(Личное, доверительное)
Гранд-офицеру Арриго Монтерки,
Квестору Монтелузы.
Монтелуза, 10 октября 1891 г.
Достоуважаемый Коллега и Друг,
вчера вечером, во время нашего визита к Его Преосвященству Монсиньору Грегорио Лаканьине, новому Епископу и Пастору Монтелузы, великолепно нас принявшему в приватной обстановке, Небу было угодно, чтобы я взял на себя смелость поделиться с Вами в двух словах беспокойством, испытываемым мною в последние месяцы и связанным как с семейными обстоятельствами, так и с высоким положением представителя Итальянского Государства в этом, сколь ни больно сие признавать, убогом и опасном краю нашей горячо любимой Италии. Что до моих печальных семейных обстоятельств, то будь Вы родом не из Бергамо, а, как я, из Неаполя, я мог бы изложить их без слов: написал бы подряд пять чисел (59, 17, 66, 37, 89), и Вы бы все поняли.
Моя первая супруга, Элеутерия, скончалась от холеры десять лет назад. Моя вторая жена, которую зовут Агостина и которая много моложе меня, очень скоро стала мне изменять (59) с мнимым моим другом (17), совершая за спиной у законного мужа подлое предательство (66). Когда меня перевели из Салерно в Монтелузу, эта коварная женщина, лишь бы не разлучаться со своим любовником, сбежала (37), и ее местонахождение неизвестно (89).
Надо признать, что те немногие люди, с коими я поделился, усматривали именно в этой мучительной для меня истории причины дурного настроения и равнодушия, постоянно отравляющих мне жизнь и мешающих работать. И они правы, что греха таить.
Вдобавок ко всему, мое появление в Префектуре Монтелузы, куда я получил назначение, сопровождалось слухами, каверзами, наговорами, подозрениями, интригами — с единственной целью: как можно больше навредить мне.
При этом я не мог не принимать во внимание политическое положение на Острове (особенно в этом ужасном районе), и в голову приходило сравнение с небом, затянутым густыми черными тучами, предвестниками неминуемой грозы.
Вам должно быть хорошо известно, что по Стране, полными горстями разбрасывая семена бунта и ненависти, беспрепятственно передвигаются всякого разбора оголтелые смутьяны — бакунинские анархисты, радикалы, социалисты.
Как поступает бережливый крестьянин, когда в корзине, полной сочных румяных яблок, обнаруживает одно гнилое? Не задумываясь ни секунды, выбрасывает его, прежде чем от соседства с ним начнут гнить остальные.
А ведь где-то сидят люди, полагающие, что не следует принимать мер, кои могут быть восприняты как репрессивные, и пока они судят да рядят, дурное семя прорастает, пускает хотя и невидимые, но прочные корни.
Я говорил о смутьянах, так вот они прекрасно научились маскировать свои подлые замыслы, выдавая себя за примерных граждан.
Взять, к примеру, три письма некоего Дженуарди Филиппо, с которых копии я Вам посылаю. Из-за этих писем я уже три месяца не сплю. Какая низость! Какое наглое издевательство! Чего ради, не переставал я себя спрашивать, он взял моду называть меня Парашанно, когда моя фамилия Марашанно? Я долго думал, иной раз в ущерб работе, не скрою, пока наконец не догадался.
Этот омерзительный тип, заменяя в моей фамилии букву «м» на «п», просто потешается надо мной, оскорбляет меня. Да, да, именно так! Как будто моя фамилия произошла от тюремной параши! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы обнаружить обидный намек. Исковеркать мою фамилию таким манером значит обозвать меня вонючкой, а то и хуже — дерьмом, словом на букву «г». При этом Дженуарди в каждом письме лебезит передо мною, клянется в преданности. Спрашивается, зачем ему заискивающий тон? Что он замыслил? В какую ловушку хочет меня заманить?
Не откажитесь помочь мне. Думаю, для Вас не составит труда получить через своих подчиненных в Вигате сведения о политических взглядах Дженуарди. Можете ли Вы для меня это сделать? Я, со своей стороны, постараюсь навести справки об этом субъекте у карабинеров.
Заранее благодарный, просит принять уверение в искренней дружбе и преданности Вам
P.S. При Вашем тонком уме и проницательности Вы, конечно, обратили внимание на то, что для своего письма я не стал пользоваться бланком Королевской Префектуры. Прошу Вас, если соберетесь мне ответить, прибегнуть к аналогичной мере предосторожности.
(Личное, доверительное)
Командору Коррадо Парринелло.
Бульвар Капуцинов, № 23.
Монтелуза.
Монтелуза, 15 октября 1891 г.
Высокочтимый Командор,
Мой незаменимый предшественник, покойный Гранд-офицер Эмануэле Филиберто Барбери-Скваротти, вверяя мне бразды правления Королевской Квестурой Монтелузы, превозносил Вас в приватной беседе со мной как человека, достойного всяческого доверия и неизменно готового к тесному сотрудничеству с нашим ведомством в высших интересах Страны.
По счастью, до вчерашнего дня у меня не было ни малейшей необходимости обращаться к Вам, злоупотреблять Вашей щедрой готовностью действовать сообща. Но сегодня я вынужден посвятить Вас — разумеется, по секрету — в дело исключительной тонкости, в котором мне не обойтись без Вашего мудрого совета.
Я получил от Префекта Монтелузы Витторио Марашанно, Вашего непосредственного начальника, личное доверительное письмо с приложением трех писем, направленных ему неким Дженуарди Филиппо из Вигаты.
В этих трех письмах Его Превосходительство усмотрел насмешку, оскорбление и тайную угрозу.
Откровенно говоря, я, со своей стороны, не нашел в упомянутых письмах ничего подобного.
Между тем тон письма самого Его Превосходительства весьма меня насторожил: чувствуется, что оно написано, я бы сказал, в возбужденном состоянии и свидетельствует о далеко не безобидной склонности облекать в плоть собственные фантазии.
Вы понимаете, сколь серьезную опасность, чреватую непредсказуемыми последствиями, может в столь деликатный политический момент являть собой не совсем уравновешенный, не вполне отвечающий за себя и за свои поступки представитель Власти. А посему Вам следует встретиться со мной для разговора на эту тему. Это Ваш долг!
Из предусмотрительности отправляю письмо по домашнему адресу.
Жду Вас в самое ближайшее время.
С высочайшим уважением
Господину Квестору
Монтелузы.
Монтелуза, 18 октября 1891 г.
Предмет: Дженуарди Филиппо
ДЖЕНУАРДИ ФИЛИППО (Пиппо), сын Дженуарди Джакомо Паоло и Позакане Эдельмиры, родился 3 сентября 1860 года в Вигате и проживает там же, в доме матери, по улице Кавура, № 20.
В течение долгого времени не имел определенных занятий, жил за счет матери-вдовы, последние три года торгует лесом.
Пять лет назад женился. Жена — Гаетана (Танинэ) Скилиро, единственная дочь Эмануэле (дона Нэнэ) Скилиро, торговца серой, владельца рудника в Тальякоццо (провинция Кальтаниссетта) и серного завода, который находится в Вигате, ул. Нововокзальная.
Эмануэле Скилиро по праву считается самым богатым человеком в Вигате. Овдовев, он шесть лет назад женился вторым браком на Калоджере (Лиллине) Ло Ре, тридцати лет, дочери торговца серой из Фелы. Брак между шестидесятидвухлетним и тридцатилетней, заключенный, вне всякого сомнения, по расчету, породил в городе ехидные разговоры, которым очень быстро положило конец безукоризненное поведение молодой женщины. Скилиро изо всех сил противился помолвке единственной дочери с таким неудачником, как Дженуарди, но вынужден был отступить перед тупым упрямством дочки, попытавшейся даже покончить с собой — утопиться в море. Приданое жены позволило Дженуарди вести расточительный образ жизни и открыть лесоторговый склад. Отношения между Скилиро и зятем сводятся к обязательным взаимным визитам. Следует, правда, добавить, что госпоже Дженуарди нередко приходится просить отца выручить их с мужем, коммерция которого не всегда развивается успешно.
Иными словами, если бы не помощь тестя, Дженуарди давно бы разорился.
Некоторое время после женитьбы Дженуарди не отказывал себе в любовных связях на стороне, когда более, когда менее продолжительных. Доподлинно, например, известно, что в первую брачную ночь, проведя несколько часов с женой, он сел в карету и отправился в гостиницу «Джеллия» в Монтелузу, где до утра предавался плотским утехам с танцовщицей варьете. Следует, однако, признать, что вот уже по меньшей мере два года как Дженуарди, похоже, одумался, остепенился и живет вполне безгрешно, не заводит женщин, больше не позволяет себе даже мимолетных свиданий. О его прежних похождениях жена ничего не знала и не знает. Кстати, у нее прекрасные отношения со второй женой отца, с которой они почти ровесницы. Если раньше Дженуарди связывала тесная дружба с Розарио (Сасой) Ла Ферлитой, непременным организатором всех дебошей, позором уважаемой семьи, то в последнее время Дженуарди от него отдалился. Кстати, Джакомо Ла Ферлита по прозвищу Спотычка, полученному по причине легкого заикания, состоит в должности в Королевской Префектуре Монтелузы, где он на хорошем счету.
Тесть Дженуарди, сомневаясь, должно быть, в истинности происшедшей с зятем перемены, настоял на том, чтобы на складе зятя работал верный ему, Скилиро, человек — некий Калоджеро Яконо по прозвищу Калуццэ Недовертыш, который Скилиро обо всем докладывает.
В полицейской картотеке за Дженуарди ничего не числится. К суду не привлекался.
Имеется информация, что 5 марта сего года Дженуарди наехал в Инфискерне на пастуха Локоло Ансельмо по прозвищу Сесэ Тихоброд, вследствие чего у Локоло произошел перелом левой руки и он лишился двух овец из отары. Однако с помощью щедрого вознаграждения, спешно предложенного Эмануэле Скилиро потерпевшему, того удалось убедить не заявлять о наезде. Дженуарди управлял самобежным экипажем марки «Панар и Левассор», купленным в Париже за огромные деньги (уникальная модель). Еще он купил в Париже, куда ездил с женой по случаю Всемирной выставки 1889 года, фонограф Эдисона с восковым валиком, позволяющим слушать музыку, если поднести к уху специальную трубу.
Не сочтите меня за сплетника: если я сообщаю Вам это, то с единственной целью обратить Ваше внимание на поступки Дженуарди, в большинстве которых склонен усматривать всего лишь проявление чудачества.
Политические убеждения у Дженуарди отсутствуют. Голосует по подсказке своего законопослушного тестя.
Никогда не высказывал на людях никаких суждений.
Честь имею подписаться.
Начальник Управления ОБ Вигаты
— Зачем вы меня сюда привели, синьор Ла Ферлита?
— Затем что сюда, в старый архив префектуры, ни одна живая душа не заглядывает. И никто нас здесь не увидит. Поймите, синьор Дженуарди, я не желаю иметь с вами дела. Разве мой брат Саса недостаточно внятно вам это объяснил?
— Недостаточно внятно? Я бы не сказал. Ваш братец умеет объяснять.
— Тогда какого рожна вы ко мне лезете? Еще и в префектуру заявились! Честное имя мое подмочить хотите?
— Могу я поинтересоваться, чем я не потрафил префектуре и вам лично? Какая муха вас всех укусила? Я что, мимо горшка поссал?
— Вам лучше знать, что вы натворили! А выражения выбирайте: не люблю, когда при мне сквернословят.
— Что я натворил?! Да ничего особенного! Задал вопрос префекту — три письма написал, так ему это не понравилось.
— Не думаю, чтоб дело было только в этом. Мне показалось, что командор Парринелло весьма обеспокоен.
— А пошел бы он в жопу, ваш командор, вместе с его превосходительством префектом!
— Послушайте, я же вам сказал, что сквернословие…
— Ладно, извините. Объясняю, что меня сюда привело. Я не ради себя пришел, синьор Джакомино. Я пришел ради вашего брата Сасы.
— Оставьте моего брата в покое.
— И рад бы оставить, да не могу. Друзей в беде не бросают.
— Послушайте…
— Нет, это вы послушайте. Я должен предупредить вашего брата и моего друга, что кое-кто его ищет, чтоб шкуру с него спустить.
— Спустить шкуру? За что?
— Не прикидывайтесь. Будто не ведаете, что ваш братец Саса кучу людей понагрел! Вам известно, что он должен деньги половине Сицилии?
— Конечно, известно. Но он регулярно выплачивает долги. Так что пусть люди, про которых вы говорите, запасутся терпением: рано или поздно они получат свои денежки.
— Не смешите меня, а то я лопну со смеху. Разве вы не знаете, что, постоянно залезая в долги и не думая при этом, сумеет ли когда-нибудь их вернуть, Саса задолжал две тысячи лир Нино Лонгитано, брату командора дона Лолло?
— Ни хера себе!
— Ну вот, теперь и вы выражаетесь. Я не ослышался?
— Умный у вас дружок, ничего не скажешь! Нашел кому задолжать две тысячи — брату дона Лолло Лонгитано! Эх, Саса, Саса! Неужто не понимал, что играешь с огнем?
— Его не переделаешь — уж так он устроен. А ведь ни для кого не секрет, что с командором Лонгитано шутки плохи и он своего брата Нино в обиду не даст. У меня есть старый палермский адрес Сасы, на улице Данте, новый он мне еще не успел прислать. Боюсь, что когда пришлет, будет уже слишком поздно.
— Пресвятая Дева! Слишком поздно для чего?
— Сами понимаете, для чего. Командор Лонгитано не одну шкуру с вашего брата спустит, а целых три! Так что жизнь Сасы в ваших руках, дорогой синьор Ла Ферлита, на сей счет не может быть двух мнений. Вы со мной согласны?
— Хорошо, сегодня же ему напишу.
— Что сделаете?
— Письмо напишу.
— Где ваши мозги? Сядете за стол и напишете письмо? Но, во-первых, неизвестно, сколько оно будет идти из Вигаты в Палермо. Может, неделю целую. И значит, опоздает. Во-вторых, когда худшее случится и объявятся карабинеры, при осмотре места преступления они обнаружат ваше предостерегающее письмецо. Думаете, после этого вас не вышибут из префектуры? А вот если вместо того, чтобы бумагу марать, вы скажете мне, где живет Саса, я сяду в поезд и поеду к нему. Обратите внимание, синьор Ла Ферлита: помогая вашему брату, я рискую собственной жизнью. Уверяю вас.
— Ладно. Розарио живет в том же Палермо. На проспекте Тюкери, номер пятнадцать, в доме Бордоне.
— Давно бы так! Где тут у вас выход из этого хунявого лабиринта?
— Спасибо, дорогой командор Парринелло, что поспешили откликнуться на мое приглашение.
— Это мой долг, господин квестор.
— Перехожу сразу к делу. Не скрою от вас, меня весьма удивило письмо его превосходительства префекта Марашанно. Вот оно, ознакомьтесь сами.
— Я с ним знаком. Господин префект дает мне читать все, что пишет. Даже собственные стихи.
— Как? Он сочиняет стихи?
— Вот именно. Он их покойной жене посвящает.
— Первой?
— Прошу прощения, что значит «первой»?
— Первой жене, разве не понятно? Той, что умерла. Вторая-то с одним типом сбежала.
— Извините, господин квестор, я что-то не понимаю. Насколько мне известно, его превосходительство был женат один раз. А теперь он вдовец.
— Но ведь он мне сам написал! Вы читали это треклятое письмо или нет?
— Дозвольте взглянуть. Нет, этого письма он мне не показывал. Выходит, он написал одно письмо, а отправил другое.
— Погодите, давайте разберемся. По-вашему, история со второй женой и ее бегством — чистой воды выдумка?
— Думаю, да. Во всяком случае, мне он всегда говорил, что как овдовел, так и живет с той поры вдовцом.
— Ладно, не будем сейчас копаться в его семейных проблемах. Я прикажу выяснить, что там на самом деле. В этой выдумке с изменницей женой есть что-то подозрительное.
— Вот именно.
— А как он держит себя в присутствии?
— Что вам сказать? Два-три дня ведет себя нормально, а потом вдруг раз — и будто подменили. Совсем другой человек.
— Другой человек?
— Ну да. Ни с того ни с сего начинает буквально выкидывать номера. Иной раз разговаривает со мной без слов.
— То есть пользуется жестами, мимикой?
— Нет, господин квестор. Он пользуется каббалой. А понимать его мне помогает бесценная книга кавалера Де Кристаллиниса, отпечатанная в Неаполе лет двадцать назад.
— Господи! А посетители? Те, кому непременно нужно поговорить с префектом. Неужели они ничего не замечают?
— Некоторые, увы, замечают, хотя я изо всех сил стараюсь оградить его превосходительство от приема посетителей. Когда вижу, что мне это не удастся, отменяю в этот день все встречи. Но иной раз с отменой ничего не выходит. Например, я не смог помешать его разговору с генералом Данте Ливио Буше и с кавалером Пипией, председателем нашего суда.
— В таком случае эти люди должны были обратить внимание… Разве нет?
— Вот именно, что нет. Видите ли, если взять председателя суда, то тут можно не беспокоиться. Дело в том, что с его превосходительством Марашанно кавалер Пипия встречался в четыре часа пополудни.
— Ну и что из этого?
— Разве вы не знаете председателя Пипию?
— Знаю, видел два раза.
— Прошу прощения, в котором часу?
— Дайте подумать. В обоих случаях утром. Но какая разница?
— Огромная. Председатель Пипия за обедом бутыль вина выхлестывает. Теперь понятно?
— Не очень.
— Пьет он, вот и весь сказ. Как говорится, закладывает за воротник.
— Спасибо, что суд заседает по утрам.
— Не всегда. В прошлом году один процесс проходил после обеда, так кавалер Пипия намеревался приговорить человека, укравшего три картофелины (подчеркиваю: три), к тремстам годам тюрьмы. По сто лет за картофелину.
— И чем кончилась эта история?
— Смехом. Все сделали вид, будто приняли его предложение за шутку, — и прокурор, и адвокаты.
— Остается генерал Буше.
— Вы с ним знакомы?
— Меня ему представили в прошлом году во время военного смотра. Мы обменялись парой слов, не более того.
— Прошу прощения, но этого не может быть. Наверно, вы говорили, а генерал что-то бормотал. Генерал не говорит, а бормочет, по-здешнему — бормолит. И знаете, почему?
— Понятия не имею.
— Да потому что он глухой. Ни черта не слышит. Впрочем, тем лучше для него. Генерал спросил префекта о положении в районе. Его превосходительство ответил: «43», что значит напряженное, неспокойное. Генералу, должно, послышалось «богатыри» или что-то в этом роде, и он, глухая тетеря, с довольным видом подкрутил усы.
— Что же делать, командор?
— Лично я, увы, могу только развести руками.
— А я и этой возможности лишен по той простой причине, что они у меня опустились. Сделаем так: дадим себе несколько дней на размышление, а потом решим. И все это время будем поддерживать связь.
— К вашим услугам, господин квестор.
— Мое почтение, дон Нэнэ, да благословит вас Господь!
— Приветствуем, Калуццэ!
— Извиняйте за беспокойство. Может, я помешал? Может, ваше степенство заняты?
— В данную минуту я свободен. Что-то случилось?
— Ну да.
— И чем же на сей раз отличился мой зять Пиппо?
— Не, в этот раз дон Пиппо Дженуарди ничем таким не отличились. Но потому как вы велели доглядывать, что на складе вашего зятя делается, я пришел сказать, что дон Пиппо получили письмо из Монтелузы, из префектуры.
— Тебе удалось его прочитать?
— А то нет! Дон Пиппо уехали в Фелу, так я и полюбопытничал, про что там написано. Без малого неделю разбирал.
— И о чем письмо?
— Там сказано, что дону Филиппе, заместо того чтоб в префектуру, на почту-телеграф надобно было писать. Короче, ошибку ваш зять сделали.
— А на кой хрен моему зятю почта-телеграф?
— Хочут, чтоб линию телефонную им провели.
— Ты уверен? Может, ты неправильно прочитал?
— Вот вам крест!
— Но для чего этому греховоднику телефон? С кем он собирается разговаривать?
— В письме про то ничего не было.
— Тут дело нечистое. Не спускай с него глаз, Калуццэ. В оба смотри. И мне обо всем докладывай, о каждой мелочи.
— Не извольте сумневаться, ваше степенство.
— Вот, возьми, Калуццэ.
— Зачем это вы?
— Бери, бери, Калуццэ. И помни, что я сказал: в оба смотри.
— Танинэ, нам нужно поговорить.
— Сперва поужинай, Пиппо. Смотри, что я приготовила. Пальчики оближешь. Твоя любимая печеная треска с маринованной цветной капусткой.
— Извини, Танинэ, совсем есть не хочется. Кусок в горло не полезет.
— Что с тобой? Ты заболел? Простудился? У тебя давление? Не пугай меня, Пиппо!
— Кабы простудился, кабы давление, было бы еще полбеды. Душа у меня болит. Пойду лягу.
— Все-таки покушал бы. Хоть немного, самую малость.
— Сказал, нет! Сколько можно повторять?
— Ну, хорошо. Хочешь поговорить, давай поговорим.
— Танинэ, мне помощь нужна.
— Я тебя слушаю.
— Ты должна поговорить с отцом.
— Что я должна ему сказать?
— Что нам деньги нужны.
— Нет, Пиппо, уволь, я про деньги с отцом говорить не стану. Одному Богу известно, чего мне стоило выпросить у него на самобежный экипаж, который тебе взбрело в голову купить. Знаешь, что мне тогда папа сказал? «Это последний раз, так и передай своему нечестивцу, своему бездельнику мужу».
