— Богдан, почему ты не отвечаешь на мои вопросы?
— Мне стыдно смотреть тебе в глаза, Кармелита. Я — преступник, я виноват перед тобой, а ты говоришь, что вы с Баро хотите внести залог для того, чтобы меня отпустили…
— Но я тебя давно уже простила. А прошлое… прошлого не вернешь.
— Ты-то простила… Вот только я себя простить не могу!
— Может быть, ты просто не хочешь принимать помощь от моего отца?
— Принять помощь от человека, которому я принес столько зла?!
— Но он же сам искренне хочет тебе помочь!
— Скажи мне, это его, наверное, Люцита уговорила?
— Богдан, ты что, не знаешь моего отца?! Разве можно его уговорить, если он сам чего-то не хочет?
— Значит, и в самом деле Люцита уговорила…
— А что в этом плохого? Твоя жена борется за твое и за свое счастье!
— Счастье с преступником? Ты сама веришь в то, что говоришь?
— Глупый ты, Богдан, — «счастье с преступником»… Счастье с любимым человеком! Что бы только я сейчас не отдала за то, чтобы мой Максим был рядом со мной… И потом, свои преступления ты уже искупил.
— Ничего я не искупил! Там, в катакомбах, я просто не мог тебе не помочь! Хотя и помочь тоже не сумел… И потом, неужели ты забыла: я же хотел убить Максима!
— Но ты в его смерти не виноват.
— Не виноват. Но ведь было время, когда я желал ему смерти. А это — большой грех.
— Я тебя понимаю, но ты должен подумать и о Люците — на ней уже лица нет от горя! И потом: все равно еще будет суд, будет приговор. Но до суда вы сможете быть вместе!
— Нет… Я останусь здесь из-за того, что случилось с Максимом, из-за того, что случилось с Розаурой, из-за того, что ее дети остались сиротами!
— Богдан! — перебила его Кармелита. — Суд решит, за что и как тебе отвечать. Зачем же ты сам себя судишь?
— Я виноват перед Богом и перед людьми. И неужели ты думаешь, что там, на свободе, я смог бы обо всем этом забыть? Спасибо тебе за добрые слова, Кармелита, но ты лучше уходи!
Алла добилась-таки у Форса разрешения на проведение выставки Светиных работ, но потом быстро к этому делу охладела, занятая своими более срочными делами. И организация выставки полностью легла на хрупкие Сонины плечи. Узнав, что прошлую экспозицию Светиных работ организовывал Антон Астахов, девушка нашла его и начала уговаривать помочь ей. Правда, уговорить Антона удалось только на то, чтобы прийти в старый управский театр, где уже были развешаны работы художницы. Парень до сих пор тяжело переживал утрату единственных людей в мире, которых он, как оказалось, любил по-настоящему: утрату Светы и их не родившегося ребенка! Мог ли он раньше подумать, что их потеря станет для него таким горем.
В пустом фойе театра Соня разложила необходимые для проведения выставки бумаги и поначалу появившегося на пороге Антона не заметила. Но стоило ему сделать по театральному вестибюлю первый шаг, гулко отразившийся эхом под сводами пустого помещения, как Соня, вздрогнув, обернулась:
— Ой!.. Здравствуйте, Антон! Я очень рада, что вы все-таки пришли.
— Пришел, как и договорились.
По-деловому пожали друг другу руки, и Антон стал рассматривать висевшие на стенах работы. Это были совсем не те полудетские картины, которые он сам развешивал тут когда-то. За те несколько месяцев, что были отпущены ей после первой неудачной выставки, художница Светлана Форс изменилась почти неузнаваемо. Собственно, тогда-то она и стала настоящей художницей. На первой выставке ее картины громко кричали со стен, кричали ни о чем. Сейчас же они говорили. И говорили с ним, Антоном. С ним говорила сама Светка…
Но и Соня тоже хотела с ним поговорить:
— Антон, ну, я не знаю даже с чего начать — ничего не успеваю. Понимаете?
— Да-да. — Антон как будто очнулся.
— Нам нужно организовать хорошую рекламную кампанию, — перешла к делу Соня. — Вы же, как человек опытный, знаете — нужно заявить о выставке как можно громче. И сделать это нужно везде — на телевидении, в газетах…
— Да, Светка была бы рада. Но вы знаете, Соня, боюсь, что я не смогу вам помочь…
— Почему? Света была замечательным художником — неужели вы не хотите, чтобы о ней узнали?!
— Да нет, хочу и даже очень. Но, вы знаете, я работаю, и потом…
— Антон, только не отказывайтесь, я очень вас прошу! В рекламной кампании что главное? Договориться везде с людьми — а вы это умеете!..
— Соня, скажите, а почему вы так уж во мне уверены? — спросил Антон, который сам в себе был уверен не так уж сильно.
— Ну вы ведь организовали ее первую выставку.
— Да, было дело. Но вы, наверное, не знаете, что та первая выставка провалилась. Так что менеджер из меня…
— Но, может быть, она тогда, как художник, еще не созрела. Да и вы тогда, наверное, работали в одиночку?
— В одиночку…
— Ну вот! А теперь мы будем работать вместе!.. И, кроме того, я предлагаю вам хорошую зарплату. Так что это будет для вас и интересно, и выгодно… Ну и, наверное, очень для вас важно?.. Соглашайтесь, Антон! Соглашайтесь, пусть для вас эта выставка будет в память о Свете, а для меня — в память о Максиме.
Антон молчал, еще и еще раз переводя взгляд с одной Светкиной картины на другую. И когда Соня уже подумала, что уговорить его не удастся, вдруг ответил:
— Хорошо, я согласен.
— Спасибо вам. Спасибо вам огромное!
— Правда, я не уверен, что от меня будет много проку, но я буду стараться. — Он даже улыбнулся.
Следователь Солодовников заперся в кабинете с прокурором, а Баро и Люциту попросил подождать в коридоре.
— Ну что, Ян Альбертович, — говорил Солодовников прокурору, человеку, как говорится, тертому. — Я считаю, что с нашей стороны было бы очень рискованно освобождать Голадникова до суда, пускай даже и под залог.
— С одной стороны, Ефрем Сергеевич, вы абсолютно правы, — отвечал прокурор, задумчиво покряхтывая и потирая лысину. — Но, с другой стороны, если мы сейчас откажем Зарецкому, он ведь на этом не остановится — он обратится в областную прокуратуру, в Генеральную, в суды всех инстанций…
— Ну и что? Канитель получится долгая — пускай себе обращается!
— Все это, конечно, так, Ефрем Сергеевич, но ведь канителить все это время будут не кого-нибудь, а нас с вами. А оно нам надо?
— Что же вы предлагаете?
— Очень просто. Раздача слонов отменяется! Мне кажется, разумным будет назначить такую сумму залога, которую Зарецкий все равно выплатить не сможет. Разумеется, в строгом соответствии с действующим законодательством. И, таким образом, господа присяжные заседатели, мы убиваем сразу двух зайцев!
Солодовников не возражал, и, оговорив с прокурором все подробности, вызвал в кабинет давно дожидавшихся Баро и Люциту.
— Рамир Драгович! — слово взял прокурор. — Мы посовещались, и я решил, что можем отпустить подозреваемого под залог до суда… Но предупреждаю вас — сумма залога будет большой, очень большой.
— Понимаю, — сказал Баро, просто чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Так вот… — продолжил прокурор Ян Альбертович. И вдруг остановился.
Его донимала хроническая боль в спине, и очень хотелось сесть на корточки (в этом положении боль обычно как-то отпускала). Но в присутствии Баро, и тем более Люциты, он, конечно же, не мог себе этого позволить.
— Исходя из состава преступлений, вменяемых Голадникову, а именно: покушение на убийство, похищение человека… Согласитесь, Рамир Драгович, это очень серьезные преступления!
— Согласен… — выдавил из себя Баро.
Люцита тем временем стояла бледная и никак не могла взять в толк, о чем же говорит этот человек в синей прокурорской форме.
— Исходя из всего вышесказанного, — поднял палец Ян Альбертович, — сумма залога рассчитывается по максимуму и составляет в пересчете пятьсот тысяч евро.
— Сколько? — Баро еще надеялся на то, что или он не так услышал, или прокурор не так сказал.
— Пятьсот тысяч евро в пересчете, — спокойно и внятно повторил Ян Альбертович.
Умение спокойно и внятно называть любые соответствующие моменту суммы было одной из главных его доблестей. Следователь Солодовников развел руками, мол, ничего не поделаешь.
Раздался грохот — это, потеряв сознание, рухнула на пол стоявшая позади Зарецкого Люцита.
— Лед тронулся! — подвел итог Ян Альбертович и наконец-то позволил себе присесть на корточки.
Первое время после того, как беглый любовник вернулся к Тамаре, Игорь вел себя тише воды и ниже травы. Носков явился ободранным котом, мокрым и несчастным, — и старая хозяйка вновь пригрела его. Так что поначалу Игорь только нежно и благодарно мурлыкал Тамаре, ластился к любовнице, как к хозяйке.
Но шли дни, недели, месяцы. Нежность и благодарность Игоря к Тамаре постепенно таяли. А тут еще и пошли по Управску разговоры, что до возвращения Игоря Тамара сама была кошкой, нашедшей себе в лице Форса доброго хозяина. Со временем эти слова стали, наконец, доходить не только до слуха Игоря, но и до его сознания.
И вот случилось то, что и должно было рано или поздно случиться, — Игорь устроил Тамаре сцену. Да, конечно, сцены чаще устраивают мужчинам женщины. Но, поди ж тут разбери, кто был больше мужчиной в этой странной, но такой долговечной паре?
