Вот, значит, какова правда.
В иные дни она просто не могла отделаться от таких мыслей, хотя прекрасно знала, что они ужасно несправедливы. И, как правило, накануне ночью ей снился некий сон. После она, бывало, весь день напролет грустила, каждую минуту, каждую секунду. Отчаянно грустила и чувствовала себя одинокой, покинутой. Но своего сна никогда вспомнить не могла.
– Нора! Привет!
Даг. Идет сюда, к ней. Голос веселый, бодрый. В каждой руке по большой булке. Одну он протянул ей.
– Держи! Это тебе!
– Спасибо.
Нора взяла булку, а Даг испытующе посмотрел на нее.
– Слушай, ты что, опять размышлениям предавалась?
– Да, а что?
– Вид у тебя грустный. Ешь булку, и все пройдет. Она послушно откусила кусок и правда повеселела, а Даг меж тем, продолжая болтать, рассказал, что опять видел «необыкновенную девочку». Ну, кассиршу из универмага «Темно». И с каждым разом она кажется ему все более необыкновенной.
– Потрясающе! В каком же смысле необыкновенной?
Даг прислонился к изразцовой печке и устремил взгляд куда-то в пространство.
– Есть люди, которые просто не поддаются описанию.
Он снял с булки верхнюю половинку и задумчиво слизывал сбитые сливки. Нора с нежностью смотрела на него. Даг со своей неописуемой девочкой, которая то ли существует, то ли нет.
– А я поддаюсь описанию?
– Ты? – Он прямо-таки удивился. – Ты – это ты! Оба рассмеялись.
– Сколько же ей лет, твоей неописуемой?
Трудно сказать. Их ровесница. Может, чуть постарше. Шестнадцать примерно. Дагу уже исполнилось пятнадцать, Нора была на несколько месяцев моложе.
– Небось хочешь с ней познакомиться, да?
Даг удивленно и вопросительно взглянул на нее, потом улыбнулся.
– Не знаю. У меня же есть ты!
Последнее воспоминание о маме, такое живое, яркое.
Нора сидела в кроватке, пришло время дневного сна. Высоко над головой круг света – от лампы.
Мама была в черном. Она появилась в этом круге света, с зонтиком в белых цветах, открыла его и покрутила в руке. Улыбаясь. Опять сложила зонтик – пора идти.
Да свидания. До свидания. Она улыбалась.
Нора совсем не хотела отпускать маму. И не желала говорить «до свидания». Мама с сияющей улыбкой наклонилась к ней, а Нора не улыбнулась в ответ, вцепилась в зонтик, потянула к себе.
Не уходи! Она заплакала.
Но маме нужно идти. До свидания!
Воспоминание о папе было не таким отчетливым. Он стоял у мамы за спиной и говорил, что им надо поспешить. Если б не папа, возможно, она и сумела бы удержать маму. Возможно? Хотя он был сильнее. Внезапно протянул руку и отобрал у них зонтик. Нора взвизгнула. Но волей-неволей отпустила зонтик, который мама отпустила еще раньше. Папа был гораздо сильнее их обеих. Она заплакала навзрыд.
Родители склонились над ней. Ну-ну, они же скоро вернутся. А сейчас им пора идти. Обоим. Вместе. Слезами тут не поможешь.
Они помахали ей и попятились к двери. Мы скоро вернемся. Скоро. Скоро.
Папа взял маму за руку, и они ушли.
И больше не вернулись.
Жили-были…
Короткая сказочка.
Тут ей и конец.
Прошли годы, прежде чем Нора выяснила, что случилось. Никто не хотел говорить об этом. Все молчали. Пришлось докапываться самой. По кусочкам собирать головоломку. Сплошной сумбур, а помощи ждать неоткуда.
Мама с папой ехали на машине. Еще там замешался какой-то поезд. Но кто ехал на поезде, она не поняла и долго ломала над этим голову. Потом оказалось, что поезд просто ехал. Сам по себе. И машина ехала. И они столкнулись.
Виноват был поезд. Хотя кое-кто говорил, что папа. Вдобавок тут были замешаны двое похорон. Сперва одни. Потом еще одни. На первых мама и папа должны были присутствовать. Кто-то из стариков умер, и его хоронили.
Правда, мама с папой туда не успели. Они явно опаздывали, что-то с ними случилось, и они попали в больницу. Так или иначе, виноват был поезд.
А потом она услышала, что родители вдруг куда-то уехали. Далеко-далеко уехали, и когда они вернутся, никто не знал.
Нора между тем жила у папиного брата. Он добрый, и жена у него тоже добрая. Но сперва она была у бабушки, у маминой мамы, только вот бабушка все время плакала и ничего не могла делать. А дедушка, мамин папа, был в Америке.
Тогда же состоялись еще одни похороны, но на сей раз никто не говорил, кто умер. Опять кто-то из стариков? – спросила она. Ей сказали, что нет. И она больше не спрашивала.
Но решила, что поняла: это мама и папа. Ведь многие, глядя на нее, плакали и говорили «бедная малышка», хотя у нее нигде не болело. А они все равно говорили. И она поняла. Но не подала виду. И не заплакала.
Ни разу не заплакала. Потому что иначе бы ничего не узнала. Они как раз и боялись, что она начнет плакать.
Откуда им было знать, что, когда они шептались между собой и разговаривали по телефону, она всегда находилась поблизости, тихонько подкрадывалась и слушала. Подкрадывалась и слушала. Это была единственная возможность. Раз никто не хотел помочь и сказать правду.
Только однажды она спросила, когда мама с папой вернутся. И сразу об этом пожалела.
Потому что заранее знала ответ: этого никто сказать не может. Ведь они очень далеко… Так что вряд ли вернутся скоро.
Затем пошли разговоры о другом.
Через некоторое время все принялись обсуждать, как «на практике» лучше всего решить этот «вопрос». Причем решить так, чтобы все остались «довольны». Нора ездила по родственникам, гостила то у одних, то у других. Все были очень добры. Но взять ее к себе никто не хотел. Они этого не говорили, но она ведь не дурочка, понимала.
В конце концов она тогда попала к Андерсу и Карин. Родня решила, что пока она там и останется. Пока, то есть до возвращения мамы и папы из долгой отлучки. Так будет лучше всего. И тут они не ошиблись.
Время шло, о родителях никто больше не говорил. В том числе и она сама. Мама и папа просто исчезли. И она этому не препятствовала. Не плакала, не рыдала. Они ушли навсегда.
Нора уже не задумывалась о том, что с ними сталось.
О маме и папе никто больше не спрашивал, но, когда они встречали на улице знакомых, те часто понижали голос и, указывая на нее взглядом (она чувствовала!), спрашивали: «Ну, как дела? Как она?»
И Андерс с Карин так же тихо отвечали: «Привыкла… все хорошо…»
Ложь, кругом сплошная ложь. Обман, в котором участвовали все. И она тоже.
Лишь спустя много времени она поняла: ей следовало заставить всех признать, что мамы и папы нет в живых. Что она в самом деле имела полное право узнать, как все произошло, имела право горевать и плакать.
Когда Нора наконец это уразумела, было уже поздно. Мама и папа стали чужими существами.
Однажды, вскоре после того как она пошла в школу, Андерс и Карин взяли ее в небольшое путешествие. В другой город. Цветы и свечи они захватили с собой и проехали прямо на кладбище.
Сумрачный осенний день. На могилах трепетали огоньки зажженных свечей. Наверно, был праздник Всех Святых.
Сперва они навестили могилу родителей Андерса, поставили цветы в вазу, зажгли свечи. Постояли там, глядя на огоньки, и Андерс немного рассказал о своих маме и папе.
Нора думала, что после они, как обещано, пойдут в кондитерскую, но вместо этого Андерс дал ей две свечи и сказал:
«А сейчас, Нора, мы навестим могилу твоих родителей и зажжем свечи для них».
Этого ей никогда не забыть. В тот миг она ненавидела Андерса. Все ее существо застыло, заледенело. Но пришлось идти.
Могила мамы и папы?
Конечно, где-то у них должна быть могила, хотя Нора никогда об этом не задумывалась.
Она сама не знала, чего ждала. Могила, по крайней мере, выглядела как большинство других на кладбище. Серый четырехугольный камень, а на нем – имена мамы и папы.
Она поставила одну свечу, но со спичкой замешкалась. Зажгла ее лишь после нескольких попыток. И свеча наконец загорелась.
«А вторую свечу не зажжешь?» – донесся до нее голос Карин.
Ледяные руки не слушались, она закопалась, пришлось Андерсу помогать.
Теперь на могиле горели две свечи, и опять Карин мягко сказала: «Видишь, как хорошо: одна свеча для мамы, другая – для папы».
Но в сердце у Норы был холод, она чувствовала, что злится.
«Да, ложечку за маму, ложечку за папу», – услышала она свой голос. И звучал он очень недружелюбно.
Она заметила, как они переглянулись. У Андерса на лице читалось удивление, а Карин шагнула к ней и выглядела так, будто вот-вот заплачет. Нора отвернулась.
Сейчас уже поздно горевать по маме и папе. Своим молчанием они давным-давно отняли у нее все горестные чувства. Но само горе осталось. Избавить ее от этого никто не мог, при всем желании. Она чувствовала себя обворованной, не избавленной.
Только вот сказать об этом не смела. Трусила, как все.
И опять-таки даже намекнуть не решалась, что понимает: на кладбище они наверняка поехали по совету родни. Мол, теперь, когда девочка ходит в школу, будет лучше, если она вполне осмыслит, что родителей действительно нет в живых. Глядишь, в классе начнут задавать вопросы, любопытничать. А это тягостно и неприятно. Лучше выложить карты на стол.
Небольшая поездка на кладбище в День Всех Святых. Прекрасная мысль! Наверняка они так и рассуждали. Догадаться нетрудно.
Взрослые вечно мудрят. Дети, когда лгут, выдают себя чуть ли не сразу, они не такие хитрые. А взрослые верят в свою ложь. Или в свое право лгать. Детям в этом праве отказано. Их ложь просто-напросто постыдна. А ложь взрослых всегда имеет оправдание. Взрослые лгут исключительно из деликатности, сочувствия или благоразумия, так что ложь у них всегда чистая, возвышенная.
Во всяком случае, именно это они старательно внушают детям.
Впрочем, Нору на это уже не купишь. И Дага тоже. Только вот выводить взрослых на чистую воду ужасно неприятно. Особенно когда они якобы желают добра. Потому-то ей зачастую приходилось делать хорошую мину при плохой игре.
Однако ж они с Дагом помогали друг другу разобраться, понять что к чему, как только замечали, что кто-нибудь норовит переиначить реальность. Будь они братом и сестрой, возможно, им было бы не так легко. Но, играя в семье разные роли, они могли смотреть на вещи с разных сторон.
