По мнению самого Андрея Сахарова, столь долгое домашнее образование значительно усилило его неконтактное, от которой он страдал потом и в школе, и в университете, да и вообще почти всю жизнь». Однако, быть может, тесные ранние контакты с советской жизнью серьезно подорвали бы его способность быть в меньшинстве. Если не сломали бы вообще этого мягкого человека с твердыми моральными устоями и чувством собственного достоинства.
Слово «симметрия» привычнее звучит в описании формы здания, узора, геометрической фигуры — это всегда какая-то регулярность, закономерность формы. Физика прошла долгий путь, прежде чем — уже в нашем веке — в своих закономерностях разглядела проявления симметрий мироздания: в законе сохранения энергии — одну симметрию, в законе сохранения электрического заряда — другую.
И вообще всякий фундаментальный физический закон раскрывает некую симметрию Вселенной. Если же экспериментально наблюдается некая фундаментальная асимметрия, то для физика-теоретика challenge — то бишь трудная, но захватывающе интересная задача — найти место этой асимметрии в гармонии мироздания. Даже если уверенность в существовании такой гармонии — лишь профессионально необходимый предрассудок физика-теоретика.
Подобной задачей Сахаров заинтересовался в шестидесятые годы. Симметрия бабочки, или зеркальная симметрия, воплощенная в приведенном автографе Сахарова, оказалась причастной к наиболее значительной его идее в космологии — в физике Вселенной.
Однако, прежде чем рассказывать об этой абсолютно мирной идее, надо напомнить, что предыдущие два десятилетия своей жизни — самые плодотворные годы для физика-теоретика — Сахаров отдал делу создания самого разрушительного оружия в истории человечества.
Главные симметрии-асимметрии, формировавшие его тогдашнюю жизнь, относились не к физике, а к политике.
В годы, когда Андрей Сахаров входил в науку и взрослую жизнь,— поступил он в университет в 1938 году,— мир представлялся очень асимметричным и ему, и очень многим его современникам. Впереди планеты всей шла страна, в которой ему посчастливилось родиться. Шла навстречу своему — и всепланетному — светлому будущему, обществу социальной справедливости и беспредельных возможностей. Позади оставались страны капитализма, и среди них наиболее зловещая — гитлеровская Германия, в которой надругались над словом «социализм» приставкой «национал» и в которой научные теории отвергали из-за их неарийского происхождения.
В России строили социализм интернациональный и научный. Для естествознания это были родственные эпитеты: ведь наука образовала первый настоящий интернационал — интернационал ученых. Однако в тридцатые годы к слову «интернационал» напрашивался только эпитет «коммунистический», эпитет, который прочно отделял Советский Союз от остального мира и устанавливал главную асимметрию довоенного мира.
Асимметрию эту отменила мировая война. Сначала пакт Молотова — Риббентропа обнаружил глубинную симметрию Сталина и Гитлера, но спустя два года фашистская ось Берлин — Токио, вонзившись почти одновременно в коммунистическую автократию и в буржуазную демократию, породила странную симметрию Восток — Запад. Возникло немыслимое прежде словосочетание «Объединенные нации». Уничтожив фашистскую ось, Объединенные нации успели создать только одноименную организацию — мировой парламент: осевая — зеркальная — симметрия очень быстро преобразилась в асимметрию. В этом преображении ключевую роль сыграли первые атомные взрывы.
В Хиросиме и Нагасаки наука зримо воплощалась в политику. И физики, причастные к этому воплощению, гораздо лучше политиков поняли, что новая асимметрия чревата самоуничтожением человечества. Крупнейшие физики-теоретики двадцатого века — Эйнштейн и Бор — обращались к новорожденному мировому парламенту — ООН — с призывом создать Мировое правительство, чтобы ядерный век не стал последним для мировой цивилизации. Увы, тогда это была слишком теоретическая идея.
