким-то чудом избежавшая этой участи, жила в уединении со своей старой кормилицей, верной Петронеллой. Смерть архиепископа она сочла указанием свыше – ничто в мире не может снять с ее души ужасную клятву. Тем временем все ее приданое, все родовые поместья де Марни были захвачены революционным правительством, и ей пришлось жить на скромные сбережения преданной кормилицы.
Слабый, нерешительный король был заключен в тюрьму. Через два года Джульетта с ужасом услышала ликование цареубийц. Затем последовала гибель Марата от руки такой же молодой девушки, как сама Джульетта; это было убийство по убеждению. Со всей страстностью своей пылкой натуры следила Джульетта за судом над Шарлоттой Корде и слышала, как эта бледная, с большими глазами девушка совершенно спокойно созналась в своем преступлении. Здесь, на суде, и увидела Джульетта впервые Деруледе, сидевшего на одном из мест, отведенных гражданам депутатам, принадлежавшим к партии умеренных жирондистов. Он был очень смугл. Его темные, не напудренные волосы были откинуты назад, открывая высокий, красивый лоб, обличавший скорее студента, чем законодателя. Он серьезно следил за каждым словом Шарлотты, и Джульетта уловила в его обыкновенно жестком взгляде выражение глубокого сострадания. В защиту обвиняемой он произнес известную в истории речь. Всякому другому она стоила бы головы. Это была не защитительная речь, а воззвание к той едва тлеющей искре сочувствия, которая все еще теплилась в сердцах этих озверелых людей.
Джульетта слышала, как во время его речи жалкие отбросы человечества, кровожадные мегеры беспрестанно повторяли имя Поля Деруледе, но никто не восставал против него; большая, прекрасно оборудованная детская больница, дар гражданина Деруледе народу, была только что открыта и, без сомнения, давала ему право высказывать свое мнение. Даже суровые мантаньяры – Дантон, Мерлен, Сантерр – только пожимали плечами: ведь это – Поль Деруледе! Пусть себе говорит – сам Марат сказал о нем, что он не опасен!
Прекрасный голос Деруледе властно раздавался в зале суда. Но все его красноречие было напрасным – Шарлотту Корде приговорили к смертной казни.
В сильном возбуждении вернулась Джульетта домой. Боже! Что пришлось ей увидеть и пережить! Нет, скромной, полуобразованной провинциалке Шарлотте Корде далеко до Джульетты де Марни, в числе предков которой насчитывалась не одна сотня герцогов, когда-то созидавших Францию. Надо только дождаться удобного случая. Определенного плана у Джульетты еще не было, но она твердо помнила, что должна исполнить долг, а долг так сильно не вдохновляет, как ненависть или любовь.
