— Да, суеты много, — он явно хотел предложить свои услуги, но перед дядей не решался открыться, что хочет подзаработать.
— Александр, а не хочешь ли ты подзаработать?
Глазки заблестели, но Александр держал себя в руках.
Наверное, мечтал в этот момент о плеере. Или «видике». Или о чём они сейчас мечтают? О MP3-плеере и DVD-проигрывателе. Тоже самое, но уменьшенное в размерах.
— Дядь Тим, вам нужна квартира, и вы мне предлагаете всё устроить, я правильно вас понял?
— Понятней некуда, малыш. Твои пять процентов от суммы сделки, за суету.
— Ну, пять это вы загнули, хотя, конечно спасибо. Хватит трёх процентов. Родных не обдирают.
— Спасибо. Настаивать не буду. Тебе видней. Три так три. Что тебе для всего этого нужно?
Юноша ненадолго задумался, потом начал загибать пальцы, считая.
— Знать: в каком районе, на каком этаже, дальше — скорее всего, именно вас будет интересовать вид из окна, это — три, сколько комнат, и последнее — сколько у нас на всё это денег?
Теодору понравилось это «у нас». Юнец брался за дело основательно, сразу видно — потомок теодоровского старшего брата, тот такой же скрупулёзный и фундаментальный. Они стали придумывать, какой должна быть квартира дядюшки-художника.
Сколько комнат, и какой вид из окна. Как какой вид? Конечно — на море, а как же иначе? Иначе в портовом городе — никак, иначе можно ехать в деревню или любую другую дыру. Зачем тогда жить у моря? Это ничего, что тут в дворницкой у Теодора нет вида из окна на море, но в его собственном доме — вид обязан быть. Сколько комнат… тут у Теодора одна и всё в ней помещается…
— У вас должен быть кабинет, для рисования, потом — библиотека. Что бы ничто не отвлекало, а у вас тут краской воняет.
— Пахнет.
— Пахнет. Вау… как пахнет… Вредно пахнет краской. Просто может показаться, что даже воняет. Если вы надумаете здесь спать, это очень вредно.
— Я здесь живу, а не только сплю.
— Тем хуже. Вредно. А пора думать не только о вдохновении, но и о здоровье, начнёте слепнуть, кто за вас рисовать будет?
— Да, слепнуть, это ужасно. Давай кабинет. И библиотеку, пожалуй, тоже.
— Хорошо, записал.
— Только, спать и есть я буду в библиотеке, среди книг, это навевает сны и аппетит.
— Вау. Бывает же такое. Значит, дядь Тим, вам нужна двухкомнатная квартира.
— Трёхкомнатная.
— А что вы будете делать в третьей комнате?
— Не скажу. И не смейся. Не знаю пока, поэтому и не скажу. Придумаю что-нибудь.
Кроликов буду разводить.
— На мясо?
— На кисточки. Знаешь, какие хорошие кисточки с кроликовым мехом? Не знаешь, вот и молчи. Не спорь со старшими. Мне нужна трёхкомнатная!
У Теодора сверкали глаза и вся поза говорила о необыкновенном душевном подъёме, словно звали его Моисей и стоял он сейчас не в подвале музея, посреди своего художницкого хлама, а на высокой горе пред ликом всевидящим, раскрывающим слепцу новые горизонты.
— Двадцать минут назад вам вообще квартира была не нужна, это моя идея, а вам и тут было неплохо.
— Идея, пацан, может и твоя… да только ты её просто озвучил, а я пережил.
Кузен отвесил художнику аплодисменты из партера, одобряющие, но не вдохновляющие.
Дальше было неинтересно — обсуждали нюансы предстоящей новоиспечённому риэлтору работы. Про компьютер уже никто не вспоминал, у них появилось дело поважнее.
А вот сейчас Теодор сидел на складном деревянном стульчике и курил. Саша, наверное, уже полгорода на уши поставил. Хорошо иметь таких родственников.
Сходили в банк, Теодор залез в свою ячейку: денег, как сказал Саша, хватит и на квартиру и на кучу компьютеров. Ну и хорошо. Это хорошо. Значит, опять не надо думать о хлебе назавтрашнем и можно спокойными, а не трясущимися в неуверенности пальцами держать кисть, уголь, карандаш. Рисовать. А, может… и — писать.
До сего дня, Теодор не пробовал писать ни стихов, ни прозы. Э… конечно, стихи в юности все писали. Но, сами понимаем, как далеки эти пробы от поэзии. Не об этом речь. Читал Теодор всегда с огромным удовольствием: Анчаров, Гессе, Ремарк, Маркес, Веллер, Пелевин, Орлов, много хороших и любимых авторов насобирал за прожитые годы. Не так много, как хотелось бы, но и не мало. Для требовательного читателя тоже книги пишут. А вот что бы сам сел за ручку, а не за кисть — не случалось. Что-то произошло сегодня, вдохновило и снова приоткрыло завесу, отделяющую мир этот от мира неведомого, из которого Теодор привносил сюда свои сюжеты и образы, делая их видимыми на холсте. У любого творящего человека этот процесс — норма, заглядывание за завесу — естественность, скорее даже «там» интереснее, «там» у них идёт вторая, или, параллельная жизнь.
Вообще же, у кого как, у кого и во сне вторая жизнь идёт, а у кого (у Теодора) и наяву. То есть, конечно, это не бред сумасшедшего, когда путаешь реальности и не в состоянии контролировать всплывающие в уме дополнительные реальности. Даже не то, что бы «контролировать», точнее сказать — идентифицировать. Не можешь, значит — диагноз. Так нельзя. А как надо? Просто: много кофе или чая, сесть в уютное местечко, затаиться и — представлять. Обычный полёт фантазии. В детстве это называлось — мечтать. Теперь — творить. Вот и весь секрет. Но сегодня нахлынуло необычное вдохновение. Новое. Картина как иероглиф — она застыла и уже в воображении смотрящего включает ход сюжета, вбирающего в себя жизнь. Сейчас же на «внутреннем экране» теодорова лба полилось повествование, которое хотелось записать.
— Итак, а не взять ли нам в руки ручку (перо, карандаш, т. п.)? — бормоча, Теодор порылся в поисках чистого листка, ручка у него была наготове. Найдя, уселся поудобнее и продолжил:
— Есть у меня такая подруга, Ксюша… Ну?
Рассказ про Ксюшу.
Однажды я приехал к Ксюше, и мне сказали, что ей Институт выдал новое собственное жильё.
Найдя её, после радостно-эмоциональных приветствий, мы пошли посмотреть на её квартиру. Да и требовались мои усилия в помощи переноски вещей из общежития.
Поднимаясь по стеллажам заброшенного строения, я, за давностью лет с немалым трудом вспомнил, что это здание — не что иное, как какой-то дополнительный корпус нашего (бывшего нашим в пору учения в нём) института. Но, видимо, институту жилось либо слишком хорошо, либо вообще никак, потому что только эти две причины могли допустить столь сильное запустение второго, необитаемого корпуса.
В зрелище, которое открывалось моим глазам, преобладали хаос и обречённость. Я представил, как Ксюша день за днём будет подниматься по этим ступенькам без перил, среди стен с отсутствием даже намёка на оштукатуренность, где ветер перестал быть сквозняком и просто мерно прогуливается по этажам или словно котёнок, носится средь бойниц окон и дверей. Так же заметил полное отсутствие человеческих проявлений. Даже запаха вездесущих бомжей здесь просто не ощущалось.
Дом вырос сам по себе, из земли, с неопределённым назначением и, без человеческого присутствия и внимания — разрушался как морская скала. Но, скалы полны природного же камня, крепкого как гранит и поэтому разрушаются десятилетиями. Брошенные на произвол ветра человеческие изваяния — живут не долго и гнетуще.
