Поэтому, когда директор школы сцросил, не могу ли я рассказать семиклассникам о своих биографических занятиях, я, недолго думая, согласился. Недолго — еще и потому, что вопрос этот директор задал в своем кабинете сразу после серьезного разговора о драке, в которой участвовал мой Матвей. Мне очень понравилось, как директор вел этот разговор-разбирательство. Он предложил высказаться обоим дуэлянтам, внимательно выслушал обоих, затем строго и решительно, но бережно к их достоинству, сообщил им, что драки в школе недопустимы и после следующей с его школой им придется расстаться.
Так я получил домашнее задание, для которого лучше подходит кондовое американское слово — challenge. Не знаю я, как одним русским словом назвать трудную, но захватывающе интересную задачу. А мне предстояло найти простые английские слова, чтобы американский семиклассник — вопреки Тютчеву — собственным умом понял бы страну, в которой нам самим было порой легче жить, чем постигнуть все ее необщие аршины. Страну, в которой прошла вся жизнь Андрея Сахарова. В которой он изобретал водородную бомбу и разгадывал загадки Вселенной, защищал свободу мысли и отстаивал права человека.
И вот в том же самом актовом зале, где не так давно состоялось массовое переселение душ первоклассных людей мира в бостонских семиклассников, эти самые семиклассники уютно расселись прямо на полу и устремили свои пытливые — по возрасту — глаза на пришельца. Блеск взоров, должен сказать, сильно отличался от профессионально испытующего облучения более привычных ученых собраний.
Аудиторию нельзя было назвать совсем неподготовленной — накануне каждый семиклассник получил по листочку, в котором я его спросил, знает ли он, что:
во время второй мировой войны русские и американские солдаты воевали с общим врагом — фашизмом?
но спустя всего десяток лет советские ракеты с термоядерными боеголовками были нацелены на американские города, а американские ракеты — на Россию?
что конструкция советских боеголовок возникла из идеи, родившейся в голове молодого физика-теоретика Андрея Сахарова, и за это он был щедро награжден советским правительством?
что в разгар своего бомбового изобретательства Сахаров открыл также путь к мирной термоядерной энергии?
что, осознав зловредное воздействие атмосферных ядерных испытаний на здоровье человечества, он способствовал заключению международного договора о запрещении таких испытаний?
а осознав, что правительство его собственной страны не менее вредоносно для судеб человечества, начал борьбу за права человека, свободу и демократию?
что его усилия Нобелевский комитет наградил премией мира, а советское правительство — высылкой в полузакрытый город Горький, где ему только голодными забастовками удавалось освободить заложников, сделанных правительством из его близких?
что в физике Сахарова больше всего интересовало, почему наша Вселенная такова, как она есть?
и — семиклассникам на десерт — что Андрей Сахаров начал учиться в школе именно с седьмого класса, а до того учился дома?
Десерт, возможно, был педагогически вреден, но из песни слова не выкинешь, а выкинешь — не поймаешь. Впрочем, когда имеешь дело с неискушенной аудиторией, слово — не самый убедительный инструмент, в сто раз важнее один раз увидеть. Чтобы помочь тринадцатилетним американцам понять русского физика-гуманиста, я захватил с собой две картинки — две его маленькие рукописи. Но подействует ли это на юных американцев, не знающих русского языка?
Первой поэтому я показал рукопись Сахарова, где часть текста написана на интернациональном языке арифметики.
Как только картинка появилась на экране, темнокожая отличница из первого ряда деликатно подсказала мне, что прозрачку я положил не той стороной.
Тогда я предъявил второй автограф: и объяснил, что Сахаров умел писать не только одной рукой в зеркальном изображении, но и обеими руками одновременно в разные стороны.
А Лидия Корнеевна Чуковская, которой он демонстрировал свое умение и которая сберегла эти авто1рафы, как видно, такого не умела.
Я не стал объяснять юным американцам подробно, как были связаны жизни этих двух замечательных диссидентов, но сказал, что не диссидентство было делом их жизни, а физика для одного и лирика — для другой, что диссидентами их вынудила стать советская жизнь. А то, что занимала их не только антисоветская деятельность, но и все живое человеческое,— можно догадаться уже из этих картинок.
И рассказать о Сахарове, о его физике и его гуманике помогли мне эти же картинки — в них так наглядно запечатлелись симметрии того несимметричного мира, в котором Сахарову довелось жить.
Вот этот рассказ вкратце.
В самые первые американские месяцы меня поразило обилие вокруг людей, писавших левой рукой. За 45 лет предыдущей — российской — жизни я ничего подобного не видел. Я знал, разумеется, что такие люди есть на свете, и, конечно же, читал лесковского «Левшу», но почему-то в повседневной жизни их не встречал и даже в сознании как-то связывал печальную судьбу Левши с его врожденной особенностью.
«Врожденной» или нет, биологи пока сомневаются, но ведь природа рождает это леворукое меньшинство, наверно, в одинаковой пропорции и на Западе, и на Востоке. Куда же они девались в России?! Туда же, куда и другие меньшинства, подавленные тоталитарным большинством? Не обязательно в настоящий ГУЛАГ, вполне достаточно исправительно-трудовой средней школы и среднего пионерского лагеря.
А ведь в науке новое слово всегда говорит меньшинство, самое маленькое меньшинство — один человек. Хорошо, что Сахаров относился к еще более редкому меньшинству двуруких и поэтому был не столь уязвим для подавляющего большинства праворуких. Но, поскольку ручной труд очень важен для интеллектуального развития ребенка, не известно, насколько беднее был бы мир Сахарова, если бы родители не держали его дома до седьмого класса, а сразу с первого отдали бы его на перевоспитание в советскую школу: «Кто там пишет левой?! Правой! Правой! Правой!»
